Вслед за ним протарахтел по железным ступенькам и боцман. Он быстро вошел в роль и, поднявшись наверх, стал громко топать по палубе, изображая аврал. Затем вслед за капитаном снова потихоньку спустился в трюм. Матрос оглушительно захлопнул крышку люка, и стало темно, как в гробу.
Корабль покачивался, будто и впрямь дрейфовал в открытом море, явственно плескались в борт волны, которые вполне можно было принять за штормовые валы, клокотала машина. Наверное, хитрый боцман успел дать команду, потому что палуба сотрясалась от матросских башмаков. Кто-то на железной крышке люка выбивал настоящую чечетку.
В трюме же по-прежнему было тихо. Никто не шевелился. Даже не слышно дыхания стоявших рядом людей. Прошло несколько длинных томительных минут, пока, наконец, в дальнем углу трюма не послышалась какая-то возня, удар в днище бочки и не раздался глухой голос:
— Вань, а Вань, слышал, мы уже в открытом море! Уже можно вылезать, а? У меня ноги затекли, и от бочки разит тухлятиной…
— От моей, думаешь, одеколоном пахнет?
— Я теперь на селедку и смотреть не смогу. На целый год нанюхался… Лучше бы твой дядя кофе из Бразилии возил… Лежали бы сейчас на мягких мешках, как господа.
— А еще лучше было бы лежать дома на диване с книжечкой…
— Лучше бы, — вздохнула бочка. — Вань, давай вылезем?
— Потерпим уж до ночи, а потом вылезем.
— А как мы в этом мраке узнаем, ночь это или день?
— Там, на палубе, должны склянки бить.
— Какие склянки?
— Так на кораблях время узнают… Темный ты человек, Андрей Пирожков!
Бочки помолчали, потом дальняя, что в углу, снова загудела:
— Вань, семь баллов — это много?
— Прилично, — проворчала вторая бочка.
— Они говорили, что в бурю бочки летают по трюму и разбиваются, а потом их списывают. А как же мы? Тоже будем летать? И нас спишут?
— Пока ведь не летаем? Я даже качки не чувствую.
— А я уже чувствую. — Немного помолчав, бочка спросила: — Вань, а чего это они так плохо бочки привязывают?
— Видно, боцман у моего дядюшки — шляпа. И голос у него тонкий. У настоящих боцманов не такой должен быть голос.
— Из-за какого-то растяпы боцмана с тонким голосом мы должны теперь жизнью рисковать!
Такого оскорбления в свой адрес боцман не смог стерпеть. Он откашлялся, собираясь дать достойную отповедь нахалам, но капитан сжал рукой его плечо.
— Вань, это ты? — тут же спросила бочка.
— Что — я?
Капитан, боцман и обе женщины, не шелохнувшись, слушали. Когда раздавались голоса, все вертели головами в разные стороны. Почему-то каждый из них слышал голос из другого места.
— Вань, не кажется тебе, что одновременно плыть на корабле и летать в бочках по трюму — это слишком много для первого раза?
— А как же космонавты? Знаешь, как их на тренировках швыряет на разных снарядах? По телевизору показывали… Ты представь, что бочка — это ракета, а ты — космонавт. И летим мы с тобой, Андрюшка, на Церею…
— Куда?
— В общем, на другую галактику.
— Хоть убей, не могу представить, что я космонавт… Сижу в этой ракете, то есть в бочке, как заспиртованный угорь в банке. Еще и моря не видел, а уже просолился насквозь.
— Я ведь не жалуюсь.
— Может, в твоей бочке была хорошая селедка, а в моей — тухлая. У твоего дяди тоже бывает брак…
— Пересядь в другую.
— Не все равно, в какой погибать…
Бочки помолчали. Капитан осторожно шагнул вперед, но тут дальняя бочка снова загудела:
— Ты как хочешь, Вань, а я вылезу… Слышишь, как матросы по палубе топают? Может, корабль дал течь? И по нам уже крысы бегают? И потом, моя бочка уже начинает двигаться. А космонавтом в бочке я не могу себя чувствовать. По правде говоря, круглым дураком я себя чувствую!
Послышалось кряхтенье, невнятное бормотание и скрип задвигавшейся бочки.