Черное на белом, черный текст на белой бумаге, я к этому привык, и цветные пятна меня просто бесят!
- И все же я вам рекомендую цветное фото на фоне пристани и детишек в окружении голубей!
- Что, клиенты не соглашаются на черно-белое фото, им всем необходимо только цветное? – делаю я широкий жест в сторону напряженно застывшей толпы, слушающей наш разговор.
Он притворяется, будто не понимает вопрос.
- Простите, я не понимаю, о чем вы говорите?
- Ничего, ничего, это я так, на всякий случай, вы не обращайте на мои слова большого внимания. Но, знаете, в последний миг, после которого вокруг уже ничего не будет, – понимаете: н и ч е г о, ни солнца, ни цветущей земли, ни людей, а одни лишь обожженные и безразличные камни у моря, покрытого ядовитой пеной в ожидании Страшного Суда, – в этот последний миг, психологизм важнее всего. Он глубже передает драматизм ситуации. Как черно-белое кино, которое намного глубже цветного. Я, конечно, понимаю, что всем вокруг хочется именно цветной фотографии на фоне преступника и невинных детей, но все же снизойдите к просьбе приговоренного к казни!
- Понимаете, – наклоняет он ко мне свое лицо с маленькими, тщательно подбритыми усиками, и торопливо шепчет на ухо: – Понимаете, мне запрещено с вами разговаривать, потому что фотографу не положено разговаривать с приговоренным к расстрелу.
- А это будет расстрел?
- Да, – прерывисто шепчет он мне в ухо, – не повешение и не отравление, а также не удар тяжелым предметом по голове, и, между прочим, не утопление, что тоже достаточно неприятно, а именно расстрел, так намного гуманнее!
- Вы считаете?
- О да, вы ничего не почувствуете, уверяю вас, я снимал такие моменты множество раз, я, между прочим, тюремный фотограф, но мы теперь не практикуем казни во внутреннем дворе тюрьмы, и предпочитаем делать все на свежем воздухе, здесь, на набережной, в присутствии зрителей, которым, согласитесь со мной, необходимо взбодриться!
- Так это зрители?
- О да, зрители, и мамаши, и пенсионеры, и даже малые дети! Между прочим, те солидные господа рядом со своими лимузинами, тоже зрители, специально приехавшие издалека посмотреть на экзекуцию, и заплатившие за это немалые деньги. Городской бюджет, знаете-ли, постоянно требует денег, всякая там починка канализации, ремонт бани, подготовка школ к учебному году, и тому подобное, и казни на свежем воздухе оказываются в этом случае весьма кстати!
- Да, это серьезно, если в деле замешен бюджет целого города! Выходит, все эти зрители заранее заплатили, и без цветных фотографий уже обойтись не удастся?
- Ни в коем разе! Причем некоторые заказали по несколько штук, и с непременной подписью внизу, что это экзекуция, и что преступника зовут так то и так то, и он совершил такое-то преступление!
- Я не совершал никакого преступления!
- А это не важно, это совершенно не важно! Они потому вас и казнят, что вы совершенно безвинный, безвинных обычно казнят в первую очередь! Ведь не думаете же вы, что казнят тех, кто в чем-то серьезно замешен, о таком даже смешно и подумать!
- Но ведь это несправедливо!
- Напротив, это чрезвычайно справедливо! – фотограф уже говорит со мной, не понижая голоса и не оглядываясь по сторонам. – Ведь у людей появляется уверенность в себе, они сплачиваются при виде казни, они представляют уже единое целое, единый монолит, который в унисон дышит, в унисон рожает детей, и в унисон голосует на очередных муниципальных выборах. Показательные казни, причем казни таких отщепенцев, как вы, бросающих вызов провинциальным застою и скуке, чрезвычайно важны, они, можно сказать, являются двигателем прогресса, они перекладывают вину с местного общества на вас, который и уносит ее с собой в могилу.