- Потому что она его любит. И вовсе она не дуреха. Он очень хотел, чтоб они поженились. И Ксеня сделала это ради него.
- Надо же, какая жертвенность. Моя старшая сестра превратилась в тряпку. А ведь раньше у нее был характер тверже алмаза. Я так любила Ксюшку за то, что у нее был такой характер.
Леля сложила руки на груди и уставилась в потолок. Ее глаза отыскали планету Венера, которую символизировала собой стройная гибкая женщина в прозрачном хитоне. Два года назад Петя увлекался Космосом и астрономией, и потолок на веранде стал живописным воплощением его фантазий. В Венере Леля узнала себя. С тех пор ее тело налилось и приобрело соблазнительно округлые формы. На Венеру теперь больше была похожа ее старшая сестра Ксения, обладавшая фигурой недоразвитого тинэйджера. Она пошла в мать - их мать до конца жизни сохранила хрупкую девичью фигуру.
- Ты видел ее? - вдруг спросила Леля, опершись на локти и глядя на Петю в упор. - Когда?
Он понял ее.
- Сегодня ночью. Она мне часто снится, хоть я и не был с ней знаком.
- Врешь. Отец встречался с Милкой, еще когда мама была жива. Мне рассказала об этом Шура-Колобок.
- Я могу поклясться тебе, что никогда не видел твою маму живой. - Петя сложил на груди свои большие неуклюжие руки и посмотрел на Лелю торжественно и печально. Потом он поднял глаза и отыскал на потолке Венеру. - Помнишь, я еще два года назад сказал: это она. Ты была тогда так похожа на нее. Теперь ты стала другой.
- Теперь на нее похожа Ксюша.
- Я совсем не то хотел сказать. Я хотел сказать, ты стала какой-то особенной и тебя уже трудно с кем-либо сравнить. Мне теперь сложнее будет тебя написать.
- Почему?
- Я с ума схожу, когда пытаюсь передать эту твою непохожесть. Вчера я от злости порезал холст.
- Ты что, влюбился в меня?
Она смотрела на него с насмешливым прищуром.
- Нет. Это что-то другое. Любовь - когда чувствуешь и разумом, и сердцем, а это больше похоже на морскую волну. Захлестнула с головой и не дает набрать в легкие воздуха. Но я справлюсь. Обязательно справлюсь. Ведь мы же с тобой брат и сестра, хоть и не по крови.
- Можешь сидеть себе под этой волной. Мне от этого ни жарко, ни холодно. Но лучше никому про это не говори, понял?
- Но почему? Они ведь нам родные - и Виталик, и мама, и…
- Ну вот, раскатал губы. Они умеют все опошлить, вот почему. Вывернуть наизнанку, исследовать под микроскопом, сделать выводы. После всех этих их разговоров жить противно. Когда отец начинает рассказывать за столом, как мама плакала, когда была беременная - боялась остаться в пятнах и некрасивой, - у него слезы на глазах и руки дрожат. Он не имеет никакого права об этом рассказывать. Потому что эти воспоминания принадлежат только ему и маме. И про то, как я, когда сломала лодыжку, хотела отравиться аспирином, тоже нельзя рассказывать. Понимаешь?
- А это правда, что Ксюша выпила димедрол, когда ее не пустили на чемпионат Европы среди юниоров?
- Откуда ты знаешь об этом?
- Не помню. Кажется, Виталик говорил. Но я не помню точно.
- Все это сплетни. Ксюша попала в больницу с острым приступом аппендицита, ясно?
- Семейная тайна за семью печатями.
- Хотя бы и так. Тем более, что ты не Барсов, а Суров, Петуня.
Петя надул губы и отвернулся.
- Ладно, мир, да? - Леля дотронулась до его локтя. - Ксюшка на самом деле выжрала килограмм димедрола. Но не потому, что ее не пустили на чемпионат.
- А почему?
- Если честно, Ксюшку меньше всего интересовали спортивные успехи сами по себе, хоть она и весьма тщеславная особа. Больше всего ее интересовал успех у мужчин. Где медали - там и успех, верно? Вот почему она с таким упорством зашнуровывала каждый божий день свои ботинки. Ей четырнадцати не было, когда она попробовала с мужчинами. Ей это очень понравилось. Она без ума влюбилась в Кустова, их балетмейстера, а он был большим любителем путешествовать по чужим койкам. Я только одного не могла понять: откуда она взяла столько димедрола?
- И ты решила последовать примеру своей сестры?
- Не в том дело. Когда я лежала со сломанной лодыжкой, я слышала чей-то голос. Он звал меня, окликал по имени. Я не находила себе места. Я… Словом, я была такой идиоткой. Это больше не повторится.
- Когда ты снова услышишь этот голос, скажешь мне. Обещаешь? Я не смогу жить, если с тобой что-то случится.
Он смотрел ей в глаза.
- Дур-рак. Сначала сведи бородавки, - сонно пробормотал попугай.
Отец сидел у окна своей башни - так называли мастерскую в конце сада у озера. Он смотрел вдаль. Его лицо, освещенное теплыми лучами закатного солнца, казалось просветленным и печальным.
- Пап.
Леля замерла на полпути к окну.
Отец встал с похожего на трон резного кресла и протянул ей навстречу руки. Выражение его лица оставалось тем же, нездешним.
- Я хочу поехать с тобой в аэропорт, - сказала Леля и, сделав два шага, обхватив отца обеими руками, прижалась щекой к его пахнущей скипидаром майке. Потом подняла голову и, наморщив нос, посмотрела отцу в глаза. Они были глубокими и темными. От них исходила магнетическая сила.
- Малыш, завтра обещают жару.
- Обожаю жару. Может, не в жаре дело? Только честно, пап.
Отец взял ее за плечи и слегка отстранил от себя. Леле показалось, он сделал это неохотно.
- Ты ревнуешь к Миле.
- Вовсе нет. Пускай она тоже едет с нами.
- Малыш, скорее всего я поеду один. Ксюша сказала, у них тьма вещей.
- Только не криви душой с самим собой, пап.
Она снова прижалась к его груди и услышала гулкие удары его сердца.
- Не буду. Я хотел бы выехать пораньше. Ты любишь поспать.
- Во сколько, например?
- Часиков в девять. Хочу заехать в книжный магазин.
- Нормально.
- Мила не поедет. Она…
Отец попытался подавить в себе вздох.
- Пап?
Леля закрыла глаза и потерлась щекой о его грудь. Это была их тайная ласка, о которой никто не знал. Ее прелесть они открыли, когда Леле было три с половиной года.
- Она боится нам помешать. Мила всю жизнь боится стать преградой между мной и моими детьми. Ее преследует чувство вины. Будто она виновата в том, что Тася умерла.
Леля нащупала сквозь майку упругий сосок и дотронулась до него кончиком языка.
- Пап?
- Да, малыш?
- У вас давно с ней роман?
Он ответил не сразу.
- Я познакомился с Милой через полгода после того, как ваша мама сделала это. Я тогда здорово пил. Мила помогла мне снова стать человеком.
- Петуня говорит, он видит во сне…
Леля прикусила язык.
- И что говорит этот будущий Казанова?
- Что он видит во сне меня.
- Будь осторожна, малыш.
- Ты думаешь?
- Этот мальчишка привык добиваться того, что хочет.
- Но я ведь тоже.
Ей захотелось переменить тему.
- Пап?
- Да, малыш?
- А кто из нас больше похож на маму? Ксюша или я?
- Ты. Хотя и Ксения очень похожа. Но от твоей кожи даже пахнет так же, как от маминой.
- Мама была худей меня. Вообще мне кажется, она была очень хрупкой. Ксюшка худая, но вовсе не хрупкая.
- Да, мама была хрупкой и очень ранимой.
Он вздохнул и прижал к себе голову Лели. Они простояли так несколько секунд.
- Пойду искупаюсь, - сказала Леля, высвобождаясь.
Она чувствовала, как по ее спине сбегают ручейки пота.
Под колесами "шестерки" убаюкивающе уныло шуршал асфальт. В этот довольно ранний час уже вовсю палило солнце, и Леля ощущала, как пылает ее лицо. Она здорово не выспалась - читала почти до трех, потом еще долго не могла заснуть. Ее разбудил Петя, швырнув в открытое окно мокрые от росы циннии. Цветы пахли свежо, и Леля начала чихать. Мила выгладила сарафан, уговорила надеть босоножки. Леля опустила глаза и посмотрела на свои непривычно аккуратно обутые ноги. Последнее время она шлепала в соломенных панталетах, которые Ксюша привезла из Египта. Леля вздохнула. В свои двадцать три года Ксюша успела объездить полмира, а она еще нигде не была.
- Малыш?
Она скосила глаза и посмотрела на красивый профиль отца на фоне лимонно-желтых полей.
- Да, пап?
- Какую пластинку прокручиваешь?
- Так, попурри на жизненные темы.
- Тебе пора влюбиться.
- В кого? - серьезно спросила она.
- Это не имеет никакого значения. Семнадцать лет без любви похожи на пустыню Гоби под полуденным солнцем.
- Ты стал романтиком, пап.
- Я был им всю жизнь. Именно за это меня и любят женщины.
- Я думала, они любят тебя еще и за твой талант.
Отец смущенно улыбнулся и тряхнул роскошно седеющей шевелюрой.
- Я пишу картины только потому, что больше ничего не умею делать. Собственно говоря, я боюсь настоящей работы, усилий, разочарований от того, что сделал что-то не так, как задумал. Мое творчество никогда меня не разочаровывает. Я всегда доволен тем, что сделал. И знаешь почему?
- Почему? - в тон ему спросила Леля.
- Мне за это неплохо платят. Когда я был бедным, непризнанным художником, голодным, холодным и неприкаянным, меня вечно грыз червь сомнения: может, я что-то делаю не так? Почему моя семья недоедает, дети ходят почти в лохмотьях, у жены нет ни одной золотой побрякушки?
- Ты и тогда неплохо смотрелся, пап. Помню, ты был неотразим в своем гэдээровском пиджаке с протертыми локтями, когда послал к одной матери ту толстую цековскую бабищу. После этого эпизода тебя зауважали даже твои враги. Уж не говоря о женщинах.
- Я любил по-настоящему только твою мать.