* * *
По выражению австрийского писателя Германа Броха, "Вена - центр европейского вакуума ценностей", и творчество Шницлера явилось художественным осмыслением окружавшего его вакуума ценностей - без выхода к положительным решениям. Именно нигилизм Шницлера, отсутствие в его творчестве утверждающего начала обусловили заметное падение интереса к нему в годы после первой мировой войны, когда эпоха декадентской деструкции сменяется во всем мире периодом поисков новых общественных идеалов. Шницлер в идеалы не верил, он вообще не верил в силу идей, философских пли политических, считая, что все конфликты коренятся в психологии отдельной личности. В эпоху бурных общественных потрясений он осмеливался считать, что формы государственного правления не имеют значения и образ человеческой души, вовлеченной в роковую игру любви и смерти, для художника важнее и интереснее, чем матросский бунт.
В 1938 году, сразу же после аннексии Австрии гитлеровской Германией, Генрих Манн опубликовал в советском журнале "Интернациональная литература" статью под названием "Хвала австрийской душе", в которой о Шницлере говорится: "Артур Шницлер, писавший новеллы и пьесы, представлял собой поистине неповторимое явление: любимец Вены, он был воплощением ее души, которую он воспел на весь мир. Благодаря ему мы познакомились с Веной - глубоко человечной в своей легкости и столь нежной на пороге смерти. Разделив судьбу своей родины, разочарованный и всеми покинутый, Шницлер умер вскоре после конца империи. Ему еще посчастливилось вовремя уйти из жизни. Ибо сейчас он оказался бы если не в нацистском концлагере, то среди безыменной толпы самоубийц".
Если даже в Австрии Шницлера уже в 20-е годы все чаще называют "певцом отзвучавшего мира", то неудивительно, что в послереволюционной России им интересуются, скорее, по инерции. Впрочем, нельзя исключать и влияния русского фрейдизма, который именно в эти годы переживает свой бурный и трагически краткий расцвет. Насколько сильна была инерция интереса к Шницлеру, свидетельствует целый ряд новых переводов, среди которых перевод новеллы "Сновидение", выполненный (как считают специалисты) Осипом Мандельштамом и озаглавленный им по имени главного героя "Фридолин" (1926). Однако ни действие инерции, ни влияние вскоре задушенного русского фрейдизма не могли быть продолжительными. "Художник, не созвучный современной жизни", - эта оценка, данная Шницлеру в 1926 году одним из столпов марксистского литературоведения В.М. Фриче, определяла отношение к нему в нашей стране вплоть до конца 60-х годов. Долгие годы Шницлера совсем не издавали, а в учебниках упоминали его творчество как пример "снижения и измельчания литературы буржуазного распада".
На Западе так называемый "шницлеровский ренессанс", возрождение интереса к Шницлеру, начался на рубеже 60-х годов и продолжается до настоящего времени. Шницлеру посвящается все больше книг и статей, все больше представительных международных конференций, его пьесы не сходят со сцены австрийских и немецких театров, его новеллы издаются массовыми тиражами. Признанный классик австрийской литературы, он пользуется прочным авторитетом во многих странах, и его произведения действительно обнаруживают главное свойство классики - с течением времени их смысл не утрачивается, а обогащается новыми оттенками.
В русской культуре единственным откликом на шницлеровский ренессанс явился вышедший в 1967 году сборник произведений австрийского писателя, озаглавленный по названию одной из новелл "Жена мудреца". Благодаря этому сборнику полузабытый Шницлер был возвращен широкому кругу читателей. Тем не менее и отбор произведений для этого издания, и предпосланная ему статья Р. М. Самарина отчетливо ориентировались на включение Шницлера "в орбиту критического реализма". С сожалением отмечая у Шницлера "модернистские тенденции", автор вступительной статьи подчеркивал, что "они постоянно ограничивали кругозор художника душным мирком бюргерской интеллигенции". Разумеется, что при таком подходе за рамками книги оказались прежде всего те из произведений Шницлера, где мироощущение эпохи декаданса или близость автора к фрейдизму проявились особенно ярко.
Сегодняшний читатель несомненно откроет для себя Шницлера более сложного, глубокого и современного. Задача предлагаемого сборника новелл - напомнить об этом особенно малоизвестном у нас Шницлере, способствовать возрождению той традиции заинтересованного отношения к его творчеству, которая оборвалась в середине 1920-х годов.
А. Жеребин
Барышня Эльза
- Ты в самом деле, Эльза, не хочешь больше играть?
- Нет, Поль, больше не могу, до свидания. До свидания, фрау Мор.
- Но, Эльза, называйте же меня фрау Цисси, а еще лучше - просто Цисси.
- До свидания, фрау Цисси.
- Отчего вы уже уходите, Эльза? До обеда еще целых два часа.
- Сыграйте с Полем ваш single, фрау Цисси, я сегодня, право, не в ударе.
- Не уговаривайте ее, фрау Мор, она сегодня в своем неблагосклонном настроении. Тебе, впрочем, очень к лицу быть неблагосклонной, Эльза. А красный свитер тебе еще больше к лицу.
- Синий цвет, надеюсь, будет к тебе благосклоннее, Поль. До свидания.
Это был довольно эффектный уход. Оба они не думают, надо полагать, что я ревную. Что они в близких отношениях, кузен Поль и Цисси Мор, в этом я готова поклясться. Мне это совершенно безразлично. Еще раз оборачиваюсь и киваю им. Киваю и улыбаюсь. Ну что, теперь у меня благосклонный вид? Ах Боже, они уже продолжают играть. В сущности, я играю лучше, чем Цисси Мор; да и Поль не чемпион. Но он хорош собою - с открытой шеей и лицом злого мальчишки. Если бы он только проще держался. Можешь не беспокоиться, тетя Эмма…
Какой дивный вечер! Сегодня хорошо бы совершить экскурсию на Розетту. Как роскошно поднимается в небо Чимоне!.. Встать бы в пять часов утра! Вначале я, конечно, чувствовала бы себя плохо, как всегда. Но потом это проходит… Ничего нет прелестнее прогулки на рассвете… Одноглазый американец на Розетте похож был на боксера. Может быть, ему кто-нибудь вышиб в боксе глаз. Я не прочь бы жить замужем в Америке, но не пошла бы за американца. Или выйду за американца, и мы будем жить в Европе. Вилла на Ривьере. Мраморные ступени у моря. Я лежу голая на мраморе… Сколько лет тому назад были мы в Ментоне? Семь или восемь. Мне было тринадцать или четырнадцать лет. Ах да, тогда еще наши обстоятельства были лучше…
Собственно говоря, напрасно мы отложили партию. Теперь мы уже, во всяком случае, были бы дома… В четыре, когда мы пошли на теннисную площадку, срочного письма от мамы, о котором говорит телеграмма, еще не было. Пришло ли оно теперь? Я могла бы спокойно сыграть еще один set…
Отчего кланяются мне эти два молодых человека? Я их совсем не знаю. Со вчерашнего дня они живут в отеле, сидят за обедом слева у окна, где прежде сидели голландцы. Разве я ответила неблагосклонно на поклон? Или высокомерно? Как сказал Фред, когда мы возвращались домой с "Кориолана"? Прекраснодушна… Нет, высокодушна… "Вы не высокомерны, Эльза, а высокодушны"… Красивое слово. Он всегда изобретает красивые слова…
Отчего я иду так медленно? Уж не боюсь ли я, чего доброго, маминого письма? Да, приятных известий не приходится ждать. Срочное! Может быть, надо ехать домой. О Боже, что за жизнь, несмотря на красный шелковый свитер и шелковые чулки! Три пары! Бедная родственница, приглашенная богатой теткой. Она в этом, наверное, уже раскаивается. Не дать ли тебе расписку, дорогая тетушка, что Поль мне и во сне не снится? Ах, никто мне не снится. Я не влюблена. Ни в кого. И не была еще никогда влюблена. Ни даже в Альберта, хотя воображала себя влюбленной в течение недели. Мне кажется, я не могу влюбиться. В сущности, странно. Чувственна я несомненно. Но и "высокодушна", и неблагосклонна, слава Богу. Тринадцати лет я была, пожалуй, единственный раз по-настоящему влюблена. В Ван-Дейка… Или, вернее, в аббата де Грие, и в Ренар тоже. А шестнадцати лет, у Вертерского озера… Ах нет, это был вздор. К чему вспоминать, я ведь не пишу мемуаров. Ни даже дневника, как Берта. Фред симпатичен мне, не больше. Может быть, будь он элегантнее… Я ведь все-таки сноб. Папа тоже это находит и смеется надо мною. Ах, милый папа, ты меня очень беспокоишь. Изменял ли он когда-нибудь маме? Наверное. Часто. Мама довольно глупа. Обо мне она не имеет никакого представления. Другие люди - тоже. Фред?.. То-то, что он имеет обо мне только некоторое представление…
Божественный вечер! Какой праздничный вид у отеля! Чувствуется: одни только люди, которым живется хорошо и у которых нет забот. Я, например. Ха-ха! Жаль. Я рождена для беззаботной жизни. Так хорошо могло бы быть. Жаль… Чимоне купается в красном свете. Поль сказал бы: альпийский пурпур. Это еще не пурпур. До слез красиво! Ах, почему нужно возвращаться в город!
- Добрый вечер, фрейлейн Эльза.
- Здравствуйте, фрау Винавер.
- С тенниса?
Видит же. Зачем спрашивает?
- Да. Мы играли почти три часа. Вы прогуляться вышли?
- Да, совершаю свою обычную вечернюю прогулку. По дороге в Ролле. Она так красиво стелется между лугами. Днем на ней чересчур солнечно.
- Да, луга здесь великолепны. Особенно в лунном свете, если смотреть из моего окна.
- Добрый вечер, фрейлейн Эльза. - Честь имею кланяться, фрау Винавер.
- Здравствуйте, господин фон Дорсдай.
- С тенниса идете, фрейлейн Эльза?
- Какая проницательность, господин фон Дорсдай.
- Не иронизируйте, Эльза.