Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно.
Пауза.
Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну. Общая мировая душа — это я… я… Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Шекспира, и Наполеона, и последней пиявки. Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я понмю все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь.
Показываются болотные огни.
Аркадина(тихо).Это что-то декадентское.
Треплев(умоляюще и с упреком).Мама!
Нина.Я одинока. Раз в сто лет я открываю уста, чтобы говорить, и мой голос звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит… И вы, бледные огни, не слышите меня… Под утро вас рождает гнилое болото, и вы блуждаете до зари, но без мысли, без воли, без трепетания жизни. Боясь, чтобы в вас не возникла жизнь, отец вечной материи, дьявол, каждое мгновение в вас, как в камнях и в воде, производит обмен атомов, и вы меняетесь непрерывно. Во вселенной остается постоянным и неизменным один лишь дух.
Пауза.
Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после того материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли. Но этот будет, лишь когда мало-помалу, через длинный ряд тысячелетий, и луна, и светлый Сириус, и земля обратятся в пыль… А до тех пор ужас, ужас…
Пауза; на фоне озера показываются две красных точки.
Вот приближается мой могучий противник, дьявол. Я вижу его страшные, багровые глаза…
Аркадина.Серой пахнет. Это так нужно?
Треплев.Да.
Аркадина(смеется).Да, это эффект.
Треплев.Мама!
Нина.Он скучает без человека…
Полина Андреевна(Дорну).Вы сняли шляпу. Наденьте, а то простудитесь.
Аркадина.Это доктор снял шляпу перед дьяволом, отцом вечной материи.
Треплев(вспылив, громко).Пьеса кончена! Довольно! Занавес!
Аркадина.Что же ты сердишься?
Треплев.Довольно! Занавес! Подавай занавес!(Топнув ногой.)Занавес!
Занавес опускается.
Виноват! Я выпустил из вида, что писать пьесы и играть на сцене могут только немногие избранные. Я нарушил монополию! Мне… я…(Хочет еще что-то сказать, но машет рукой и уходит влево.)
Аркадина.Что с ним?
Сорин.Ирина, нельзя так, матушка, обращаться с молодым самолюбием.
Аркадина.Что же я ему сказала?
Сорин.Ты его обидела.
Аркадина.Он сам предупредил, что это шутка, и я относилась к его пьесе, как у шутке.
Сорин.Все-таки…
Аркадина.Теперь оказывается, что он написал великое произведение! Скажите пожалуйста! Стало быть, устроил он этот спектакль и надушил серой не для шутки, а для демонстрации… Ему хотелось поучить нас, как надо писать и что нужно играть… Наконец, это становится скучно. Эти постоянные вылазки против меня и шпильки, воля ваша, надоедят хоть кому! Капризный, самолюбивый мальчик.
Сорин.Он хотел доставить тебе удовольствие.
Аркадина.Да? Однако же вот он не выбрал какой-нибудь обыкновенной пьесы, а заставил нас прослушать этот декадентский бред. Ради шутки я готова слушать и бред, но ведь тут претензии на новые формы, на новую эру в искусстве. А, по-моему, никаких тут новых форм нет, а просто дурной характер.
Тригорин.Каждый пишет так, как хочет и как может.
Аркадина.Пусть он пишет, как хочет и как может, только пусть оставит меня в покое.
Дорн.Юпитер, ты сердишься…
Аркадина.Я не Юпитер, а женщина.(Закуривает.)Я не сержусь, мне только досадно, что молодой человек так скучно проводит время. Я не хотела его обидеть.
Медведенко.