Ее дорожный наряд состоял из ботинок, джинсов, клетчатой мужской рубашки и кепки с длинным козырьком. В рюкзак за спиной Анана уложила туфли, платье, нижнее белье, небольшую дамскую сумочку и несколько приборов, которые могли бы удивить и потрясти ученых Земли. По эскизу Кикахи она сделала себе прическу в стиле 1946 года, но от косметики отказалась, посчитав ее необязательной. Несколько тысячелетий назад Анана, как и все женщины ее расы, окрасила губы в красный цвет, и больше повторять эту операцию не требовалось.
Кикаха поцеловал ее и сказал:
– Ты побывала во многих мирах, Анана, но я готов поспорить, что самым странным из них окажется Земля.
– Я уже видела эти голубые небеса, – ответила она. – Итак, Вольф и Хрисеида опережают нас на пять часов. Звонарь оторвался на два часа. А в таком большом мире затеряться ничего не стоит.
– Да, – согласился он. – Врата действуют только в одну сторону, поэтому у Вольфа и Хрисеиды нет причин околачиваться где-то рядом. Они скорее всего отправятся к ближайшим двусторонним вратам, которые находятся на окраине Лос-Анджелеса – если, конечно, эти врата все еще существуют. В случае неудачи они могут воспользоваться вратами в Кентукки или на Гавайях, поэтому примерный маршрут их пути нам известен. Но вот как узнать, куда пошел Звонарь? – Кикаха помолчал, облизал пересохшие губы и добавил: – Он мог отправиться куда угодно или спрятаться где-то неподалеку. Звонарь попал в совершенно незнакомый мир. Он ничего не знает о Земле и не может говорить ни на одном из местных языков.
– Жаль, что нам не известно, как он выглядит, – сказала Анана. – Но мы найдем его – можешь не сомневаться. Я знаю Звонарей. Он ни за что не расстанется со своим «колоколом», хотя мог бы спрятать его в укромном месте, а позже вернуться за ним. Звонарь сходит с ума от мысли, что матрица может исчезнуть. И он будет таскать ее за собой до последнего вздоха. А опознать его можно только по матрице.
– Я знаю, – тихо ответил Кикаха.
Его грудь наполнилась сладким и нежным чувством, веки задрожали, по щекам потекли крупные слезы. Анана встревожилась, но, угадав настроение Кикахи, прижалась к его плечу.
– О, эти слезы! Я тоже плакала, когда однажды вернулась на свою родную планету. Мне казалось, что мои глаза высохли навсегда. Я думала, что слезы бывают только у смертных. Но стоило мне вернуться, как они хлынули ручьем, и я никак не могла остановиться.
Кикаха вытер ладонью лицо и снял с пояса флягу. Отвинтив колпачок, он сделал большой глоток.
– Мой мир остался там – за гранью врат. Я влюблен в зеленое небо, и мне не нравится Земля. Я никогда не питал к ней больших симпатий. Но оказывается, моя любовь к родине сильнее, чем я предполагал. Время от времени меня охватывала тоска – хотелось взглянуть на ее просторы, увидеть тех людей, которых я знал, но…
Внизу, возможно, в тысяче футах под ними, склон огибало двухполосное шоссе. Дорога плавно поднималась вверх, теряясь из виду за поворотом. На подъеме появилась машина. Она промчалась под ними и исчезла за изгибом горы. Кикаха с удивлением смотрел ей вслед.
– Я никогда не видел таких машин, – воскликнул он. – Она похожа на жука. Ну прямо вылитый жучок!
С соседнего утеса поднялся ястреб и, взмывая вверх на волне воздушного потока, пролетел в ста ярдах перед отверстием пещеры.
Кикаха пришел в восторг.
– Первый краснохвостый, которого я встретил с тех пор, как покинул Индиану!
Он шагнул на выступ, забыв на секунду – но только на секунду – об осторожности. Отпрянув назад в пещеру, Кикаха кивнул Анане, и та, подойдя к краю отверстия, осмотрела боковой склон. Он сделал то же самое с другой стороны.
Внизу, если верить глазам, никого не было, хотя в ближайшей роще мог спрятаться любой, кто захотел бы остаться незамеченным.