В романтических фантастических повестях сновидческие (онирические) образы служат также созданию неизвестного в архаичных культурах нового мира, или неомифологии. Из сонных грез писатели сплетали особую "реальность", позитивно настроенную к герою-сновидцу. Если неомифология сна в повести А. Бестужева "Латник" заключала в себе идиллический пафос, то в повестях Н. Гоголя сны несли трагический, религиозно-мистический смысл. На излете романтической эпохи сны приобретают травестийный и одновременно психоаналический характер ("Упырь" А. К. Толстого).
Игровые мотивы в фантастических повестях романтизма представлены в трех главных вариантах: детская игра, игра-состязание, игра-представление (лицедейство, "театр").
В повестях о детских играх ("Черная курица…" А. Погорельского, "Игоша" В. Одоевского) сверхъестественное существует в детском сознании. Авторы подчеркивают принципиальное отличие детского и взрослого "измерений" бытия. Взрослый мир, в границах которого поведение ребенка выглядит "странным", – лишь часть художественного мира обеих повестей. В мире ребенка вера в сверхъестественное и игра тождественны. В "Черной курице…" результат игрового диалога со сверхъестественным мыслится как необходимость взросления, а в "Игоше" игровой диалог со сверхъестественным осознан как вечная и неискоренимая творческая и познавательная потребность человека.
Мотив игры-состязания присутствует в повестях о карточной игре ("Сказка о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалося в Светлое Воскресенье поздравить своих начальников с праздником" В. Одоевского и "Штосс" М. Лермонтова). Эти тексты объединены пафосом осмысления игровой темы: свободная игра сил, не связанных с высокой целью, ведет к их иссяканию. В поэтике повестей повторяется то или иное соотношение образов сверхъестественного и игрового. Например, в повестях есть указание на дьявольский характер сил, противостоящих человеку, причем ирреальное ведет состязание с человеком против или за него. В "Штоссе" Лермонтова игра амбивалентна (двуедина) и представлена началом воодушевляющим и разрушительным. Сверхъестественное каждую ночь "материализуется" на квартире героя – Лугина – в образы старика и девушки, что придает игре "очеловеченность", антропологический смысл. Автора интересуют "родовые" качества героя и находимые им способы преодолеть самого себя. Карточная игра выступает аналогом-экспериментом жизни, понимаемой как вечная игра. Как в карточной игре, так и в игре-жизни человек пленен игровой стихией и одновременно чувствует себя в ней раскрепощенным и свободным. Он может сделать выбор, даже если этот выбор трагичен.
Столь же популярным был мотив "жизнь – театр". Концерт, представление, маскарад, бал составляли самостоятельный фантастический сюжет или становились частью целого фантастического текста ("Концерт бесов", "Нежданные гости" М. Загоскина, "Странный бал" В. Олина, "Косморама" В. Одоевского и др.). Поэтике сверхъестественного служили мотивы мистификаций, розыгрышей героев, лицемерного и кукольного их поведения ("Перстень" Е. Баратынского, "Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту" В. Одоевского и т. д.).
В творчестве некоторых писателей фантастика являлась доминирующим образно-стилевым компонентом. В границах индивидуально-авторской картины мира фантастические мотивы и образы подчинялись идейно-эстетической концепции писателя, авторскому замыслу и поэтике художественного целого.
Повести А. Погорельского (1787–1836)
Родоначальником русской романтической фантастической повести считается А. А. Перовский, выпустивший под псевдонимом Антоний Погорельский в 1825 г. повесть "Лафертовская маковница". Она была по достоинству оценена современниками, и прежде всего Пушкиным.
До "Лафертовской маковницы" А. Погорельский написал повесть "Изидор и Анюта" (1824), а после – "Пагубное следствие необузданного воображения" (1828), "Путешествие в дилижансе" (1828), "Черная курица, или Подземные жители" (1829).
Действие повести "Лафертовская маковница" привязано к одному из районов Москвы – Лефортово. Там жила старушка, которая была не только торговкой маковыми лепешками, но и ведьмой, гадавшей за деньги на картах и на кофейной гуще. Жалоба на ее нечистые дела не подтвердилась, но на следующий день сын доносчика выколол себе глаз, его жена вывихнула ногу и, в довершение всего, пала лучшая корова. Старуху-ведьму оставили в покое, но чудеса в ее доме продолжались. Старуха надеялась передать свое ремесло и свои сокровища молоденькой родственнице Маше, дочери отставного почтальона Онуфрича и его жены, жадной и скупой Ивановны, с условием, что Маша выйдет замуж за помощника ведьмы – Кота. После смерти ведьмы тот не замедлил явиться к Маше в качестве жениха под именем Аристарха Фалалеича Мурлыкина. Однако после переезда семьи Онуфрича в дом ведьмы Маша встретила прекрасного юношу Улияна (впоследствии он оказался сыном разбогатевшего бывшего сослуживца Онуфрича). С этого момента за руку и сердце Маши разворачивается драматическая схватка между силами добра и зла, в которой принимают участие как реальные персонажи, так и фантастические. Силы зла представлены призраком старухи-ведьмы, Ивановной – женой Онуфрича и матерью Маши, Мурлыкиным, в которого превратился кот; силы добра – Онуфричем, отцом Маши, и ее возлюбленным Улияном.
В конце концов побеждают силы добра: Маша бросает ключ, данный ей ведьмой, в колодец, куда сваливается и кот; во время свадьбы в богатом доме Улияна, куда переехала вся семья, рушится дом Лафертовской маковницы.
В повести предстал новый тип фантастики: в реальной выписанной обстановке действовали реальные персонажи – обыкновенные обитатели московской окраины – потусторонние существа. Чудеса, творившиеся в доме ведьмы, не были вызваны ни психическими расстройствами, ни сном, ни пьяным бредом. Фантастическое по существу никак не мотивировалось. Фантастика обнаруживалась в обыденной, будничной среде, и сама выглядела вполне "реальной". По этому пути в известной мере пойдет Гоголь в своих гротескно-фантастических повестях.
Композиционно "Лафертовская маковница" выстроена на основании романтической идеи двоемирия, которое предполагает не столько разъединение "посюстороннего" и "потустороннего" миров, сколько их переплетение и параллельное существование. Такая композиция, как и сама идея двоемирия, восходит к произведениям Э. Т. А. Гофмана. Однако гофмановская масштабность мифологического конфликта вселенских сил чужда А. Погорельскому. Идейный смысл его повести проще и вместе с тем определеннее: борьба добра и зла проходит прежде всего в сердцах его героев – простых обывателей. Крушение зла предопределено наивно-оптимистичным взглядом на мир рассказчика, допускающим существование чертовщины лишь на ограниченном пространстве заколдованного дома старой гадалки. Жизнестроительным смыслом наполнены народные представления о житейской выгоде и счастливом браке, предания о метаморфозах нечистой силы, поверья о дьявольском наваждении, о колдовстве, открывающем греховный путь к богатству, и т. д.
Русский мещанский быт воссоздан в повести с подчеркнутой обыденностью и прозаичностью деталей, точно передающих национальный колорит и социально-исторические реалии. Слухи, обряд колдовства, связанное с ним необычное состояние Маши, сцена таинственного разрушения придают "лафертовскому" дому статус заколдованного места, а всей повести ореол чудесного, знакомого читателю по русской волшебной сказке. Славянская демонология непротиворечиво вписана в христианскую идею, скрепляющую картину мира в повести.
Впоследствии повесть вошла в цикл "Двойник, или Мои вечера в Малороссии". Гофмановская традиция сказалась в композиционном обрамлении повестей, аналогичном композиционной раме "Серапионовых братьев", а также в образе мистического двойника. Однако вместо гофмановских энтузиастов искусства в малороссийской провинции разговор о сверхъестественном ведет сельский житель и его материализованное другое "я". Парадоксально, но Двойник отстаивает идею естественно-научного объяснения рассказываемых фантастических историй. Помимо метафизических проблем, поднятых в диалоге рассказчика и Двойника, автор в других повестях ("Изидор и Анюта", "Пагубные следствия необузданного воображения", "Путешествие в дилижансе") на материале известных романтических сюжетов поднимал нравственные проблемы ответственности человека перед собой и окружающим миром.
Классическим образцом литературной сказки стала "волшебная повесть для детей" – "Черная курица, или Подземные жители". Дидактический налет и пропаганда вечных нравственных истин не ослабили эстетического эффекта и художественности произведения.