- А у тебя другая симка, особенная?
- Разумеется, - устало вздохнул Альдон и уставился на меня. Потом ещё раз вздохнул, вынул телефон, долго мотал список контактов туда-сюда, сделал вызов и сунул телефон мне. - Поговори.
После долгих длинных гудков Марек всё-таки ответил:
- Что тебе, Альдон?
- Марек, это я.
- Систер, ты в порядке? Ты цела?
- Да, всё хорошо.
Я бросилась вверх по лестнице, подальше от всех, чтобы никто не слышал разговора.
- Почему ты звонишь с номера Альдона?
- Он пришёл к нам, предложил вывезти меня на изнанку. По третьему каналу.
- Обычный служебный канал, - задумчиво сказал Марек. - Им редко пользуются для оперативных целей, там приёмная база неудобно расположена, в чёртовой глуши…
- Я согласилась. Может, не стоило?
- Кирюш, если он дал тебе позвонить мне, значит, дурного на уме у него нет. Он своей шкурой дорожит, и он знает, что я с ним сделаю, если он решится на что-то скверное. Поезжай спокойно.
- А что вообще происходит, Марек?
- Возможно, скоро жизнь на поверхности начнёт меняться. Если мы сделаем всё правильно.
- Марек, я бы лучше осталась здесь. Подумаешь, с электричеством перебои! Ни за что не уехала бы, но со мной ребёнок Шокера. Он просил уберечь его.
- Вот поэтому, Кирюша, поезжай с Альдоном. Я сообщу о том, где ты, всем, кого это касается.
- Марат, только береги себя, пожалуйста!
- Ну, само собой, а как же?! Не думай о плохом. Всегда помни, что я у тебя есть.
Я вернулась вниз и отдала телефон Альдону.
- Собирайтесь, - буркнул Альдон, засовывая телефон в карман. - Я скоро вернусь.
9
- Какая отличная погода, даже ветра нет! И Тим спит уже два часа, - я склонилась над коляской, проверила. Малыш спокойно спал. - Миша, ты не замёрз?
Мишка молча покачал головой.
- Миш, что с тобой?
- Всё нормально, - спокойно ответил он.
- Миша…
- Всё в порядке! - рявкнул он и сделал несколько быстрых шагов вперёд, потом резко развернулся. - Извини, Кира. Ты ни при чём. Правда, всё хорошо.
- Ну, как знаешь, - вздохнула я. - Не хочешь - не говори.
Тимоха в коляске заворочался, насколько это было возможно в его многослойном одеянии, да ещё внутри мехового конверта. Я наклонилась к нему, потискала, погладила, потрясла коляску, и он снова затих.
- Отлично справляешься, - сказал Мишка. - Я тебе уже и не нужен.
- Шутишь? Вот потому и справляюсь, что ты рядом. Иначе давно с ума бы сошла.
- Не шучу. Ты вполне обошлась бы без меня. Ты всё за что-то переживаешь, а уже давно не за что.
- Ты что, хочешь уехать?! - испугалась я.
- Куда я денусь? - удивился Мишка. - Без паспорта и без данных о пересечении границы.
- А был бы паспорт?
- Что об этом говорить? - буркнул Мишка.
- Ну, хоть об этом поговорить. Ты же молчишь уже который день. Тимоха и тот со мной больше разговаривает, чем ты.
- Кира… - Мишка нахлобучил лохматую шапку на самые брови и насупился. - Ну не надо этих разговоров. Не ломай ты мне последний кайф…
- И в чём тот кайф? Чем у тебя вообще голова занята?
- Я мечтаю.
- Замечательно. И о чём?
- О несбыточном. О том, чего никогда не будет.
- Например?
- Вот мы ходим тут кругами, гуляем… Ты, я, ребёнок в коляске. И я представляю себе, что уже год прошёл, мы давно вернулись домой, и мы вместе, и это не Тим, а наш сын. Я представляю себе то, чего никогда не будет. Глупые мечты. Этого никогда не будет, я теперь понимаю. Но пусть хотя бы так… А ты с разговорами своими.
- Миша! - я остановилась. - Ну, прости меня, что же я могу поделать?!
Он покачал головой:
- Да я не обижаюсь. Я давно все твои слова вспомнил и понял, что ты ни разу никогда не давала мне никаких обещаний. Не к чему придраться. Ты была со мной честна. А я… Я просто с детства такой. У меня мечты одна за другую цепляются, и всё так живо, что я верю, будто всё уже стало явью. Потом всегда облом за обломом, а винить некого… Эй, ты не вздумай реветь на морозе! - Миша снял варежку и стал осторожно вытирать тёплыми пальцами слёзы с моих щёк. - Не плачь, лицо обморозишь! Пойдём домой!
Мы побрели к гостевому домику, который за три недели стал таким привычным.
Никогда прежде я не бывала в Норвегии зимой. Да и вообще, в сравнении со Швецией, я бывала тут очень редко, пару раз в год. Последние семь лет каждой весной мы с Йаном обязательно ездили в район Ослофьорда, как только становилось известно, что в долинах по берегам рукавов фьорда зацвела скандинавская сакура. Иногда это случалось в конце апреля, но обычно - на первой неделе мая. Наша с Йаном традиция стала, наверное, даже чем-то большим. Это уже был почти мистический ритуал. Провести несколько дней где-нибудь в глуши, у воды, недалеко от ледника, с которого по весне стекают десятки шумных водопадов. Не спать уже почти белыми ночами, гуляя под светлеющим небом. Сделать непременные фотографии под изумительно красивыми деревьями… Фотографий этих, кроме нас, практически никто и не видел, сама не пойму, зачем мы их снимали. Обычно бывал и второй раз в году, когда мы с Йаном ездили в Норвегию, но уже не к воде, а к горным ледникам или в прохладную тундру, и обычно это случалось в сентябре. Это был уже такой своеобразный комфортный экстрим.
Норвегия была, без сомнения, прекрасна в любое время года. Но, даже несмотря на то, что в Швеции я обычно работала, а в Норвегии отдыхала, чувствовала я себя здесь немного не в своей тарелке. Эта страна держала меня на почтительном расстоянии. И вроде бы все вокруг приветливы и доброжелательны, и жить удобно, и природа глаз радует, но меня не оставляло чувство, что всё это меня принимать не хочет и ждёт, когда же я уберусь прочь.
И вот я впервые попала сюда зимой, и, хотя местные жители утверждали, что это ещё маловато снега для здешних мест, у меня появилась лёгкая снегобоязнь. Нет, не снежная слепота, а такое странное чувство, что невероятное количество снега вокруг, особенно снежные отвалы вдоль расчищенных дорог, вокруг ферм и внутри усадеб, что всё это нападёт на меня, набросится и погребёт плод белой толщей, задавит меня, и я задохнусь. Первые несколько дней на ферме я вообще не могла уснуть, мне казалось, что, если вдруг поднимется сильный ветер, то появятся огромные блуждающие сугробы, и наш домик занесёт. Фантазия у меня оказалась богатой и вредной для нервной системы.
Коммуна, в которую нас направили на приёмной базе, была не очень многочисленна, но её поселения занимали большую площадь вдоль одной из трасс, проходящих через плато-заповедник Харданьгервида. Нас поселили на хуторе, хозяином которого был молодой здоровенный норвежец Харальд, типичный и стопроцентный викинг: синеглазый русоволосый бородач, молчаливый, но решительный. Он был женат на гатрийке, которая казалась старше мужа лет на десять, была невероятно деятельной активисткой, почти каждый день уезжала куда-то по делам коммуны, оставляя мужа заниматься детьми и хозяйством. Сколько у них было детей, мне так и не удалось сосчитать, потому что их было, во-первых, много, во-вторых, они были все погодки и не сильно-то отличались друг от друга, а в-третьих, на месте они никогда не стояли и лезли всюду, как муравьи. Слава Богу, в наш домик им лезть запретили. Мешать гостям и нарушать их покой строго воспрещалось, и не только на хуторе Харальда, но и везде в коммуне, в которой гатрийские временные поселенцы не были чем-то редким. А в последнюю пару месяцев, как сказал Харальд, заняты были практически все пустовавшие гостевые жилища.
Наш домик мне нравился. Небольшой, одноэтажный, с кухней-студией и спальней. В домике было тепло, просторно, уютно. В плохую погоду, если ещё и холодильник был полон, можно было днями не вылезать наружу, всё необходимо для жизни было внутри и работало безупречно. В первую неделю нам пришлось так и сделать. Мишка тогда только один раз съездил с Харальдом в ближайший городок, чтобы закупить продуктов и всё, что было необходимо для ребёнка, и мы долго потом просидели в доме, пытаясь что-то разглядеть через залепленные метелью стёкла. Потом стихия унялась. Дни стали солнечными, а мороз установился под двадцать, и мы начали потихоньку выползать из норы.
Хозяева любезно выдали нам коляску на полозьях. Судя по её виду, это была довольно старая штука, практически антиквариат, но для таких условий подходила идеально. Когда на улице не было сильного ветра, мы укутывались потеплее, одевали малыша и гуляли вокруг фермы по дорожкам, которые Харальд каждое утро расчищал на маленьком юрком тракторе.
Я научилась ловко управляться с младенцем, который, кстати, день ото дня становился всё упитаннее, и я уже стала беспокоиться, что Шокер меня потом отругает за то, что слишком раскормила ребёнка. Тим стал улыбаться и интересоваться яркими игрушками. Я уже не терялась, если долго оставалась с ребёнком одна, тут Мишка был прав. Но мне не хотелось остаться без его помощи. Миша внушал мне уверенность. Может быть, он сам тоже паниковал и чего-то опасался, но был всегда невозмутим.