Ефим Безотчества не мог быть допрошен в Окинском карауле, так как жил в это время в Шимках. Его сын, Николай, повторил в основном прошлогодний рассказ отца. Из новых фактов интересно следующее: с места ночевки на Джон-Болоке, по заявлению Николая, хорошо виден огонь на стоянке Толстого на том берегу, а оттуда хорошо видна палатка Перетолчина; расстояние между ними около трех верст. Утром 3 июля огня у Толстого не было видно, и, когда Перетолчин собирался идти, Ефим сказал: "Что-то огня у Толстого не видно, наверно, уехал домой", на что Перетолчин ответил: "Не должен он ехать, так как мы условились идти на кратер". Место находки останков находится не более чем в одной с четвертью версте и не менее чем в одной версте от стоянки Толстого 3-4 июля. При поисках в 1915 г. Николай и сопровождавший его бурят увидели сначала кучу мха и, только подойдя к ней близко, обнаружили скелет и разбросанные вещи. В смерти Перетолчина Николай Безотчества подозревал Толстого.
Был подробно допрошен Толстой. Его показания мы в основном уже изложили выше. Между прочим, он отметил, что проводником Перетолчину он не был, так как дорог в сторону Черного озера не знал. Он поспешил 4-го уехать домой - сухарей у него осталось только на один день. Поехал он не через Джон-Болок, а по Катурусу, так как этим путем до жителей, где он мог найти еду, было ближе. Кроме того, поездка по Катурусу была интереснее, она позволяла изучить новый в географическом отношении район. О поездке этим путем они говорили раньше с Перетолчиным. Эта дорога показалась ему лучше, чем по Джон-Болоку. Пойти к Перетолчину обратно пешком Толстой не решился, так как боялся оставить лошадь, а ехать на лошади опасался из-за перехода через лаву. Недоразумений с Перетолчиным у него не было, "что доказывается тем, что Перетолчин, несмотря на то, что при нем находилось много своих разных инструментов, нес для меня мою шубу и штатив". С Перетолчиным он познакомился только за два или три дня до поездки.
Обвинения, брошенные Варварой Ивановной Толстому в том, что он отводил бурят от того места, где найден скелет ее мужа, не соответствуют действительности, "потому что с бурятами я искать не ходил, а ходил с Николаем Безотчества пешком и в присутствии ее самой и бывшего урядника Попова".
Дорогой он никаких изменений в Перетолчине не замечал, и тот не жаловался на боли, "а, наоборот, говорил даже, что он чувствует себя гораздо лучше вообще среди природы, чем дома". Лишь от жены Перетолчина он узнал, что "муж ее был больной сердцем".
О расстоянии между станом его и Перетолчина на Джон-Болоке Толстой сообщил следующее: с места его ночевки палатка Перетолчина не была видна; ее можно было увидеть, только поднявшись по Хикушке на одну версту. Расстояние от своей последней ночевки до находки скелета он определил в полторы версты. Во время пребывания на кратере и на ночевке он все время жег костры. 4-го он по дороге домой вторично заехал на кратер, чтобы посмотреть, не приехал ли Перетолчин. Так как Перетолчин оставался вдвоем с Ефимом, возвращаться на Джон-Болок Толстой не считал необходимым.
Однако на основании этих допросов урядник Кухарский пришел к выводу, что Толстой виновен в убийстве Перетолчина и арестовал его 5 июля.
В этот же день был допрошен Евграф Жамбалов. Он в дополнение к показаниям, данным им в 1914 г., сказал, что Толстой - "человек очень сердитый и гордый, при том с женой своей часто ссорился, а также бил таковую, с окружающими инородцами поступал грубо". О происшедшей между ними ссоре он рассказал, что он выгнал лошадь Толстого из ограды двора в огороженный телятник, чтобы она не гадила во дворе. "За это Толстой меня хотел побить и, держа стяг в руках, говорил: "Я тебя убью"". "Ввиду обращения строгого со своей семьей, а также со мной, я полагаю, что лишить жизни инженера Перетолчина ничего не составило вредного для Толстого, который мог убить его из-за ссоры или зависти".
В середине июля, 13-го числа, пристав 3-го стана Иркутского уезда Щорс, рассмотрев дознание, составленное урядником Кухарским, постановил: Толстого подвергнуть задержанию при Тункинской тюрьме.
Тогда же, 13 июля, был допрошен приставом Ефим Безотчества. Показания его в 1914 г. изложены выше. Здесь можно отметить некоторые новые факты, им сообщенные. Толстой сказал Перетолчину при найме проводника в Окинском карауле: "Зачем вам платить лишние два рубля. Я местность хорошо знаю, и так как я еду с вами вместе, то вожака нам никакого не надо". Но Ефим при этом разговоре не присутствовал, и это сообщение, очевидно, сделано по рассказам.
Рассказ Ефима об уходе Перетолчина с Джон-Болока отличается от рассказа его сына Николая. Перетолчин напился чаю и, посмотрев на часы, сказал: "Восемь часов, надо идти к Сергею Михайловичу Толстому". Ефим сказал Перетолчину, что тяжело тащить шубу и прочие вещи. Перетолчин ответил, что вес вещей не более полпуда и что неудобно оставлять Толстого в одном пиджачке. Уходя, Перетолчин сказал, чтобы Ефим находился на месте, ожидая его возвращения не более трех дней, и что он вернется вместе с Толстым. На замечание, что остается мало провизии, он ответил: "У нас есть крупа; варите кашу и как-нибудь три дня проживете".
31 июля мировой судья 5-го участка Иркутского уезда в селе Тунке допрашивал Толстого. Из показаний его, которые в общем нам известны, отметим еще следующие: ему 39 лет, он родился в деревне Глыздино Молодотудской волости Ржевского уезда Тверской губернии, имеет общее крестьянское хозяйство с братом, окончил министерскую школу. За участие в экспедиции Толля награжден большой золотой медалью. В предъявленном обвинении виновным себя не признает. Толстой, между прочим, сказал, что он любит природу и нигде не чувствует себя так хорошо и свободно.
31 июля по поручению мирового судьи 5-го участка Иркутского уезда участковый врач Т. Н. Беляев в присутствии понятых произвел осмотр останков Перетолчина, пересланных в Тунку из Окинского караула. При этом было обнаружено, что кости черепной крышки абсолютно целы и не повреждены, так же как и остальные кости черепа. То, что в протоколе дознания описано как трещины, в действительности оказалось просто естественными костными швами. Ничего подозрительного обнаружено не было.
Мировой судья осмотрел также вещи Перетолчина. На коробке из-под барометра (анероида) и на пиджаке, куртке и рубашке были обнаружены пятна, похожие на кровяные; фуражка внутри залита жидкостью, похожей на кровь. На штативе никаких подозрительных следов нет.
Отсутствие повреждений на скелете Перетолчина заставило мирового судью пересмотреть дело. В своем заключении он констатировал: смерть Перетолчина не могла последовать от удара в голову каким-либо орудием, так как все кости черепа целы. Установить причину смерти не представляется возможным. 8 августа судья вынес постановление, что сила улик против Толстого после осмотра останков Перетолчина падает, а потому мерой пресечения для Толстого избрать надзор полиции по месту жительства. Толстого из-под стражи немедленно освободить. Через год, 4 июня 1916 г., Иркутский окружной суд определил, что нет оснований для продолжения судебного следствия, и признал дело прекращенным; надзор полиции за Толстым отменен, вещественные доказательства возвращены жене Перетолчина.
Так кончилось это сложное дело. Толстой покинул Оку и после двух или трех лет жизни в Иркутске умер. Варвара Ивановна прожила долго; скончалась в мае 1960 г. в возрасте около 80 лет.
На месте гибели мужа она поставила крест, а в Окинском карауле соорудила памятник. Останки мужа, после того как они были ей возвращены, она похоронила в Иркутске на Иерусалимском кладбище.
Я много раз встречался с Варварой Ивановной, особенно с 1941 по 1945 г., когда жил в Иркутске. Она охотно передала небольшой архив мужа в Географическое общество СССР (в Ленинграде), где он хранится в специальном фонде. Варвара Ивановна много рассказывала мне о своих поездках с мужем и особенно о трагической его гибели. До конца своей жизни она была убеждена, что Толстой убил Перетолчина.
Удивительно, как при своей исключительной доброте и мягкости Варвара Ивановна сохраняла всю жизнь, в течение 45 лет после гибели мужа, такое твердое убеждение в виновности Толстого. Очевидно, этот человек был ей действительно очень неприятен и антипатичен.
Пойдем ли мы за Варварой Ивановной и признаем ли виновность Толстого?
Как я уже отметил, Толстой виноват не более, чем Ефим Безотчества: оба они оставили Перетолчина, не установив, нуждается ли он в помощи. Но Толстой оставил его в тот момент, когда Перетолчин находился еще вместе с Ефимом. Толстой не мог предполагать, что до утра 3 июля Перетолчин все еще медлил с переходом через лаву: ведь дождь кончился к полудню 2-го. Продуктов у Толстого оставалось мало. Он судил о поступках Перетолчина по своим настроениям: при его эгоцентрическом характере он не стал бы считаться с обещаниями и уехал бы не спрашиваясь.
Проступок Ефима серьезней. Он был уверен, что утром 3-го Толстой уже уехал. Перетолчин ушел пешком: мог ли он догнать конного, если тот будет ждать его на вулкане только до вечера 3-го? И вообще, как можно оставить человека одного, пешего, в горах, не проверив, в каком он состоянии. Ефиму лень было идти пешком за 15 км. Поэтому он удовлетворился осмотром места стоянки Толстого на Джон-Болоке и не захотел идти дальше, утешив себя мыслью, что Перетолчин встретился с Толстым. Но и в этом случае он оставил двух человек с одной только лошадью, имея в своем распоряжений двух свободных - верховую Перетолчина и вьючную.