Мы заглянули в спальню. Мама спала на спине, выпростав из-под одеяла свои большие красивые руки.
- Очаровательная у нас мамуля, правда? - с гордостью сказал отец и крепко прижал к своей груди мои босые ноги. - Если б она еще и снисходительной была… - Он вздохнул и прикрыл дверь. - Она считает, в ней слабостей нет, а посему и в других быть не должно. Она уверена, слабости можно преодолеть, побороть и так далее. Но зачем тогда жить, спрашивается? Знаешь, Мур-Мурзик, твоя красивая мама всегда была самой большой моей слабостью. И я никогда не пытался это скрыть. Но она хочет, чтоб я и эту слабость в себе поборол.
Отец осторожно уложил меня рядом с собой на застланную Валей тахту, погасил торшер. Я видела, как поблескивают в темноте его глаза. Из чего поняла, что отец не спит.
- Курить хочется, - сказал он. Я почувствовала, что он собрался встать, и обхватила его обеими руками за пояс. - Нет-нет, никуда не пойду. - Он поцеловал меня в лоб. - И здесь курить не буду - тебе вредно дымом дышать. А знаешь, Мур-Мурзик, ты тоже моя очень большая слабость. Но ты никогда не скажешь, что я должен от нее избавиться. Не скажешь ведь, правда? - Он осторожно просунул руку мне под плечи и крепко прижал меня к себе. Потом я очутилась у него на груди. Здесь было жестко и неспокойно, но я могла бы пролежать там всю ночь.
- Твоя мама тоже любит так лежать, - сказал отец, засунул руку под кофточку моей пижамы и стал поглаживать мне спину. - Вернее, любила. Последнее время ей стало почему-то неудобно. Говорит, живот у меня вырос. Может, и правда вырос, а, Мур-Мурзик? Но тебе ведь удобно?
Его большая горячая рука теперь совершала движения от моей макушки до самых пяток. Я затихла. Мне было на редкость хорошо и спокойно.
- Знаешь, Мур-Мурзик, а твоя мама - удивительная женщина. Я таких никогда больше не встречал, уже и не встречу. Но она об этом не догадывается, хоть я и говорил ей это несколько раз. Если б она догадалась, Мур-Мурзик, она бы и вела себя как необыкновенная женщина. А то зачем-то советуется со своими подружками и родственниками, пытается им подражать. А они такие заурядные и неинтересные.
Отец снова вздохнул, приподнял меня за плечи и посадил себе на живот.
- Мур-Мурзик, когда ты вырастешь и полюбишь какого-нибудь красивого мальчика, пожалуйста, не старайся сделать его другим, поняла? Это такое неблагодарное занятие, мой Мур-Мурзик. Если он вдруг перевоспитается и станет таким, как ты хотела, вам обоим сделается скучно. Но ты у меня умная девочка и никогда не станешь это делать. Ты и своей красивой мамочке скажи: займитесь лучше любовью, чем учить друг друга, как ходить, говорить, смотреть и так далее. Нужно просто любить и не бояться эту любовь проявлять на каждом шагу.
Отец согнул ноги в коленях, и я очутилась в кресле с удобной спинкой. Потом отец поцеловал поочередно мои руки - это получилось красиво и очень по-взрослому, - поднял меня в воздух и бережно уложил рядом с собой. Вскоре я заснула. Той ночью я просыпалась несколько раз - думаю, это случалось, когда отец ворочался. Один раз я проснулась от того, что он очень крепко прижал меня к себе. Его губы оказались где-то возле моего уха.
- Любимая… Моя единственная девочка… - шептал он. - Только не бросай меня. Слышишь?..
Перед тем как уйти на работу, отец присел на край тахты и, наклонившись, поцеловал меня прямо в губы. От него пахло кофе и сигаретами. Я почувствовала, что задыхаюсь, но оказалась не в силах оттолкнуть от себя теплые и нежные губы отца.
Он брал меня к себе еще две ночи. Потом мама поправилась и отец вернулся в спальню. У меня было ощущение потери. Наверное, это одно из самых трагичных переживаний моего детства, с которым я ни с кем так и не поделилась. В четыре с половиной года я была настоящей гордячкой. Такой, наверное, и осталась.
Потом отец стал много пить, ходить к женщинам, и я редко видела его. Похоже, в этом была виновата мама - она выставила его из спальни и взяла туда меня. Родственники и знакомые пытались их примирить, вразумить прежде всего маму, что негоже разбрасываться такими стоящими мужчинами, как мой отец. Больше всех старалась бабушка, ее мать. Она пыталась апеллировать к маминой жалости, восклицая: "Кирочка, он погибнет без тебя, и ты всю жизнь будешь казнить себя за это!" Мама осталась непреклонна. Отец в конце концов ушел, оставив нам все. И не подавал о себе вестей почти десять лет.
Однажды - дело было под Новый год - я тащилась домой из булочной. На улице было сыро и слякотно, на душе невесело. Школа всегда была для меня ярмом, учителя врагами номер один. А тут еще дома надвигались перемены - после длительного периода истинно монашеской отрешенности от всего и всех мама погрузилась в пучину физиологической любви. Я пыталась не обращать на это внимания, что, увы, не всегда удавалось. Мужские лица чередовались в нашем доме, как времена года, и я уже не старалась их запомнить. В тот день я шла бульварами, едва волоча сумку с хлебом и сахаром и собственные ноги. Домой не хотелось, больше идти было некуда. Разумеется, я всегда была желанной гостьей в доме Забелиных, но стоило мне переступить порог их квартиры, как тетя Лена выливала на мою голову бочку жалости, сдобренной недвусмысленными упреками в адрес сестры, у которой, как она была убеждена, на старости лет здорово покосилась крыша. Вдруг кто-то окликнул меня. Я резко повернулась и увидела высокого мужчину в лохматой шапке.
- Мур-Мурзик, неужели это ты? Узнала?
- Папа! - Я пришла в себя с мокрыми от слез щеками в его по-мужски жестких объятиях. - Папуля, милый, как же мне тебя не хватало! - Мои губы дрожали.
- Ну-ну, Мурзилка. Ты стала уж больно красивая и такая большая. Может, потолкуем о том о сем? - Он взял меня под руку и заглянул в глаза. - Я в двух шагах отсюда живу. Совсем один, если не считать глупого Гошки и драной Антошки. Зайдем?
Елка вспыхнула огнями, едва я успела снять в прихожей ботинки. На ее верхней ветке сидел большой белый попугай и твердил как заезженная пластинка: "С Новым годом, с Новым годом, с Новым годом…" Отец уже успел нацепить белую бороду и красный колпак. Он крутил ручку шарманки и пел "В лесу родилась елочка". Это был настоящий праздник. Увы, он запоздал лет на десять.
Потом отец угощал меня черной икрой, пирожными "картошка" и апельсинами. Надел на безымянный палец тонкое золотое колечко с жемчужиной. Целовал в ладони, волосы, шею. Мы оба забыли о таком понятии, как время. Я первая вспомнила про часы. Они показывали половину десятого. Я с ужасом подумала о маме. Еще бы: она привыкла, что я отчитываюсь перед ней за каждую потраченную лично на себя минуту.
- Мур-Мурзик, я быстро доставлю тебя домой.
- Мне так не хочется домой, папуля.
- Но что же нам придумать? Мама не согласится, чтоб ты встречала Новый год со мной.
- Да… Мне так уныло дома, папочка.
- Не преувеличивай. Вчера ты была очень веселая, позавчера тоже.
- Откуда ты знаешь? - изумилась я.
- Догадался. - Он весело мне подмигнул. - Мама такая молодая и красивая. Я рад за нее.
По его лицу трудно было определить, так ли это на самом деле: он всегда носил маску "У-меня-все-в-порядке".
- Да, но… понимаешь, она встречается с теми, кто моложе ее. Это… это как-то ненормально.
- Ты считаешь?
- Так считают все.
Я смутилась почему-то и опустила глаза.
Отец усмехнулся.
- Все… Ну да, я и забыл про такую серьезную штуку, как общественное мнение. Мурзик, а ты никогда не спрашивала себя, из людей какого рода состоит общество, которое формирует это мнение?
Я покачала головой.
- Задумайся, Мурзик. Тогда ты поймешь, что это самый средний, то есть посредственный уровень. Троечники, понимаешь? Они всегда втайне завидуют отличникам и отпетым двоечникам. Ты наблюдала?
- Да, папа. Мне многие завидуют в школе. Даже подруги.
- Я так и знал. А все потому, что ты учишься на одни пятерки. Угадал?
Я молча кивнула.
- Мама тоже особенная. Никогда не слушай, что говорят про нее троечники. Ладно?
Он уже держал в руках мою дубленку, и я послушно засунула руки в рукава.
- Я не скажу, что была у тебя.
- Думаешь, так будет лучше? - На мгновение маска спала с его лица. Под ней оказались грустно отвисшие щеки и растерянные глаза. - Мой Мур-Мурзик, ложь никогда не считалась христианской добродетелью.
- Но мне тогде не жить дома.
- Я, конечно, не подбиваю тебя на авантюру, но знай: моя квартира в любое время суток в твоем полном распоряжении. Считай, она твоя. У меня есть где бросить шинель и папаху. - Отец достал из кармана связку ключей и позвенел ими над моим левым ухом. - К счастью, в русских женщинах заложен большой запас материнской нежности.
- Ты совсем не изменился…
- Спасибо, Мурлыка. Только это не так. Может, скажем маме правду? Готов подтвердить это своим присутствием.
По пути отец купил шампанского и букет гвоздик. Он с напускной отвагой нажал на кнопку звонка. Упреки в свой адрес он сносил не просто стоически, но и с задорной легкостью. Новый год мы встретили с мамой в обнимку и в слезах. Отец ушел до боя курантов.
На следующий день мама сама предложила мне навестить отца. Увы, я знала, она делает это не из христианского милосердия, а потому, что ей нужно с кем-то потрахаться. В ту пору физиология казалась мне грязной изнанкой жизни. Сознание того, что все это существует рядом со мной, здорово омрачало праздники и мое общение с отцом.
- Так не пойдет, Мур-Мурзик, - сказал он однажды. Мы обедали в "Национале" - в тот период отец был при деньгах и каждый день водил меня в ресторан. - У тебя появился второй план. Это чрезвычайно осложняет нашу жизнь.
- Но мне противно, папа.