Курбский очень высоко, в отличие от Грозного, ставил Сильвестра и Алексея Адашева, называя первого "блаженным презвитером", а второго - "благородным юношей". Разумея Русию, он вопрошает: "Что же сие мужие два творят полезное земле оной, опустошеной уже воистинну и зело бедне сокрушеной?" Курбский отвечает на свой вопрос, призывая читателя выслушать себя внимательно: "Приклони же уже уши и слушай со прилежанием! Сие творят, сие делают - главную доброту начинают: утверждают царя! И якого царя? Юнаго, и во злострастиях и в самоволствии без отца воспитанного, и преизлище прелютого, и крови уже напившися всякие, не токмо всех животных, но и человеческия! Паче же и согласных его на зло прежде бывших, овых отделяют от него (яж быша зело люты), овых же уздают и воздержат страхом Бога живаго. И что же еще по сем придают? Наказуют опасне благочестию - молитвам же прилежным ко Богу и постом, и воздержанию внимати со прележанием. Завещеваетоной презвитер и отгоняет от него оных предреченных прелютейших зверей (сиречь ласкателей и человекоугодников, над нихъже ничтоже может быти поветреннейшаго во царстве) и отсылает и отделяет от него всяку нечистоту и скверну, прежде ему приключшуюся от Сатаны. И подвижет на то и присовокупляет себе в помощь архиерея оного великого града, и ктому всех предобрых и преподобных мужей, презвитерством почтенных. И возбуждают царя к покаянию, и нечистив сосуд его внутренний, яко подобает, ко Богу приводят и святых непорочных Христа нашего тайн сподобляют, и в сицевую высоту онаго, прежде бывшаго окаянного, возводят, яко и многих окрестным языком дивитися обращение его к благочестию".
Сопоставление упомянутых сочинений Грозного и Курбского обнаруживает в них, с одной стороны, согласие, а с другой - разноречивость. Согласие обоих авторов наблюдается преимущественно в сфере изложения фактов, тогда как разноречивость выявляется прежде всего в области истолкования и оценки этих фактов.
В самом деле, и царь Иван и князь Андрей согласно говорят о появлении возле трона Сильвестра и Адашева в окружении советников, о приобретении ими огромного влияния на самодержца. Они оба рассказывают о том, как царские любимцы вместе со своими советниками лишили самостоятельности государя, так что без их совета (указания) он не мог ничего предпринять. Вместе с тем Курбский утверждает такое, во что очень трудно поверить.
Например, он говорит, будто Сильвестр и Адашев "утверждают царя". Если под этим утверждением подразумевалось венчание на царство Ивана IV, то надо признать, что Курбский, случалось, перевирал факты. И все же многие из его сообщений находят подтверждение со стороны Ивана Грозного. Однако Грозный и Курбский решительно расходятся, когда надо охарактеризовать личности Сильвестра и Адашева или когда необходимо оценить их деятельность. Так, по Андрею Курбскому, Сильвестр - "блаженный презвитер", а по Ивану Грозному - "поп-невежа", Адашев, по Курбскому, - "благородный юноша", а по Грозному, - "собака". Радикальным образом расходятся наши информаторы в оценке деятельности Сильвестра и Адашева с "единомышленниками": у царя она резко отрицательная, а у князя-изменника сугубо положительная. Кто из них прав? Как соотносятся их свидетельства с известиями других источников? Являлась ли Избранная Рада исторической реальностью или она есть фикция, изобретенная Андреем Курбским, как считают некоторые историки? Пришло время ответить на эти вопросы. Однако сперва о термине "Избранная Рада" и его значении.
* * *
Этот термин, как известно, фигурирует в "Истории о великом князе Московском", принадлежащей Андрею Курбскому. Но не следует думать, будто Курбский изобрел названный термин, не имея перед собой каких бы то ни было современных лексических аналогий и, возможно, даже - прецедентов. Нельзя, во всяком случае, полностью игнорировать сообщение Курбского о том, что Избранной Радой называл советников, собранных Сильвестром и Адашевым, не кто иной, как Иван Грозный ("И нарицались тогда оные советницы у него избранная рада". Следует далее сказать, что слово "рада" являлось вполне употребительным со стороны русских при их общении с людьми из Литвы и Польши. Еще В. О. Ключевский отмечал, что московские дипломаты, встречаясь с польско-литовскими послами, называли Боярскую Думу радой государя и своей господою. Причем данное обстоятельство он связал с соответствующим терминологическим творчеством Курбского: ""Избранною радой" и кн. Курбский называет думу, составившуюся при царе Иване под влиянием Сильвестра и Адашева". В. О. Ключевский прекрасно понимал всю условность подобного словопроизводства. Историк писал: "Московские бояре хорошо знали литовскую раду и в переписке с ней даже себя звали "радой" своего государя. Но московская боярская дума мало похожа была на эту раду по своему политическому значению, как и по должностному составу". Развивая мысли знаменитого историка, можно сказать, что Избранная Рада по своему должностному составу была мало похожа на Боярскую Думу. Что же представляла собою Избранная Рада? В чем смысл терминов, составивших данное понятие?
Со словом рада нет особых проблем. Это - совет, советники. Отсюда Избранная Рада есть избранный совет, избранные (лучшие) советники царя Ивана, рекомендованные ему Сильвестром и Алексеем Адашевым. Необходимо, однако, заметить, что вопрос о советниках этим не исчерпывается, поскольку Грозный, как мы знаем, неоднократно говорит о "злых", "злобесовских" советниках, группирующихся вокруг Сильвестра и Адашева. Надо полагать, что между советниками государя и советниками его любимцев не было непреодолимой грани, и многие из советников Сильвестра и Адашева выступали также в роли советников Ивана. К ним и прилагалось определение избранные, т. е. лучшие, особенно ценимые, что послужило основанием для их вхождения в число советников Ивана IV. Именно так изображает дело Курбский, характеризуя царских советников как "мужей разумных и совершенных", "благочестием и страхом Божьим украшенных", "предобрых и храбрых", "в военных и земских вещах по всему искусных". Не зря, полагает князь, их называли Избранной Радой, ибо "все избранное и нарочитое (лучшее и значительное, выдающееся) советы своими производили". Перед нами похвала людям, так сказать, высшего сорта, в чем и состоит их избранность. Но тут, конечно, выражено личное отношение Курбского к членам Избранной Рады, и мы не знаем, насколько его столь высокие аттестации соответствовали действительным свойствам "радных" мужей.