Я кратко кивнул. "Чрезвычайно польщен! – сказал я с долей сарказма. – Я редко удостаивался столь трепетного приглашения! Сожалею, что не могу принять его, по крайней мере, не сейчас. Передайте мои комплименты леди в самой сладкой форме, какую сами сочтете наиприятнейшей для ее слуха".
Он выглядел удивленным и озадаченным.
"Вы действительно хотите сказать, – проговорил он с оттенком высокомерия, – что не приедете к ней, что откажете в ее просьбе?"
Я улыбнулся: "Я действительно имею в виду, мой дорогой синьор Феррари, что, привыкши следовать своим собственным путем, я не делаю исключений для леди, как бы восхитительны они ни были. У меня в Неаполе есть дела, которые требуют моего первоочередного и пристального внимания. Когда я их улажу, то, возможно, позволю себе немного легкомыслия для разнообразия, а в настоящее время я непригоден для общества слабого пола: старый избитый путешественник, как вы видите, бесцеремонный и непривычный к вежливому обращению. Но я вам обещаю потренироваться в более мягких манерах и учтивых поклонах для графини, когда смогу уделить время свиданию с ней. А сейчас я прошу вас передать ей соответствующие изящные извинения за мою неявку".
Озадаченное и раздраженное выражение лица Феррари уступило место улыбке, и в конце концов он рассмеялся громких смехом. "Как я и говорил, – воскликнул он весело, – вы действительно необычный человек, граф! Вы чрезвычайно циничны! Я уже почти склоняюсь к мысли, что вы положительно ненавидите женщин!"
"О, ни в коей мере! Никакой страшной ненависти, – я сказал прохладно, когда разрезал на дольки красивый персик, ознаменовавший собой окончание моего завтрака. – Ненависть – это сильная страсть; чтобы уметь ненавидеть, человек должен вначале сильно полюбить. Нет, нет, я не считаю женщин достойными ненависти, я к ним просто равнодушен. Они представляются мне некоторыми трудностями, сопровождающими мужское бытие, снаружи прекрасными, изящно упакованными, небольшими затруднениями на первый взгляд, но на самом деле – ужасно тяжелыми и разрушающими душу".
"И все же многие принимают эти трудности с радостью!" – прервал меня Феррари с улыбкой. Я колко взглянул на него.
"Мужчины редко владеют искусством управления собственными страстями, – ответил я. – Они слишком спешат заполучить любое представившееся удовольствие. Ведомые животным инстинктом, который они называют любовью, они набрасываются на женскую красоту, как школьник – на спелые фрукты, а когда ее получают, то чего она стоит? И вот наглядный пример, – и я взял в руки косточку от персика, который только что съел, – фрукт уже съеден, а что осталось? Одна кость с горьким ядром внутри".
Феррари пожал плечами.
"Я не могу с вами согласиться, граф, – сказал он, – но и не стану спорить. С вашей позиции, вы возможно и правы, но когда вы молоды, а жизнь простирается перед вашим взором, как ярмарочная площадь, то любовь и улыбка женщины – как солнечные лучи для цветов! И вы тоже могли бы ощутить их тепло, несмотря на ваши слова о том, что время, когда вы любили, давно ушло!"
"О, конечно, у меня тоже были подобные мечты! – ответил я с равнодушным смешком. – Была женщина, которая, как я воображал, была святой, а сам я был недостоин ее, во всяком случае, так мне сказали. Так или иначе, я был столь убежден в ее благородстве и в собственной низости, что расстался с ней".
Он выглядел удивленным. "Определенно странная причина для разрыва отношений, не так ли?"
"Очень странная и очень необычная, но для меня вполне достаточная. Пожалуйста, давайте поговорим о чем-нибудь более интересном – о ваших картинах, например. Когда я смогу их увидеть?"
"Когда вам будет угодно, – ответил он с готовностью. – Хотя боюсь, что они вряд ли стоят вашего визита. В последнее время я мало работал. Я даже боюсь, что едва ли найдется хоть одна, заслуживающая вашего внимания".
"Вы себя недооцениваете, синьор, – сказал я с учтивой вежливостью. – Позвольте мне зайти в вашу мастерскую сегодня днем. У меня будет несколько свободных минут между тремя и четырьмя часами, если это время для вас удобно".
"Это мне прекрасно подходит, – ответил он с довольным видом, – но боюсь, вы будете разочарованы. Уверяю вас, я плохой художник".
Я улыбнулся, поскольку отлично это знал, но ничего не ответил на это замечание. Я сказал: "Касательно вопроса о драгоценных камнях для графини Романи, вы хотели бы на них взглянуть?"
"Конечно, с удовольствием, – ответил он. – Это ведь редкие экземпляры, полагаю?"
"Думаю, да, – ответил я и, подойдя к секретеру в углу комнаты, я отпер замок и достал массивную резную дубовую шкатулку квадратной формы для хранения драгоценных камней, которую заказал в Палермо. Внутри лежало колье с большими рубинами и бриллиантами, а также браслеты и заколки для волос, сапфировое кольцо, крест с розовыми бриллиантами и жемчужная подвеска, та самая, которую я в первую очередь нашел в склепе. Все украшения, за исключением этой подвески, были вставлены в оправы умелым ювелиром из Палермо, который работал под моим руководством. И Феррари не смог сдержать вскрика удивления и восхищения, когда вынимал сверкающие украшения одно за другим, отмечая размер и блеск бесценных камней.
"Это все пустяки, – сказал я равнодушно. – Но могут прийтись по вкусу женщине, и вместе они имеют немалую стоимость. Вы окажете мне неоценимую услугу, если согласитесь отнести их графине Романи ради меня и попросите ее принять их, как вестников моего предстоящего визита. Уверен, что вы найдете способ убедить ее взять то, что несомненно принадлежало бы ей, если бы ее муж был жив. Они – действительно ее собственность, и ей не нужно отказываться принять их".
Феррари смутился и настойчиво на меня посмотрел.
"Вы навестите ее, она может полагаться наверняка на ваш приезд, я надеюсь?"
Я улыбнулся: "Вы, кажется, очень этим обеспокоены. Могу я узнать причину?"
"Я думаю, – ответил он быстро, – что вы поставите графиню в неловкое положение, если не предоставите ей возможности отблагодарить вас за столь щедрый и великолепный подарок. И пока она не будет уверена в этой возможности, она не сможет принять презента".
"Не волнуйтесь, – ответил я, – у нее будет возможность сердечно поблагодарить меня. Даю вам слово, что в ближайшие дни я дам знать леди о своем приезде, фактически вы сами сказали, что сможете представить меня, и я принимаю ваше предложение!"
Он выглядел удовлетворенным и, взяв мою руку, сердечно пожал ее.
"В таком случае я с удовольствием отнесу ей камни, – воскликнул он. – И точно вам говорю, граф, что обыщите вы хоть весь белый свет, а не найдете второй такой красавицы, на которой они засияли бы еще ярче. Уверяю вас, что ее красота самого изысканного сорта!"
"Не сомневаюсь! – сказал я сухо. – Верю вашему слову. Не мне судить о красоте женщины. А сейчас, мой дорогой друг, не почтите за грубость, если я попрошу вас оставить меня пока одного. С трех до четырех я зайду в вашу мастерскую".
Он сразу же поднялся, чтобы уйти. Я положил шкатулку с драгоценностями в кожаный кейс, который был изготовлен специально для этого, закрыл и запер его, а затем вручил ему вместе с ключом. Он рассыпался в комплиментах и благодарностях, почти в подобострастии, и тут я открыл новый недостаток в его характере, о котором в дни нашей дружбы не догадывался. Я заметил, что ему достаточно небольшого повода, чтобы тут же превратиться в подхалима, пресмыкающегося перед богатством, а в старое время нашей дружбы я полагал, что он был очень далек от подобной подлости, а скорее наоборот, воплощал собой мужественность и природную независимость, презиравшую лицемерие. Таким образом, мы заблуждаемся даже насчет самых близких и дорогих людей, и я задумался о том, хорошо или плохо для нас, когда наконец наступает прозрение? Разрушение иллюзии не представляется ли ужаснее, чем сама иллюзия? Об этом я думал, когда мой бывший друг пожимал мне руку на прощание этим утром. Чего бы только я не отдал за то, чтобы поверить в него, как я верил когда-то! Я держал дверь, когда он выходил, унося с собой кейс с драгоценностями для моей жены. И когда я бросил краткое прощание, то старая история о Тристане и Изольде всплыла в моей памяти. Он, Гуидо, как и Тристан, в скором времени повесит ожерелье на шею женщины, столь же лживой, как и сказочная Изольда, а я – должен ли я поступить, как обманутый король? Каким образом английский писатель поместил бы это в свою идиллию?
"Это средство Марка", – сказал Король Марк и расколол его череп до самого мозга.