Выдвинув ящик, Максим убрал в него фотографию дочери, бумаги. Наклонившись, вытащил из сумки коробку с пистолетом и упаковку патронов калибра пять сорок пять. Непослушными деревянными пальцами разорвал обертку. На пол упали, покатились по паркету несколько остроконечных патронов. Чертыхнувшись, Никольский замер в кресле. Жена, привлеченная странными звуками, могла попытаться войти в запертый кабинет. Меньше всего сейчас хотелось вступать в объяснения с Ириной. Но, кажется, она ничего не услышала.
Максим не стал собирать с пола патроны. Встав из-за стола, подошел к открытым стеллажам, где на одной из полок стоял музыкальный центр, вставил в деку первую попавшуюся под руку кассету, нажал кнопку «пуск». Из расставленных по углам кабинета высоких колонок, отделанных вишневым деревом, донеслась латиноамериканская мелодия. Теперь Ирина, если вдруг вздумает встать под дверью и прислушаться к возне в кабинете мужа, не услышат ничего кроме бренчания гитар и постукивания барабанов. Сделав пару кругов, он снова упал в кресло. Вынул из коробки остроносый пистолет, повертев его в руке, вытащил из рукоятки пустую обойму, снаряди её единственным патроном. Чуть не обломав ноготь, выключил слишком тугой предохранитель, блокирующий одновременно спусковую скобу и курок. Потянул затвор до упора, дослав патрон в патронник.
В эту секунду Никольский, безотчетно затягивая расставание с жизнью, подумал, что его рубашка несвежая, надо бы надеть чистую.
Остановившись перед бельевым шкафом, дернул раздвижную дверцу, нажал кнопку включателя. В шкафу загорелись бледно-желтые гелиевые лампы. Сдвинув в сторону вешалки с костюмами и сорочками, стал разглядывать в большом, в человеческий рост, зеркале, вмонтированном в заднюю стенку шкафа, свое отражение.
Максиму всегда нравилась собственная физиономия, это открытое доброе лицо, которое не портила склонность к полноте. Но сейчас он с раздражением подумал, что в его внешности есть что-то порочное: подбородок безвольный, узкий и острый, глаза водянистого неопределенного цвета. Никогда не поймешь, что на уме у человека с такими глазами. От страха и напряжения зрачки сузились до размера булавочной головки, радужка блестит, как у наркомана, только что засадившего лошадиную дозу. Веко правого глаза подергивается, будто Никольский, словно окончательно спятивший психопат, озорно подмигивает самому себе. Коротко стриженные темные волосы, не просохшие после дождя, слиплись неряшливыми сосульками. Кожа серая, от южного густого загара, который золотил лицо ещё утром, сейчас не осталось и следа.
Он расстегнул верхние пуговицы, стянул через голову клетчатую сорочку, выбрал белую накрахмаленную рубашку, надел её, причесался. Выключив свет в шкафу, сдвинул на место раздвижную дверцу.
Сев в кресло, отключил телефон. Снял очки. Когда стреляешь в упор, и без очков не промахнешься. Взял пистолет с плоским затвором и рукояткой, поставил курок в положение боевого взвода. Широко раскрыв рот, приставил дуло к небу, почувствовав острый неприятный запах пороха.
Вот и все.
Максим подумал, что дверь в кабинет осталась запертой. Надо бы встать и повернуть ключ в замке. Но не двинулся с места. Испугался, что в последнее мгновение проявит малодушие. Струсив, переменит выстраданное бессонными ночами решение. Ничего, менты, которых вызовет жена, испуганная пистолетным выстрелом, выломают дверь. Пару ударов сапогом – всех дел.
Это была последняя мысль, которую успел додумать Никольский. Большим пальцем правой руки он нажал на спусковой крючок. Пуля пробила небо, сломала затылочную кость и застряла в раме картины, висящей над столом. На светлые обои и занавески брызнул фонтан крови. Никольский медленно сполз под стол.
* * *
Москв