Катя положила головку ей на колени, впервые за эти месяцы девушке стало уютно и спокойно.
- Он мой муж Марта, я дала клятву в церкви, и должна проводить его в последний путь, каким бы ужасным человеком он ни был. Григорий любил меня.
- Вижу, я как он тебя любил, если б не арестовали окаянного - избил бы вусмерть.
Катя понимала, что кормилица права.
- Ты не выдержишь подобного зрелища, я хорошо тебя знаю. Ты раньше никогда не видела ничего подобного.
- Я закрою глаза, если станет страшно. Может он почувствует, что я рядом и ему будет легче. Не хочу носить этот груз в своем сердце. Что ни говори, я была ему плохой спутницей жизни, да и вовсе женой - то не стала.
- Ох, не доведет тебя до добра душа твоя открытая, ой не доведет. А если кто узнает тебя там? Что тогда будет?
- Я должна и ты меня не переубедишь. Григорию будет страшно и больно, и он останется совсем один наедине с беснующейся толпой, жаждущей его смерти.
- Ладно, - проворчала Марта, - есть у меня одна идея, нужно ему мои травки передать. Они вызовут полное онемение конечностей и помутят его рассудок, притупят чувствительность. Только вот как ему это передать?
- О, Марта, да это же прекрасная идея, он просто ничего не почувствует, даже не поймет. Я попрошу Александра Захаровича, может он согласится нам помочь?
- Странный он! Задумчиво сказала кормилица
- Кто?
- Граф. Взялся из ниоткуда, помогает тебе. Уф, что теперь думать и гадать главное, что ты на свободе, а там дальше судьба все по местам расставит.
Александр Чернышев пришел как всегда вечером, Катя уже проснулась и даже успела поужинать, после лечебных бальзамов синяки начали проходить, а на бледных щеках слегка выступил румянец. Молодость берет свое, следы страданий быстро стираются.
Граф вежливо поздоровался, а потом торжественно произнес:
- Казнь состоится завтра на рассвете. Мы поедем туда в моей карете, наблюдать будете через занавеску. Ни в коем случае не выходить из и не высовываться в окно. Не дай бог кто - то узнает. Полиция ищет вас по всему городу. Я тут привез кое- что из вещей, побывал в вашем доме. Рискнул купить шляпку с густой вуалью. Если не в вашем вкусе, не обессудьте, не было времени выбирать.
Девушка улыбнулась ему.
- Ну что вы, спасибо за заботу. Шляпка с вуалью, конечно же мне пригодится. Присядьте, граф. Можно попросить слугу принести вам чай. Мы уже позавтракали.
- Я очень тороплюсь, сударыня. У меня, к сожалению, еще много дел. Вот здесь все, что вам может пригодится завтра утром.
Он положил сверток на стол, вновь взял ее руку в свою.
- Вам удается быть красавицей даже сейчас, я восхищен вами.
- Сударь, я хотела бы вас попросить сделать для меня еще кое - что, не сочтите мою просьбу дерзкой.
- Все что угодно, Екатерина Павловна, я готов служить вам.
Катя немного растерялась, не зная как попросить Александра об услуге, но все же решилась.
- Я слышала, что после пыток люди испытывают страшные мучения, а страх перед казнью может превратить их в затравленное животное. Смею просить вас о милости. Вы можете найти способ передать моему мужу одно лекарство?
Девушка протянула ему маленький флакончик. Граф взял пузырек из ее рук и покрутил на свету, силясь угадать его содержимое.
- Что это? - Спросил он.
- Настойка из сон - травы. Человек, который ее примет, уснет, или будет оставаться одурманенным, здесь так же добавлены травки притупляющие боль. - Сказала Марта.
Граф ничего не ответил. Он сунул флакончик в карман.
- Я поражен вашему великодушию, сударыня. Вы - ангел! Я передам это вашему мужу, не переживайте.
С этими словами он откланялся и удалился.
Утро тринадцатого декабря выдалось на редкость солнечным. К Обжорному ряду стекались толпы людей, эшафот был возведен днем ранее. Толпа собралась самая разношерстная, тут были и бояре и холопы и дворяне. Зрелище редкое, со времени начала правления Екатерины Второй не производились публичные экзекуции.
Прошло утро, пора уже было начинать казнь, весь Петербург теснился в Обжорном ряду, проталкиваясь в толпе дворяне устраивались на крышах карет, а девки и мужики - на водовозных бочках, дети, как всегда в таких случаях, плясали на плечах у родителей и размахивали разноцветными леденцами на палочках, На крышах домов примостились подмастерья в кирзовых сапогах и с самодельными трубками, в непроходимой толпе можно было потеряться. Головы людей торчали из окон и дверей, люди сидели на заборах и деревья.
Маляры в спецовках, в штанах из черной кожи, макали кисти в цинковое ведро с масляной краской - докрашивали последние ступеньки лестницы.
Мировича и Потоцких привезли накануне, чтобы не было паники, лошадей выпрягли и увели, оглобли опустились на землю; знали или не знали люди, что там, в карете?
Эшафот был покрашен самой дорогой краской, золотой, солнце слепило, и краска слепила. Землю вокруг эшафота посыпали песком, тоже золотым почему-то, прибалтийским, как будто предстояла не казнь, а маскарад или премьера спектакля. По песку порхали воробьи и вороны, они что-то искали в золотых песчинках..
Палач поднялся на помост первым, он шёл балансируя, чтобы не поскользнуться на свежей краске, на лесенке появились тёмные пятна от его тяжёлых подошв, палач был одет в чёрно-красный балахон с капюшоном, - прорези для глаз, а у капюшона заячьи уши - тоже своего рода бутафория. Палач, как ружьё, нёс на плече большой блестящий топор; кто выковал такой топор, какой инженер мучился над этим уникальным инструментом, или разыскивали в арсенале Анны Иоанновны, ведь после ее смерти не было ни одной публичной казни - двадцать два года.
Люди в толпе шептались, что казнь врядли состоится - слишком похоже на фарс.
А потом произошло следующее.
Карета шатнулась. Разлетелась кожаная дверца с цветочками. С подножки кареты на лестницу прыгнул офицер - блеснули пуговицы, - упал на ступеньки, вскарабкался по-собачьи наверх, на коленях, на ладонях, встал на помосте во весь рост, перекрестился быстро-быстро, махнул палачу - и палач, как послушная машина, опустил топор.
Ни вздоха. Никто не осмыслил, не сообразил. Увидели: наверху, в воздухе, блеснула ладонь, измазанная золотом, и большой топор.
Потом брызнула кровь, потом хлынула кровь, блестящие брёвна всё чернели и чернели, народ смотрел во все глаза - где голова? А голова упала с эшафота и покатилась по песку, переворачиваясь, она уже лежала (с чистым, не измазанным лицом), а из горла, снизу, на песок выливалась кровь, и только кудри чуть-чуть пошевеливались и поблёскивали на ярком декабрьском солнце. Мировича казнили.
Засуетились солдаты, палач стоял надо всеми, на помосте, ни на кого не смотрел, в капюшоне, с топором на плече. Еще два приговоренных ждали своей горькой участи.
Григорий Потоцкий вышел из кареты с гордо поднятой головой и спокойно прошел к эшафоту. Он даже не был бледен, на его лице играл румянец, ни капли страха не читалось в его глазах. Одет Потоцкий был в шинель голубого цвета. Нарядную, расшитую золотом, словно на параде. Когда прочли ему сентенцию, он глубоко вздохнул, а потом громко сказал, что благодарен, ничего лишнего не возвели на него в приговоре, но вины он своей не признает. Люди закричали что - то зашумели, он обвел взглядом разбушевавшуюся толпу, словно выискивая кого - то глазами, затем повернулся к палачу. Сняв с шеи крест с мощами, отдал провожавшему его священнику, прося молиться о душе его. Подал полицмейстеру, присутствующему при казни, записку об остающемся своем имении. Снял с руки перстень, подал его палачу, убедительно прося его как можно удачнее исполнить свое дело и не мучить его. Попросил сказать последнее слово, ему разрешили. Мужчина вновь посмотрел на людей и громко произнес
- Я ни о чем не жалею, я делал то, во что искренне верил. Жалею лишь об одном, что не успел у всех попросить прощения. И прошу сейчас, у той единственной, из - за которой мне жаль умирать.
Потом сам, подняв свои длинные белокурые волосы, лег на плаху. Палач был из выборных, испытан прежде в силе и ловкости и… не заставил страдать несчастного, взмах руки и еще одна голова покатилась по песку. Народ, стоявший на крышах домов и на мосту, непривыкший видеть смертной казни и ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел еще оду голову, лежащую у подножья эшафота, единогласно ахнул и так содрогнулся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились. Кое - кто из людей упали вниз в воду. В Кронверкский канал, благо там не было глубоко. Врядли кто - то серьезно пострадал. Раздался душераздирающий крик, то отец кричал и выл как раненое животное, повторяя имя сына. Потоцкий - старший бросился к обезглавленному телу, стража не решилась его задержать. Старику дали попрощаться и закрыть глаза мертвому Григорию. За палачом Петр последовал с низко опущенной головой, он словно смирился, его сломала смерть сына. Вскоре он последовал за ним, легкий взмах верной руки исполнителя и казнь была окончена. Толпа роптала, кто - то улюлюкал, видя как привязывают солдаты к эшафоту мертвые тела. Висеть им там до самого вечера, а затем будут они сожжены вместе со страшным помостом.
Катя уткнулась лицом в грудь кормилицы и тихо рыдала, Марта гладила ее по волосам и словно убаюкивала покачивая. Александр Чернышев тактично молчал. На его лице не дрогнул ни один мускул, словно он присутствовал на чем - то совершенно привычном для него. Граф задернул шторки кареты, отпил вина из фляги и посмотрел на рыдающую девушку, тень жалости промелькнула на его бесстрастном лице. Промелькнула и тут же исчезла, видно было, что он раздражен задержкой на мосту, придется ждать, пока разойдется толпа, и только тогда они смогут уехать. Катя, наконец, успокоилась и лишь тихонько всхлипывала на груди у Марты.
- Он, не принял сонный порошок, Марта, он предпочел находиться в сознании. Я знаю почему, он надеялся увидеть меня. А я…
- А вы, сударыня, не могли там присутствовать, перестаньте себя казнить, вы сделали для него все что могли. Вам следует позаботиться о себе, вам не следовало здесь находится, это было слишком опасно.
Катя промолчала на его жестокие слова, она даже не посмотрела на графа, отвернулась к окну, опустила вуаль на лицо.
- Поедемте, Александр Захарович, больше ничего меня здесь не держит, я попрощалась со своим прошлым.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ.
