- А теперь, милорд, - обратился он к Олбени, - следует отчитать нашего непутевого Ротсея. Впрочем, сегодня он сослужил нам на совете добрую службу, и мы должны принять эту его заслугу как некоторое искупление его безрассудств.
- Я счастлив это слышать, - ответил Олбени, но сокрушенно-недоверчивое выражение его лица как будто говорило, что он не видит, в чем заслуга принца.
- Наверно, брат, ты плохо сейчас соображаешь, - сказал король. - Мне не хочется думать, что в тебе заговорила зависть. Разве не сам ты отметил, что Ротсей первый подсказал нам, каким путем уладить дело с горцами? Правда, твой опыт позволил тебе облечь его мысль в лучшую форму, после чего мы все ее одобрили… Да и сейчас мы так и разошлись бы, не приняв решения по другому важному вопросу, если бы он не напомнил нам о ссоре с горожанами.
- Я не сомневаюсь, - сказал герцог Олбени в том примирительном тоне, какого ждал от него король - что мой царственный племянник скоро сравняется мудростью со своим отцом.
- Или же, - сказал герцог Ротсей, - я сочту более легким позаимствовать у другого члена нашей семьи благодатную и удобную мантию лицемерия: она прикрывает все пороки, так что становится не столь уж важно, водятся они за нами или нет.
- Милорд настоятель, - обратился Олбени к доминиканцу, - мы попросим ваше преподобие выйти ненадолго: нам с королем нужно сказать принцу кое-что, не предназначенное больше ни для чьих ушей - ни даже ваших.
Доминиканец, поклонившись, удалился.
Царственные братья и принц остались наконец одни. Король казался до крайности расстроенным и огорченным, Олбени - мрачным и озабоченным, и даже Ротсей под обычной для него видимостью легкомыслия старался скрыть некоторую тревогу. Минуту все трое молчали. Наконец Олбени заговорил.
- Государь и брат мой, - сказал он, - мой царственный племянник с таким недоверием и предубеждением принимает все, что исходит из моих уст, что я попрошу вашу милость взять на себя труд сообщить принцу, что ему следует узнать.
- Сообщение, должно быть, и впрямь не из приятных, если милорд Олбени не берется облечь его в медовые слова, - сказал Ротсей.
- Перестань дерзить, мальчик, - осадил его король. - Ты сам сейчас напомнил о ссоре с горожанами. Кто поднял ссору, Давид?.. Кто были те люди, что пытались залезть в окно к мирному гражданину и нашему вассалу, возмутили ночной покой криком и огнями факелов и подвергли наших подданных опасностям и тревоге?
- Больше, думается мне, было страху, чем опасности, - возразил принц. - Но почему вы спрашиваете? Откуда мне знать, кто учинил ночной переполох?
- В проделке замешан один из твоих приближенных, - продолжал король, - слуга самого сатаны, и виновный понесет должное наказание.
- Среди моих приближенных, насколько мне известно, нет никого, кто способен был бы возбудить неудовольствие вашего величества, - ответил принц.
- Не увиливай, мальчик… Где ты был в канун Валентинова дня?
- Надо думать, служил доброму святому Валентину, как положено каждому смертному, - отозвался беспечно молодой человек.
- Не скажет ли нам мой царственный племянник, чем был занят в эту святую ночь его конюший? - спросил герцог Олбени.
- Говори, Давид… Я приказываю, - сказал король.
- Рэморни был занят на моей службе. Надеюсь, такой ответ удовлетворит моего дядю.
- Но не меня! - гневно сказал отец. - Видит бог, я никогда не жаждал крови, но Рэморни я пошлю на плаху, если можно это сделать, не преступив закона. Он поощряет тебя во всех твоих пороках, участвует во всех безрассудствах. Я позабочусь положить этому конец… Позвать сюда Мак-Луиса со стражей!
- Не губите невиновного, - вмешался принц, готовый любою ценой уберечь своего любимца от опасности. - Даю слово, что Рэморни был в ту ночь занят моим поручением и потому не мог участвовать в этой сваре.
- Ты напрасно лжешь и выкручиваешься! - сказал король и предъявил принцу кольцо. - Смотри: вот перстень Рэморни, потерянный им в той постыдной драке! Перстень этот попал в руки одного из людей Дугласа, и граф передал его моему брату. Не проси за Рэморни, ибо он умрет, и уходи прочь с моих глаз - да покайся, что следовал подлым советам, из-за чего и стоишь теперь предо мной с ложью на устах… Стыдись, Давид, стыдись! Как сын ты солгал своему отцу, как рыцарь - главе своего ордена.
Принц стоял немой, сраженный судом своей совести. Потом он дал волю достойным чувствам, которые таил в глубине души, и бросился к ногам отца.
- Лживый рыцарь, - сказал он, - заслуживает лишения рыцарского звания, неверный подданный - смерти, но позволь сыну молить отца о прощении для слуги, который не склонял его к провинности, а сам против воли своей был вовлечен в нее по его приказу! Дай мне понести самому всю кару за свое безрассудство, но пощади тех, что были скорее моим орудием, чем соучастниками моих дел. Вспомни, Рэморни пожелала приставить ко мне на службу моя мать - благословенна будь ее память!
- Не поминай ее, Давид, заклинаю тебя! - сказал король. - Счастье для нее, что не пришлось ей видеть, как любимый сын стоит пред нею вдвойне обесчещенный - преступлением и ложью.
- Я воистину недостоин поминать ее, - сказал принц, - и все же, дорогой отец, во имя матери моей должен я молить, чтобы Рэморни не лишали жизни.
- Если мне разрешается дать совет, - вмешался герцог Олбени, видя, что скоро наступит примирение между отцом и сыном, - я предложил бы убрать Рэморни из свиты принца и удалить от его особы, подвергнув затем такому наказанию, какого он, видимо, заслужил своим неразумием. Узнав, что он в немилости, народ успокоится, и мы без труда уладим или же замнем это дело. Только пусть уж его высочество не покрывает своего слугу.
- Ты согласен ради меня, Давид, - сказал король прерывающимся голосом и со слезами на глазах, - уволить со службы этого опасного человека? Ради меня, который вырвал бы для тебя сердце свое из груди?
- Сделаю, отец, сделаю немедленно, - ответил принц, и, схватив перо, он поспешно написал приказ об увольнении Рэморни со службы и вручил бумагу Олбени. - Как бы я хотел, мой царственный отец, с такой же легкостью исполнять все твои желания! - добавил он, снова бросившись к ногам короля, который поднял и с любовью заключил в объятия своего ветреного сына.
Олбени нахмурился, но промолчал, и, только выждав минуты две, промолвил:
- Теперь, когда этот вопрос так счастливо разрешился, я позволю себе спросить, угодно ли будет вашему величеству присутствовать при вечерней службе в церкви?
- Конечно, - сказал король. - Разве не должен я возблагодарить господа за то, что он восстановил единение в моей семье? И ты тоже пойдешь с нами, брат?
- Увольте, ваша милость, не могу! - ответил Олбени. - Мне необходимо сговориться с Дугласом и другими, как приманить нам этих горных ястребов.
Итак, отец и сын отправились к вечерней службе - возблагодарить бога за свое счастливое примирение, Олбени же тем временем пошел обдумывать свои честолюбивые замыслы.
Глава XIV
Пойдешь ли ты в горы, Лиззи Линдсей,
Пойдешь ли ты в горы со мной?
Пойдешь ли ты в горы, Лиззи Линдсей,
Чтоб стать мне любимой женой?
Старинная баллада
Одна из предыдущих глав ввела читателя в королевскую исповедальню, теперь мы должны показать ему нечто в том же роде, хотя обстановка и действующие лица будут совсем другие. Вместо полутемного готического зала в стенах монастыря перед ним, под склоном горы Киннаул, развернется один из самых красивых ландшафтов Шотландии, и там, у подножия скалы, с которой открывается во все стороны широкий кругозор, он увидит пертскую красавицу. Девушка застыла в смиренной позе, благоговейно внемля наставлениям монаха-картезианца в белой рясе и белом наплечнике. Свою речь монах заключил молитвой, к которой набожно присоединилась и его ученица.
Кончив молитву, монах сидел некоторое время молча, заглядевшись на великолепный вид, пленительный паже в эту холодную предвесеннюю пору, и не сразу обратился вновь к своей внимательной слушательнице.
- Когда я вижу пред собой, - сказал он наконец - эту землю во всем ее многообразии и богатстве, эти замки, церкви и монастыри, эти горделивые дворцы и плодородные нивы, обширные эти леса и величавую реку, я не знаю, дочь моя, чему мне больше дивиться - доброте ли господней или человеческой не благодарности. Бог дал нам землю, прекрасную и плодородную, а мы сделали его щедрый дар местом бойни и полем битвы. Он дал нам силу покорять стихии, научил искусству возводить дома для защиты нашей и удобства, а мы превратили их в притоны убийц и разбойников.
- Но право же, отец мой, даже в том, что лежит у нас перед глазами, - ответила Кэтрин, - есть и такое, что радует взор: мы видим здесь четыре монастыря с церквами и колоколами, медным гласом призывающими горожан помыслить о благочестии, их обитатели отрешились от мирских утех и желаний и посвятили себя служению небесам. Разве это не свидетельствует, что если и стала Шотландия кровавой и грешной страной, она все же не мертва и еще способна следовать долгу, налагаемому религией на человеческий род?