Не следует всех советников, составивших Избранную Раду, относить лишь к одной княжеско-боярской знати. Принадлежность к Раде Сильвестра и Адашева, людей вовсе неродовитых, характеризует ее в качестве надсословной организации (в рамках привилегированных сословий), представители которой присутствовали в различных правительственных учреждениях - Ближней Думе, Боярской Думе, приказах и пр. Эта организация не приобрела формальный статус государственного учреждения, являясь неформальным образованием, действующим приватно, еели не скрытно, то без широкой огласки. По нашему убеждению, остается до сих пор отчасти актуальным определение, данное Избранной Раде С. Ф. Платоновым. "Это был, - говорил ученый, - частный кружок, созданный временщиками для своих целей и поставленный ими около царя не в виде учреждения, а как собрание "доброхотающих" друзей". Весьма ценной является мысль С. Ф. Платонова о том, что Избранная Рада существовала не в виде государственного учреждения, а в виде частного кружка-собрания, поставленного Сильвестром и Адашевым рядом с царем Иваном. Надо только понять, что Сильвестр и Адашев прежде, чем стать временщиками, сами были сведены с юным царем придворными политиканами, плетущими интригу против русского самодержавства, что Избранная Рада есть видимая, как у айсберга, вершина достаточно многочисленной и довольно разветвленной организации, заявившей о себе еще в конце XV века и дожившей до середины XVI века, приспосабливаясь к меняющимся историческим условиям. И, конечно же, "советников", обступивших вместе с Адашевым и Сильвестром царский престол, нельзя рассматривать как доброхотствующих царю искренних друзей. То были замаскированные недруги русского царства и, следовательно, Ивана Грозного. Негативное их отношение к самодержавной власти отразилось, по нашему мнению, в самом названии Избранная Рада, приводимом Андреем Курбским. Правда, некоторые историки объясняют использование Курбским термина избранная рада тем, что беглый боярин писал свою Историю, рассчитывая якобы на польских и литовских читателей, и поэтому стремился обставить ее привычными и понятными для заграничной читательской аудитории словами. Отсюда у него и этот полонизм. Однако более основательной представляется точка зрения Р. Ю. Виппера, обратившего внимание на то, что "Курбский очень характерно называет тесную думу, в которой он и сам участвовал, "избранной радой". Ни у кого другого этого названия не встречаем; а русский эмигрант, разумеется, применяет его недаром: у него перед глазами высший совет, ограничивающий власть польского короля, "паны-рада". Представитель старинного княжеского рода, родня литовских и польских панов, естественно увлекается примером олигархии у западного соседа. Называя именем этой верхней палаты аристократической республики тесную думу при московском царе, Курбский только подтверждает правильность жалоб Ивана IV на то, что советники отстранили его от дел, "снимали его власть", приводили "в противословие" бояр, раздавали самовольно чины и земли и т. п.". Значит, не для удобства заграничных читателей князь Курбский прибегал к понятию избранная рада с целью подчеркнуть особую роль Избранной Рады, ограничивающей русское самодержавие и тем существенно отличающейся от традиционных политических институтов Руси, призванных укреплять самодержавную власть, а не сковывать ее действие. Вот почему Избранную Раду необходимо рассматривать как новое явление в политической системе Русского государства, ранее не известное и занесенное в Московское царство со стороны, с Запада. Это, собственно, и объясняет, почему А. М. Курбский воспользовался для его обозначения "иноземным" термином "Рада", позволяющим более точно (сравнительно с любым русским термином) определить функциональное предназначение Избранной Рады.
Не исключено, однако, что словосочетание Избранная Рада было в придворном политическом обиходе середины XVI века. Возможно также то, что оно звучало и в устах царя Ивана, очарованного Сильвестром и Адашевым с их советниками. Степень этого очарования оказалась столь сильной, что царь Иван долго не мог понять, куда ведет путь, намечаемый Избранной Радой. Поэтому он длительное время не вступал с нею в конфликт. К тому же политика Избранной Рады была двойственной, что мешало царю до конца разобраться в замыслах Сильвестра и Адашева. С одной стороны, они выступали инициаторами реформ, в которых нуждалась страна, а с другой - вели скрытый подкоп под фундаментальные основы Святой Руси, а именно под самодержавие, православную веру и церковь. То была выработанная веками изощренная тактика тайных организаций, применяемая ими по сей день. Обманутый ею молодой государь находился в полном согласии с Избранной Радой. А. А. Зимин в этой связи писал: "В конце 40-х - начале 50-х годов XVI в. представления Ивана IV о путях преобразования государственного аппарата совпадали с предложениями Адашева и Сильвестра. Избранная рада не противостояла царю, а проводила единую с ним политическую линию. В какой мере при этом Иван IV находился под влиянием временщиков, установить гораздо труднее, но вопрос этот имеет значение скорее для изучения характера царя Ивана, чем для исследования самой сущности реформ середины XVI в." Думается, едва ли можно говорить о стихийном совпадении представлений царя насчет реформирования России с предложениями Адашева и Сильвестра. Временщики умели не только предложить Ивану IV ту или иную реформу, но и убедить его в обоснованности своих предложений или, во всяком случае, получить у него согласие на осуществление задуманных мер. В этом, помимо прочего, выражалось их влияние на государя, и оно, если судить по интенсивности реформаторской деятельности правительства середины XVI века, было весьма и весьма значительным, что подтверждают соответствующие свидетельства Грозного и Курбского. Влияние на Ивана Избранной Рады, ее руководителей Сильвестра и Адашева представляет интерес для исследователя не только со стороны изучения личного характера царя, но и с точки зрения сущности реформ конца 40-х - 50-х годов.
Эти реформы, как уже отмечалось, не были едины в плане конечных целей. Некоторые из них (военная реформа, преобразования в области местного управления и др.) имели созидательный характер. Но они служили своего рода завесой реформам, разрушительным по своей направленности, бьющим по московскому "самодержавству", православной вере и церкви.
* * *
Важной вехой на пути к этим гибельным для Святой Руси реформам явился 1547 год. То был год венчания Ивана IV на царство и "великого пожара" в Москве, вызвавшего восстание черного люда, едва не завершившееся убийством молодого царя. Пытаясь понять душевное состояние Ивана, подчинившегося Сильвестру и Адашеву, а также другим деятелям Избранной Рады, историки нередко придавали особое значение впечатлениям, которые он вынес из столичных пожаров и народного бунта. По мнению В. О. Ключевского, например, царь сам отдался в руки своих советников, "испуганный событиями 1547 года". Другой исследователь русской старины, М. К. Любавский, говорил: "Страшный пожар и народный мятеж произвели сильное впечатление на молодого царя. Напоенный библейскими представлениями о царской власти, Иван пришел к заключению, что Бог покарал народ за его, царя, грехи, и сильно был удручен этим сознанием… Этим настроением, как мы знаем от Курбского, и воспользовалось духовенство и благомыслящая часть боярства. Нравственную поддержку удрученному царю оказал сначала придворный священник Сильвестр, а затем митрополит Макарий и другие мужи, "пресвитерством почтенные". К ним присоединился царский постельничий Алексей Адашев, а за ним и некоторые бояре…".