Повесть "Роман и Ольга" может быть соотнесена с повестью "Изменник". Сходство заключается, прежде всего, в декабристской направленности произведений. Как и думы К. Рылеева, эти повести служат целям воспитания гражданских чувств читателя. Если в "Романе и Ольге" нарисована идеальная картина человеческих и гражданских отношений, то в "Изменнике" декабристская гражданская идея доказывается на основе негативного примера. Исследованию зла, порока, причин предательства посвящена повесть от первых слов главного героя Владимира Сицкого ("Пусть же берега твои сохранят меня от гонения моих злодеев, от бури жизни и более всего от меня самого, как твои воды спасали некогда предков от ярости татар!") до последних слов повести: "Земля не примет того, кто ее предал". Изменяется сам тип названия произведения, заключающего в себе уже не имя героя (так называлось большое число исторических повестей начала XIX в. – "Наталья, боярская дочь", "Марфа Посадница", "Зиновий Богдан Хмельницкий", "Предслава и Добрыня", "Роман и Ольга"), и не историческое место ("Замок Венден", "Ревельский турнир" и т. п.), а нравственное преступление. Название повести, эпиграф, заимствованный из Шекспира, подготавливают читателя к психологическому исследованию причин предательства. Сосредотачивая внимание на личности Владимира Сицкого, автор избирает психологический аспект для своей повести. Характер героя раскрывается с разных точек зрения. Вначале мы узнаем о Владимире из диалога двух "умных горожан" – плотника и ратника. Лишь затем следует исповедь героя, из которой становятся понятными многие его поступки. С одной стороны, сами исторические обстоятельства откладывают отпечаток на характер Владимира: "Это кровавое зрелище потрясло мою трехлетнюю душу и напечатлело в ней буйные, неутомимые страсти". С другой стороны, становится ясным, что гражданская пассивность Владимира приводит его к краху. Герой в смутное время теряет жизненные ориентиры, которые для А. Бестужева заключаются именно в служении государственным интересам России. "С кем и за что сражаться – не было мне нужды, лишь бы губить и разрушать", – говорит Владимир. Сначала он служит Федору, затем Борису Годунову, затем самозванцу Дмитрию, а в конце поляку Лисовскому. Осознание того, что без четкого гражданского ориентира человек неизбежно деградирует как личность, характерно не только для А. Бестужева, но и для Рылеева, обращавшегося в стихотворении "Гражданин" к "изнеженному племени переродившихся славян".
В художественной структуре повести очевидны черты баллады и поэмы. В целом в литературоведении сложился взгляд на "Изменника" как на повесть-поэму, как на определенную стадию в освоении прозаическим повествованием опыта романтической поэмы, указывается на близость повести поэме Байрона "Осада Коринфа". Связь повестей А. Бестужева с романтической поэмой была отмечена еще А. Пушкиным, написавшим: "Это хорошо для поэмы байронической". Связь эта заключается и в интересе к демоническим характерам, и в лирической приподнятости повествования, и в передаче психологических состояний героя, и в лирической исповеди героя, и во введении религиозно-философского мотива борьбы добра и зла за душу человека, и в традиционном для романтической поэмы любовном конфликте (хотя он является здесь второстепенным), и в композиционных приемах. Большие хронологические купюры в развитии действия (между первой и второй частями повести срок в три года), хронологические перебои повествования, "быстрые переходы" – все это говорит о связи произведения с романтической поэмой.
Историческая основа "Изменника", исторические реалии, которыми была насыщена повесть "Роман и Ольга", сведены к минимуму. Действующие лица произведения: братья Сацкие, Лисовский, Иван Хворостинин – исторические фигуры. Но реальных черт, хотя бы намеков на реальные исторические образы, нет. Они нарисованы в романтических красках. Число исторических примечаний в повести минимально, и некоторые из них ориентированы не на точный исторический факт, а на легенду, предание. Национальный колорит повести "Изменник", в сравнении с повестью "Роман и Ольга", сглажен. Событиям русской истории придан характер, скорее, общечеловеческий, общеромантический, нежели национально своеобразный. Объяснение этому заключается в следующем. Личность, ставшая объектом исследования в повести, лишена ярких национально-самобытных черт. Национальная самобытность для декабриста это, прежде всего, яркая гражданственность. В жизни главного героя патриотические чувства не занимают должного места, тускнеют и национально самобытные краски повести.
Тема Ливонии в исторической повести декабристов
Значительным явлением исторической повести декабристов стали ливонские повести Бестужева ("Замок Венден", "Замок Нейгаузен", "Замок Эйзен", "Ревельский турнир"), в которых писатель обратился к истории средневековой Прибалтики с ее жестокими феодальными устоями, самоуправством германских рыцарей, вторгшихся в Х в. на земли западных славян, пруссов, литовцев, латышей, эстов и принесших с собой разрушение и смерть. "Как железо легла рука саксов на вендов и раздавила их", – напишет историк об этом времени.
Вскоре на помощь "уставшим" грабить и разбойничать немецким феодалам прибудут рыцари Тевтонского ордена и продолжат эпоху жестокости и бесчестия, наглости и глумления над самим знаком креста – символом христианства, или, как скажет благородный рыцарь Вигберт фон Серрат, "символом благости и терпения" ("Замок Венден"). Уже в этой первой ливонской повести Бестужев, владевший непосредственным историческим материалом достаточно широко и основательно, откровенно и беспощадно выскажется по поводу деяний средневековых германских рыцарей: "Рыцари, воюя Лифляндию, покоряя дикарей, изобрели все, что повторили после того испанцы в Новом Свете на муку безоружного человечества. Смерть грозила упорным, унизительное рабство служило наградой покорности… кровь невинных лилась под мечом воинов и под бичами владельцев… Вооружась за священную правду, рыцари действовали под видом алчного своекорыстия или зверской прихоти". Знаменательное название дал своего первому замку, построенному в Ливонии, первый магистр Ордена Рорбах – Венден, что означает "железный". Название замка напрямую соответствовало жестокосердию его владельца, ибо в те времена, замечает Бестужев, именно "жестокость служила правом к возвышению", и Рорбах "недаром был магистром".
Несомненно, ливонский замысел, содержащий рассказ о судьбе земли, расположенной по соседству с Новгородом, был подчинен пропагандистским целям автора. По контрасту с новгородской вольницей Ливония выступала наглядным примером того, что такое тирания и какова участь народа, находящегося под ее гнетом.
Однако в прозе тех лет ливонский замысел выделился по совершенно другой причине, а именно, "небывало широким дотоле в русской повести фактическим фоном", который составили исторические имена, события, факты. В ливонских повестях присутствуют реальные документы эпохи, особенно в "Ревельском турнире". Правда, это стремление к исторической тщательности, характерное для декабристской повести в целом, продолжает носить декларативный характер: историческая основа повествования была представлена в форме подстрочных примечаний. И даже когда документальные материалы включались в тексты повестей, они также выступали в роли комментариев к перипетиям сюжетных линий. Бестужеву еще недоступен вальтер-скоттовский способ органичного включения истории в художественную ткань произведения. Тем не менее, автор ливонских повестей проявил себя незаурядным знатоком мира прибалтийского рыцарства и мастерски воссоздал его. В первую очередь это касается описания рыцарских поединков, старинной одежды, оружия. Здесь Бестужеву нет равных.
Особой темой в ливонском цикле стал средневековый город, о котором автор, несомненно, много знал. Так, он прекрасно осведомлен в особенностях его улиц. Например, та, что видна из окна дома рыцаря Буртнека, "только именем" была "широкой": теснота, узкость средневековых улиц – факт, известный Бестужеву. Глазами писателя можно увидеть внутреннее убранство рыцарского особняка – его стены из дуба, "на коих время и червяки вывели предивные узоры", затянутые "кружевом Арахны" углы залы, печку-двенадцатиножку…
Нередко в бестужевских картинах города сквозит добродушная авторская ирония, связанная с описанием городских военных укреплений, на территории которых пасутся комендантские коровы и цветет салат, а в башнях хранятся запасы картофеля. Однако поверх этой картины вырастала другая, и в ней серые бойницы Вышгорода уже "росли в небо и, будто опрокинутые, вонзались в глубь зеркальных вод", которых в то же самое время касался "сребристооблачной бахромой" "полог небосклона", а город с его "крутыми кровлями", светлыми спицами колоколен, "шумом и звоном колоколов" был оживлен и дышал радостью.