Тем не менее Таня усердно занималась, иногда вместе с Лехой, но с тех пор как он нашел "халтуру", они чаще занимались порознь. Халтурой считалась работа в ресторанах "Ростикс", где платили за час примерно 35 рублей. Предлагали любой удобный график работы, любое количество часов, и так набегало за месяц от трех до четырех тысяч.
В театральных вузах тоже сдавали экзамены. У Лили по актерскому мастерству репетировалась одноактовка из жизни французской аристократии XIX века. Ей поручили небольшую, но очень выигрышную роль. В костюмных пьесах она была особенно эффектна. Бог знает откуда у девочки из средней инженерно-технической семьи ярко проявилось чувство стиля и формы. Не каждый, даже очень хороший непрофессиональный актер умеет быть естественным и органичным в костюмах прошедших эпох. Таким изумительным даром обладал в Малом театре покойный Никита Подгорный, чьи великолепные работы, к счастью, сохранились в фильмах и записях спектаклей. Ах, как он носил фрак! Но если Подгорный мог, помимо всего, опираться на актерский опыт своей семьи - не одно поколение этой славной династии посвятило себя сцене, - то Лильке помогали лишь интуиция и природа, наделившая ее умением, как эхо, откликаться на любое указание и замечание педагога, она хватала все с лету, с полуслова, а потом повторяла и повторяла движение, жест, мимику, пока это не закреплялось и становилось ее собственным поведением в заданной ситуации. Собственно, именно этому и учили студентов-актеров, только у Лили все получалось так органично, словно она сама до этого дошла.
- У Лильки через неделю зачет по мастерству актера, - сообщила Таня.
- Интересно, - без особого воодушевления отозвался Леха.
- Она тебя приглашает.
- Она или ты?
- Какая тебе разница? Она просила меня передать тебе. - И, лукаво поглядев на Леху, добавила: - Между прочим, не в первый раз, если ты помнишь такую мелочь, она еще на первом курсе приглашала тебя.
- Да-а… - неопределенно протянул Леха.
- Может, скажешь, что не замечал ее интереса к тебе?
- Ну что ты меня допрашиваешь - замечал, не замечал? Ты сама-то пойдешь?
- Конечно.
- Ладно, пойдем. За тобой зайти?
- Как хочешь. Я с мамой иду.
- Ну тогда встретимся там.
У старинного приземистого здания на углу Неглинной толпилась молодежь. Здоровались, перекликались, обменивались новостями, курили так густо, словно стремились раз и навсегда избавиться от главного инструмента актерского творчества - голоса.
Танька удивлялась - как только в студенческой среде не шпыняли медиков: и циники они, и бесстыжие, и все девицы поголовно курят. На самом деле начинают покуривать в основном, когда впервые приступают к занятиям по анатомии - запах формалина, в который погружают препарированные трупы, перенести не так-то просто, к этому трудно привыкнуть - вот и курят, чтобы перебить его.
Актерскую же среду Татьяна считала более циничной. Возможно, она была права: не всегда молодые актеры чувствуют грань между необходимой раскованностью и элементарной распущенностью. Впрочем, Танька не собиралась даже в мыслях брать на себя роль праведницы или, чего хуже, ханжи, просто она возмущалась несправедливостью нападок на студентов-медиков.
Появление двух незнакомых красивых молодых женщин было замечено. Особенно поражало их сходство между собой.
- Отпад, - сказал кто-то, и одновременно Танька почувствовала, как ее царапнул чей-то откровенно завистливый взгляд. Она выше подняла голову и повлекла за собой мать к парадной двери. Перед тем как войти, оглядела толпу - Лехи нигде не было. "Ну и Бог с ним, - подумала она, - няньчись тут… Сам пусть ориентируется".
В вестибюле висели самодельные, написанные от руки афиши. Громкие имена прославленных актеров Малого театра, руководителей курсов бросались в глаза, но, странное дело, здесь, в полудомашней обстановке студенческой среды, они сами воспринимались по-домашнему, без звездной мишуры, без пьедесталов, на которые возвела их восторженная публика.
Сашенька многих знала по кинофильмам, а в Малый театр стала ходить только недавно, когда Лиля поступила в училище.
Вообще в тех умеренно-продвинутых интеллигентских кругах, в которых в основном вращались Ореховы, к Малому театру сложилось двойственное отношение. Его признавали за эталон и - не ходили. Больше привлекали неожиданные решения традиционных пьес в Ленкоме, Современнике, в антрепризных театрах. Но теперь, посмотрев несколько спектаклей в Малом, вдруг получили такое утоление тоски по нормальной, традиционной режиссерской трактовке и настоящей московской речи, что сами удивлялись, отчего это так давно не бывали здесь.
К сожалению, пока молодежь больше склонна ходить на так называемые новаторские спектакли, где в основе лежала как бы пьеса - вот где уместно применить это навязшее в зубах "как бы". Старинный приятель семьи, которого давным-давно, еще в студенческие годы, оперировал Митя, уже стареющий актер одного из московских театров, часто заходил к Ореховым, и тогда беседы и споры длились часами. Он неоднократно повторял: "Некоторые писатели наивно полагают, что пьеса - это когда слева написано - кто говорит, а справа - что говорит. Все равно что считать любые зарифмованные строчки поэзией. Не-ет, братцы, драматургия - особый, отдельный жанр, и не каждый прозаик может написать пьесу".
С ним было интересно и весело общаться. Однажды разговор зашел на извечную тему: на каком языке должна исполняться опера - на языке оригинала или на языке, понятном зрителю. Сашенька недоуменно спрашивала: "Зачем мне слушать арию, слов которой я не понимаю?" А старый театральный волк неожиданно пропел: "Варум ду, Ленски, вильст нихт танцен?" Все засмеялись. "Вы бы хотели, чтобы это звучало именно так, если "Евгений Онегин" ставится, к примеру, в Германии или в Австрии?" Это было настолько убедительно, что пришлось согласиться. А ведь действительно, спектакль смотрят, а оперу слушают, тем более что всегда существует в программке либретто, и с сюжетом можно ознакомиться по ходу действия или загодя. Еще не хватало, чтобы Татьяна Ларина в сцене письма обращалась к няне "Ах, киндерфрау, киндерфрау, их ляйде!" вместо "Ах, няня, няня, я страдаю!".
Танька подошла к огромному старинному зеркалу - от пола до потолка. За ней последовала Сашенька. Мелькнула мысль, что, возможно, в него смотрелся еще сам Каратыгин. Группка студенток, загораживающих зеркало, вспорхнула, как стайка воробьев, и исчезла, место перед зеркалом освободилось, и Саша увидела себя и дочь во весь рост.
Из зеркала на нее смотрели две стройные девушки: одна, та, что постарше, самую чуточку склонная к полноте, слегка прищуривалась оценивающе, вторая, худощавая, еще не избавилась от девичьей пухлости в лице. На этом различие кончалось. Обе были светлыми, золотистыми блондинками с голубыми глазами, с короткими, прямыми носами. Некоторую легкомысленность и конфетность такой внешности спасало то, что в глазах и матери, и дочери искрился юмор, и губы при каждом подходящем случае складывались в насмешливую улыбку. И все же мужчины вначале видели в них сходство с Мэрилин Монро и, только приглядевшись, улавливали, что не все так просто в этом очаровании. Татьяну, помимо всего, отличала еще и определенная твердость в линии рта, особенно когда она задумывалась.
Рядом с ними остановилась невысокая, худощавая, чуть сутулая женщина с удивительно темными, почти черными глазами в пол-лица. Она внимательно, без тени смущения оглядела мать и дочь, длиннющими пальцами с ухоженными, очень красивой формы ногтями извлекла из глубокой сумочки пудреницу, раскрыла ее, но не стала пудриться, а без всяких церемоний спросила:
- Близнецы?
- С разницей в двадцать лет, - ответила с улыбкой Сашенька.
- Неужели мать и дочь? - удивилась женщина. - Никогда бы не подумала. - Она захлопнула пудреницу, которая, видимо, потребовалась ей лишь для того, чтобы подойти поближе к большому зеркалу.
- Да, мы очень похожи, - сказала Сашенька.
- Вы из какого театра? - продолжала выспрашивать дама.
- Из анатомического, - не очень вежливо ответила Танька, которую начала раздражать бесцеремонность незнакомки.
Вопреки ожиданиям, дама улыбнулась, никак не отреагировав на откровенную если не грубость, но точно - неприветливость.
- Мы просто болельщицы, - постаралась смягчить Танькин ответ Сашенька. - Сегодня играет подруга дочери.
- Кто же?
- Лиля Лащенова.
- А, знаю. К сожалению, там нет яркой индивидуальности, но лицо хорошее, правильное, под грим, на театре это ценится, а вот в кино важна фактура, без нее никуда, - так и сыпала дама профессиональными формулировками, демонстрируя свою широкую осведомленность. Она вновь раскрыла пудреницу, прикоснулась поролоновым кругляшом к носу и продолжила: - Я, разумеется, не специалист в области телесериалов, но мне кажется, что сейчас появилось столько актеров на одно лицо, кочующих из одного сериала в другой, что не сразу и разберешься - кто есть кто. Даже женская красота, растиражированная в таком количестве, перестает производить впечатление.
- Вот именно, - включилась в разговор Танька, великодушно простив незнакомке ее болтливость, - в одном фильме играет злодея, переключаешь на другой канал, в другом фильме - положительного героя или героиню, а в промежутке рекламирует средство для мытья посуды.
- Я не имею в виду эти малобюджетные однодневки, - с брезгливостью, сморщив только что напудренный нос, отозвалась дама.
- Ничего себе однодневки! Они тянутся бесконечными сериями недели и месяцы, - возмутилась Танька.
- Речь идет не о количестве серий, а об уровне искусства. Я занимаюсь подбором актеров для фильма. Мне бы хотелось с вами поговорить, если не возражаете.