- Где вы были двадцатого апреля?
Похоже, он собирался убить ее этим вопросом наповал. Но вместо этого на лице Ольги отобразилась такая радость, что неприметный даже опешил. Еще бы, у нее было алиби!
- Двадцатого апреля я отмечала свой день рождения.
Лысый заглянул в какие-то бумаги.
- Но вы родились двадцать первого, - невозмутимо сказал он.
- А я отмечала день рождения два раза: один раз - с сокурсниками, а второй раз - дома.
- Допустим. А знали ли вы, что в этот же день в кафе "Фламинго" ваша подруга Лилия…
- Она мне вовсе не подруга.
- Хорошо, знали ли вы, что ваша знакомая Лилия справляла со своими друзьями день рождения Адольфа Гитлера?
- Нет, не знала!
"Господи, как же легко говорить правду", - подумала она.
- Когда вы виделись с ней последний раз?
- Восьмого марта. Я ходила вместе с ней в это кафе отмечать праздник, а потом ночевала у нее на квартире.
- Больше с вами никого не было?
"Неужели они знают про Мишеля?" - пронеслось в голове у Ольги. В тот вечер им было негде встречаться, потому что приехала хозяйка дома, который он снимал. Почему-то ей непременно хотелось встретиться с ним восьмого марта - и не просто встретиться. Лилия тогда уступила им крохотную комнатку, одну из трех. В двух других они продолжали веселиться с друзьями. Перед этим она завела Ольгу на кухню и вытаращила на нее свои "арийские" голубые глаза:
- Слушай, подруга, ты кого мне привела? Он же жид.
- Ты хочешь сказать - еврей? Ты-то откуда это знаешь?
- У меня на них глаз наметанный.
- Но даже если так, что с того? Он ничем не подчеркивает свою национальность. Я вообще всегда думала, что он русский.
- Русский! Ты на его глаза посмотри! А фамилия у него какая?
- Левин.
- То-то и оно.
- А что? Обыкновенная фамилия. Господи, да какая разница? Я тоже на четверть еврейка, просто непохожа.
- Просто… меня уже заклевали все из-за него. Зачем позвала, зачем пустила? Не принято у нас с ними знаться.
- Мы можем уйти, - обиженно сказала Ольга, хотя уходить ей совершенно не хотелось, да и ехать домой в такое время было не на чем.
- Да нет, что ты. Проходите в комнату, только запритесь изнутри.
Ольге не за что было злиться на Лилию Штраль. Но ей было ясно одно: они что-то знают про Мишеля. С другой стороны, не могут же они знать все? Она вдруг вспомнила фразу из какого-то известного фильма: "На понт берешь, мусор?" Нет, ее им на понт не взять.
- Я была одна.
- И что же вы делали в кафе? - лысый снова смягчился и заблестел своей лысиной.
Уф, кажется, пронесло.
- Веселилась, танцевала.
- А потом?
- Потом поехала вместе со всеми к ней домой.
- А до того?
- Танцевала.
- А вы не слышали, что выкрикивали собравшиеся в кафе молодые люди?
Разумеется, Ольга слышала. "Молодые люди", нисколько не стесняясь, пьяными голосами выкрикивали "Зиг хайль!" и характерным жестом вскидывали руки.
- Нет, там слишком громко играла музыка, - ответила она.
Неприметный нетерпеливо поерзал.
- Давайте прекратим этот бессмысленный разговор вокруг да около, - сказал он. - Вы не могли не знать об увлечении Штраль немецким фашизмом, и вы знали о нем. Почему не доложили об этом куда следует?
У Ольги даже язык отнялся от возмущения.
- Вы хотите сказать, что я должна была донести на нее?
- Что за выражение - донести, - скривился неприметный, - просто сообщить.
- Но она же никакая не фашистка. Она еще просто глупая девчонка. Сама не понимает, что делает. Для нее же это все как игра…
- Вы тоже считаете, что все это игра? - перебил ее лысый.
- Нет, не считаю! - огрызнулась Ольга, вконец потеряв терпение. - И я говорила ей об этом. И она соглашалась со мной. Таких, как она, ведь очень легко заткнуть. Достаточно напомнить про концлагеря, про сожженные деревни. Она же по натуре нормальный человек, ну какая она фашистка? Скорее, просто дурочка. Живет одна, без родителей. Приехала черт знает откуда, квартиру ей шикарную сняли. Надо же как-то самоутверждаться…
Неприметный слушал ее, открыв рот. Как будто она выдавала какую-то ранее неизвестную им информацию. Оба заметно присмирели, а во взгляде лысого появилось даже нечто похожее на уважение. Когда Ольга закончила свою пламенную защитную речь, он протянул ей чистый лист бумаги и попросил записать показания.
Справившись с этим, Ольга поставила размашистую подпись и с некоторой брезгливостью вернула ему бумагу.
- Я свободна?
- Теперь - да.
- Если у вас будет еще что сообщить нам, вот наш телефон, - сказал неприметный и сунул ей в руку крошечную бумажку.
Ольга ничего не ответила, только смерила его выразительным взглядом. Он тут же опустил глаза. Тогда Ольга снова повернулась к лысому.
- Разрешите задать вам один прямой вопрос? Учитывая, что вы все знаете?
- Разрешаю.
- Скажите, вы отпустите меня во Францию?
Лицо его снова посерело, как будто на него наползла туча.
- Посмотрим, - прищурившись, сказал он…
4
Скрип открываемой двери вывел Ольгу из раздумий. Она инстинктивно прикрыла распухшее лицо рукой - а вдруг это кто-нибудь знакомый? У нее шевельнулась мысль, что это мог быть Мишель, который узнал, что ее избили и она попала в больницу. Но это была всего лишь медсестра, полная, с безбровым, похожим на блин лицом. Она внесла и поставила на тумбочку поднос, на котором лежали таблетки и накрытые марлей шприцы.
- Проснулась, - сказала она блеклым голосом, таким, что нельзя было понять, радует ее этот факт или огорчает.
Ольга ничего не ответила. Медсестра взяла с тумбочки градусник и засунула его Ольге под мышку. Затем велела перевернуться и начала проворно разматывать бинты.
- Голова болит? - спросила она тем же безучастным тоном.
- Немного, - чуть слышно отозвалась Ольга.
- Не тошнит?
Ольгу тошнило. Она знала, что тошнота бывает при сотрясении мозга.
- Да, - ответила она, - скажите, а у меня нет ничего… страшного?
Медсестра помолчала - как будто нарочно хотела помучить ее неизвестностью. Потом нехотя бросила:
- Ничего особенного. Сотрясение средней тяжести. Ушибы. После обхода принесу тебе холодные примочки.
- А можно мне вставать?
- Только в туалет. Еду принимать - в постели.
Медсестра закончила перевязку и вытащила градусник. Близоруко сощурилась.
- А еще скажите, пожалуйста, - спросила Ольга так робко, словно от этой женщины в белом халате зависела ее дальнейшая судьба, - можно ли мне как-нибудь позвонить соседям? У меня дома больная бабушка.
Медсестра опустила глаза. Она-то знала про больную бабушку больше, чем ее внучка. Когда их бригада принимала вчера на травмопункте избитую, впавшую в забытье девушку, дежурная со "Скорой помощи" поделилась с ними историей про то, как, увидев изуродованную внучку, бабуля так разволновалась, что пришлось вызывать еще одну машину и везти старушку в другую больницу, в терапевтическое отделение.
Медсестра посмотрела на девушку и встретилась с ее черными глазами, которые едва были видны под припухшими веками.
- Позвонить-то можно, - сказала она, - только бабуля твоя не дома.
- А где она? - упавшим голосом спросила Ольга.
- В больнице она, - ответила медсестра и поспешно добавила: - Про состояние ничего сказать не могу.
Она взяла с подноса таблетку и положила ее на тумбочку рядом с градусником. Затем подхватила капельницу и покатила ее к выходу.
- Выпьешь после еды лекарство, - буркнула она напоследок и вышла из палаты, оставив Ольгу в полном смятении.
Оказывается, все было даже ужаснее, чем она предполагала! Бабушка в больнице! Это все ее проклятая гипертония. В последнее время она жила на сплошном клофелине. Врач велел ей постоянно измерять давление, даже поздно ночью. Ольга объездила все аптеки и купила ей тонометр. Как внезапно все это случилось…
Еще совсем недавно, зимой, она была такая крепкая и резвая. Пока Ольга на занятиях - всю работу по дому переделает. Ольга в жизни еще не встречала такой любви к порядку. И ее, Ольгу, бабушка всегда жалела. "Твое дело выучиться, - говорила она, - с тряпками да кастрюлями еще успеешь повозиться". Она неторопливо одевалась в чистейшую, свежевыглаженную одежду, красила губы немодной вишневой помадой, взбивала подкрашенные волосы (она даже химию делала в свои семьдесят с лишним), душилась - и шла с корзинкой на рынок. На каждый праздник она обязательно пекла пироги… А осенью покупала на рынке виноград и ставила душистое вино… Она говорила, что их предок тоже делал вино - он был виноделом и ездил во Францию, чтобы учиться там виноделию. И она тоже могла бы поехать во Францию, но теперь не поедет… И Мишель, Мишель, Мишель… Вот он подходит, протягивает к ней ласковые руки, гладит ее по плечам, потом накрывает ладонями ее груди… От нежных прикосновений набухают и тычутся в шелковую рубашку ее соски, а лоно омывает сладкой волной… Его мягкие серые волосы щекочут ей низ живота…
Ольга вдруг почувствовала, что проваливается в какую-то жаркую мутную слизь, которая обволакивает ее, как горячий кисель, и уносит все дальше и дальше…