Рейчел была не в его вкусе, и к тому же тогда он встречался с девушкой, которая ему нравилась. Селеста была высокая, длинноногая и на редкость неприхотливая. Она готовила и убирала, но он никак не мог приучить ее стирать. Вот почему как-то во вторник вечером он оказался в прачечной самообслуживания, где вскоре появилась и Рейчел.
Волны льняных волос были подобраны вверх и завязаны бирюзовой лентой, которая абсолютно не сочеталась с лиловой майкой. Белые шорты и босоножки были такими же свежими, как румянец, заливший ей щеки, когда она увидела Джека. На какой-то момент она застыла в дверях, и Джек догадался, что она не знает, что ей делать – остаться или уйти. Чтобы она не ушла, он сказал:
– Привет. Как дела?
– Прекрасно. – Рейчел улыбнулась. Щеки по-прежнему пылали. Прижимая к себе набитую бельем сумку, она оглядела ряд стиральных машин. – Ну вот, – сказала она, увидев две свободные. Еще раз улыбнувшись Джеку, она направилась к ним.
Сердце Джека гулко забилось. Непонятно почему. Он подошел к Рейчел и оперся на стиральную машину.
– Рококо и классицизм, – напомнил он.
В ответ Рейчел пробормотала что-то невнятное. Пунцовая от смущения, она запихивала в машину грязное белье. С минуту он глядел на нее, потом сказал:
– А мое белье сушится.
Никогда еще он так глупо не ухаживал за девушками. Но не мог же он сказать, что она запихивает в машину красное белье вместе с белым. Не мог спросить, что было красным – рубашка, лифчик или трусики. Не мог даже смотреть на эти вещи, потому что это бы ее оскорбило. К тому же он не мог оторвать взгляда от ее глаз. Они были светло-карие с золотыми искорками. Ласковее глаз он никогда не видал.
– Вы ассистент Обермейера, – сказала она, загрузив вторую машину. – Хотите стать преподавателем?
– Нет. Я архитектор.
Она улыбнулась:
– Правда?
– Правда, – ответил он и тоже улыбнулся.
– А что вам хотелось бы строить? – спросила она с неподдельным интересом.
– Для начала дома. Я родом из захолустного городка, где все дома похожи на коробки. По дороге в школу я проходил мимо этих домишек, а на уроках рисовал, пытаясь на бумаге превратить их в нечто пристойное.
– Я тоже любила рисовать, – призналась она слегка смущенно.
Джеку нравилось ее смущение.
– Где это было?
– В Чикаго, потом в Атланте, потом в Нью-Йорке. Моя семья постоянно кочует с места на место. Отец покупает запущенные предприятия и модернизирует их. А потом он их продает, и мы переезжаем. А вы откуда?
– Из Орегона. Я уверен, что названия моего родного городка вы никогда не слыхали. Его даже нет на карте. А что вы рисовали?
– О, людей, птиц, рыб, зверей – все, что движется.
– И вы все еще увлекаетесь этим?
– Мне хотелось бы думать, что это больше чем увлечение. Я собираюсь зарабатывать этим на жизнь.
– И подрабатывать или не подрабатывать?
Она обхватила себя за плечи. Спокойно, немного грустно она сказала:
– Мне повезло: бизнес моих родителей по-прежнему процветает. Они считают, что я сошла с ума – только сумасшедший может изучать искусство. Искусство не бизнес. Они хотят, чтобы я вернулась в город, носила платья от модных дизайнеров и импортные туфли. – Она перевела дыхание. – У вас есть братья или сестры?
– Пять братьев и сестра, – ответил он.
– Значит, всего шесть. – Ее глаза зажглись. – Вот здорово. А я одна.
– Потому-то вы и думаете, что это здорово. За десять лет моя мать родила семерых, а мы с родителями жили в доме с тремя спальнями. Все остальные там и остались. Я единственный вырвался.
– Правда? Как вам это удалось?
– Школа. Потом работа и учеба. Отчаяние. Я должен был уехать. Я не ладил со своей семьей.
– Почему? – спросила она.
– Им все не нравилось. Они вечно все критиковали, чтобы не показать, что им чего-то не хватает. Но им не хватало одного – амбиций. Мой отец мог бы заниматься чем угодно, он способный человек, но он застрял на фабрике по переработке картофеля и никогда даже не помышлял о том, чтобы уйти. Мой брат будет точно таким же, тот же нерастраченный потенциал. Окончив колледж, я как бы возвысился над ними. Они никогда мне этого не простят.
– Значит, вы не слишком часто ездите домой?
– Нет. А вы? В Нью-Йорк?
Она наморщила нос.
– Я не городской человек.
– А что вам нравится больше всего в Тусоне?
– Пустыня, – ответила она. – А вам?
– Горы Санта-Каталина.
И снова ее глаза зажглись, они были скорее золотистые, чем карие.
– Вы катаетесь на велосипеде? – Когда он утвердительно кивнул, она сказала: – Я тоже.
Они болтали без умолку, пока вещи Рейчел не стали чистыми, сухими и выглаженными. Когда они с нагруженными сумками вышли наконец из прачечной, Джек знал о Рейчел в три раза больше, чем о Селесте.
Восприняв это как указание к действию, он на следующий день порвал с Селестой, позвонил Рейчел и пригласил ее на пиццу. Они встретились там же, где расстались вчера – у входа в прачечную.
Джек был заинтригован. Он никогда не отличался словоохотливостью. Он не любил открывать свои мысли и взгляды, но в Рейчел было что-то такое, из-за чего он чувствовал, что с ней это можно. Она была доброй. Участливой. Умной. Она была такой же одиночкой, как и он, и тоже была удивлена, что откровенничает с абсолютно чужим человеком, но ни он, ни она при этом не испытывали неловкости. Он инстинктивно ей доверял. Похоже, она доверяла ему не меньше.
По этой простой причине они сделались неразлучны. Они вместе ели, вместе готовились к занятиям, вместе рисовали. Ходили в кино. Катались на велосипеде. Она стала его ангелом-хранителем, и он влюбился.
Комната ожидания при операционной располагалась на втором этаже, в самом конце очень длинного коридора. Опустившись на стул, Джек обнаружил, что он здесь не один. С соседнего дивана на него смотрела женщина. Она казалась настороженной, но выдержала его взгляд.
– Вы Кэтрин? – наконец спросил он.
– А что вас так удивляет?
– То, что вы принадлежите совсем к иному типу женщин, чем моя жена, – ответил он.
Рейчел никогда не прибегала к услугам косметики, в ней все было естественным – глаза, волосы, ногти. А эта женщина была ухоженна, начиная с накрашенных ногтей и до волос, отливавших дюжиной оттенков бежевого и тщательно уложенных в модную длинную прическу.
– Точнее было бы сказать, ваша бывшая жена, – поправила его Кэтрин. – К тому же внешность, как известно, обманчива. Значит, вы Джек?
Едва он успел кивнуть, как дверь отворилась и вошел врач. Его заросшее щетиной лицо было хмурым, короткие темные с проседью волосы взлохмачены. Джек вскочил со стула и оказался у двери прежде, чем она захлопнулась.
– Джек Макгилл, – представился он и протянул руку. – Как она?
Врач ответил на рукопожатие.
– Стив Бауэр. Она в послеоперационной палате. Операция прошла успешно. Жизненные показатели в норме. Она самостоятельно дышит, но пока не пришла в сознание.
– Она в коме, – срывающимся голосом произнес Джек, ожидая опровержения.
К его ужасу, Стив Бауэр утвердительно кивнул.
– Она не реагирует на внешние раздражители: свет, боль, шум. – Он дотронулся до левой стороны лица. – Здесь у нее серьезная травма. Очевидно, отек внутри черепа.
– Она не умрет?
– Надеюсь, нет.
– Как с этим справиться?
– Справиться должна она сама. Когда ткани повреждены, они отекают. Чем сильнее отек, тем больше кислорода требуется для их восстановления. При внутричерепном отеке череп начинает давить на поврежденные ткани. В результате замедляется кровоток, а так как кислород переносится кровью, замедление кровотока вызывает нехватку кислорода. Чем меньше кислорода поступает в ткани, тем медленнее идет выздоровление. Все зависит от ее организма.
Джеку хотелось знать больше.
– Наихудший сценарий?
– Давление становится таким высоким, что полностью блокирует кровоток и человек умирает. Мы контролируем состояние вашей жены. Если увидим, что давление начинает расти, примем более радикальные меры.
– Когда вы сможете дать более точный прогноз?
– В ближайшие двое суток.
– Она не останется инвалидом?
– Этого я сейчас не могу сказать.
– Мы можем чем-нибудь помочь? – спросила Кэтрин из-за спины Джека.
– Почти ничем, – ответил Бауэр. – Но если вы спросите сестер, они вам скажут, что с этими больными надо разговаривать. Сестры утверждают, что такие больные слышат, что им говорят, и иногда, очнувшись, способны слово в слово пересказать услышанное.
– Вы в это верите? – спросил Джек.
– Мои коллеги относятся к этому скептически. – Бауэр слегка понизил голос. – А я… Во всяком случае, хуже от ваших разговоров ей не будет.
– А что мне делать с девочками? – спросил Джек. – У нас две дочери. Одной – тринадцать, другой – пятнадцать. Их лучше не приводить?
– Нет, почему же. Приводите. Их голоса могут помочь ей сконцентрироваться.
– Как она выглядит? Они не испугаются?
– С одной стороны лица у нее отек и ссадины. Скоро там появится синяк. Одна нога в гипсе и на растяжке. Еще мы наложили ей фиксирующую повязку на ребра, на случай если она вдруг начнет метаться, но это все.
Джек постарался переварить услышанное.
– Когда я смогу ее увидеть?
– Как только состояние стабилизируется, мы тут же переведем ее в палату интенсивной терапии. – Он бросил взгляд на настенные часы. Было десять минут пятого. – Дайте нам еще один час.