Скрывая смущение и обиду, чиркнул спичкой, прикурил, и тонкой струйкой дыма, выдыхая, сбил огонек и, отбросив коробок к телефону, задумался, куда бы деть обгоревшую спичку. Посмотрел на пепельницу в ее руке - положил туда, заодно стряхнул пепелинку со своей только что начатой сигареты. И наконец просто уже заставил себя встретиться с ней взглядом, будто все ему нипочем, усмехнулся:
- Ну что ж вас так радует?
- Смешной вы… - Она спокойно, с улыбкой смотрела ему в глаза, ни о чем плохом, наверняка не думая, а его вдруг опять немного покоробило, "смешной", как будто ожидал услышать "красивый", что было бы действительно смешно…
* * *
Да, труден был заплыв (в соляной кислоте, из анекдота).
Дальнейший разговор то замирал и ни с места, то скок-поскок с пустого на порожнее.
И, между прочим, глядя на рояль, она спросила:
- А кто у вас играет на этой штуке?
- На рояле? - уточнил он снисходительно.
- Да-да, - закивала притворно серьезно, - я забыла название. На рояле. Так кто ж у вас играет?
Он пожал плечами:
- Да я в основном.
- Ясно. Так я и думала. Вы учитесь. Наверное, в консерватории. И никакой вы не волшебник.
- А волшебная сила искусства? - спросил он насмешливо, удивляясь легкости, с какой она предположила именно этот, мягко говоря, не самый захудалый вуз и случайно оказалась рядом с истиной.
- Сказки, фокусы, иллюзион, - отвечала она заносчиво, - но только не волшебство.
Он хмыкнул, поняв, что она его просто дразнит, и решил с ней потягаться, кто кого.
- Видите ли, уважаемая, - проговорил он, изобразив вдруг из себя мэтра-перестарка. - Существует и то, и другое. Но фокусник играет руками или ногами, а волшебник - сердцем и головой.
- Лбом, что ли? - рассмеялась.
- Нет, - серьезно сказал он. - Затылком. Разве непонятно?
- Понятно. Значит, я угадала, вы не волшебник.
- Я не волшебник, я только учусь.
- В консерватории.
- Да нет, как ни странно, вы почти угадали. Я там учился, но оттуда меня, к сожалению, выперли.
- Не может быть. За что?
- За аморалку.
- Ну нет, - улыбнулась. - Это не вы. Я вас уже немножко знаю.
И опять он вспыхнул, покраснел, на этот раз польщенный и пристыженный. Пришлось признаваться: сам ушел, действительно, по доброй воле. А почему - долго рассказывать. Если коротко - не потянул на гения, и сразу все надоело.
- Давайте замнем для ясности? - попросил он смущенно.
- Как хотите… - Взгляд ее выражал удивление и недоумение. - Никогда бы не подумала, что в консерватории может надоесть.
- Я тоже не думал.
- Ну, что ж, - рассудила со знанием дела, - чего только не бывает.
- Да, - согласился, - всякое бывает. Редко, но бывает.
И опять помолчали, рассеянно слушая музыку.
О чем еще говорить? Вот ужас!
Хотелось как-то вывести ее на что-нибудь значительное, для ума и для сердца, а все получалась какая-то чепуха.
- А родители? Как они реагировали?
Он успел уже забыть, о чем речь, и не сразу вспомнил:
- Да по-разному. Мать плакала. Отец - не знаю. По-моему, наплевать ему на меня.
- Значит, правда, работаете.
- Нет, - вздохнул о своем. - Все еще учусь. - Где?
- В цирковом, - соврал, не моргнув, постеснялся прямо назвать театральное.
- Это что же, из консерватории - в цирковое?
- Да. На клоунский факультет.
- Интересно.
- Хорошо вам живется: все интересно.
- А вам разве нет?
- А мне - не очень.
- Почему?
- Потому.
- А почему потому?
- Потому что потому.
Без объяснений это отдавало, наверное, жутким позерством.
Но ведь и не мог же он ни с того ни с сего говорить ей, что дело, разумеется, не в скуке как таковой, а в некоем непредвиденном несовпадении мечты и реальности.
Это не просто скука - это смертельная тоска по идеалу!
Но чтобы это понимать, надо хоть немного поболеть тем же самым или переболеть, как дядя Вася, например, и вообще здесь не о цирковом же речь, и зря он врал, запутался только, а она все почему да почему - почемучка.
- Нет, ну правда, почему? Если б вы шли туда с чьей-то легкой руки - все ясно. Но у вас, наверно, было какое-то призвание?
- Было да сплыло. И не в призвании счастье. - Это он острил опять. - Между прочим, у нас полно таких - с чьей-то легкой руки. Позвоночники называются. Или блатные. Но большинству из них как раз ни капельки не скучно. Да и не все они так уж обязательно бездарные. Это гений и злодейство - две вещи несовместимые, а люди, бывает, идут по призванию, а проходят по звонку, по блату - так у них случайно совмещается. Вы считаете, с ними тоже все ясно? А я им даже сочувствую: они же не виноваты, что у них такие родители? И родителей можно понять - "ну как не порадеть родному человечку?" Это классика…
- Погодите… - прервала она его, уже и раньше будто прислушиваясь и даже принюхиваясь к чему-то (он в запале остроумия еще никак не мог уразуметь, в чем дело), и вдруг вскочила, быстро сунула ноги в плетенки, понеслась на кухню.
Только после этого и до него дошел наконец запах сгоревшего кофе.
Ну смех! На плите, вокруг раскаленной конфорки, шипела и дымилась, как лава, коричневая лужа, а новая кухарка, уже отставив в сторону облитую кофейной пеной армянскую джезву, решительно хозяйничала в незнакомой для себя обстановке.
Он собрался было помочь и взялся двумя пальцами за тряпку, но кухарка, бесцеремонно отобрав у него эту тряпку, вдруг развернула его на сто восемьдесят градусов и чуть не коленом под зад вытолкнула за дверь.
- Ого! За что?!
- За то!..
Дверь захлопнулась у него перед носом, и он, смущенный и удивленный, притулился, как бедный родственник, в темном коридорчике, в слабом свете, проникавшем из кухни через занавешенное стекло.
- Хвастун несчастный! "По-туре-ецки!" - громко распекала она его, в сердцах гремя переставляемой посудой. - Меньше надо в зеркало смотреться! Нарцисс!..
А он улыбался и балдел: ему ужасно понравилось ее прикосновение и нравилось ее смешное праведное возмущение. Наконец-то, кажется, освободились от чопорной неприкосновенности - прямо как родные, осталось перейти на "ты", а то развыкались, будто индюки, смешно. Но затем, потоптавшись неприкаянно, он услышал шум воды и щелчки переключателя плиты и решил, что больше ждать ему тут уже нечего, пошел обратно в яркий свет гостиной.
В приемнике тихо звучала какая-то иностранная речь - музыки на этой волне не предвиделось.
Он покрутил туда-сюда настройку, но ничего интересного не поймал и выключил приемник вообще.
В ожидании, от нечего делать, сел за рояль и, будто ненароком демонстрируя свой загубленный талант, потихоньку, с левой педалью, взял несколько аккордов.
И вдруг его, словно молнией, прожгло насквозь: не прошло и ста лет, как до него дошел убийственный смысл ее реплики, брошенной, казалось, ни к селу ни к городу: "Меньше надо в зеркало смотреться!"
Доигрался, позорник, все.
Кому же еще вздумается, принимая гостей, талдычить им все время о своих болячках?
Ну конечно же, его дурацкое публичное, даже и шутливое самокопание смотрелось в ее умных глазах пошлейшим самолюбованием.
Какой же он после этого, к черту, мужик?
"Нарцисс!"
И, пылая, испаряясь от жгучего стыда, зарубил на носу: ни слова больше о себе, ни звука, жалкий ловелас.
Хорошо еще, что она дала ему время остыть хоть немного, одуматься. И, когда из коридора послышались шаги, он панически уткнулся в клавиатуру, не забью при этом, правда, опять же про левую педаль и вполглаза наблюдая за настроением своей суровой гостьи, верней, теперь уже хозяйки, хозяйки положения, которая тем временем внесла поднос с кофе, со стола деловитого убрала все лишнее, затем осторожно придвинула стол к дивану, неторопливо разлила кофе по чашкам.
- Готово, - объявила она.
И только тогда он будто бы очнулся от музыки, молча взглянул на поднос, перешел к своему месту на диване, сел и взял свою чашку.
- Не обожгитесь, - напомнила она с усмешкой. - И не дуйтесь, не дуйтесь, я больше не сержусь.
Это было очень мило с ее стороны, но не совсем понятно, что же именно она ему прощала - историю с кофе или нарциссизм?
- Спасибо, - осторожно сказал он, на всякий случай имея в виду и то и другое, и вдруг, пробуя кофе, слегка обжегся все же, рассмеялся, фыркнул, поперхнулся и жутко закашлялся.
Слава Богу, она не растерялась, испуганно забарабанила кулаками по его спине, больно, вообще-то, но зато и отлегло, проскочило, полегчало.
- Все-о… - прохрипел он, пыхтя, отдуваясь и утирая слезы. - Спасибо… Ох…
- Мама рассказывала: какой-то дядька вот так же поперхнулся и умер.
Он опять рассмеялся: на этот раз обошлось без осложнений.
Она продолжала с улыбкой:
- Мама пугала меня этим в детстве за столом, и я тоже, как вы, смеялась.
- А вы… - Откашлялся, отдышался. - Вы часто бросаете маму ночью?..
Она удивленно посмотрела на него и тут же, потемнев, замкнулась:
- Нет. Не часто. Впервые. А что?..
- Ну… - пытаясь оправдать нелепое любопытство, - я хотел сказать… наверно, теперь жалеет, что отпустила вас, волнуется, не спит, естественно…
- Нет, она спит и ничего не знает.
- Вы уехали без спросу?
- Да…
Вот этого почему-то не ожидал.
- А отец у вас… есть?..
- Есть. Они разошлись с мамой, когда мне было пять лет. Еще вопросы будут?..