Особенность творческого развития Лермонтова состоит в том, что все основные идеи были высказаны им в раннем творчестве, которое отличается исключительной одухотворенностью. Юноша Лермонтов сразу стал смотреть на мир с индивидуально-личностной точки зрения, строго вопрошая себя и действительность, стремясь проникнуть в существо миропорядка и человека. Начало творчества отмечено также печатью философско-психологического подхода к изображению и выражению жизни, включая человека и человеческое общество. Таким образом, творчество юного Лермонтова отличается оригинальной содержательной зрелостью, и юношеским его можно посчитать лишь по форме, но никак не по богатству мыслей и чувств, никак не по творческому потенциалу, в нем заключенному. Однако нужно признать, что недостаточно совершенная форма налагает отпечаток на содержание, делая его менее ясным и точным.
Дальнейшее творчество Лермонтова – развитие, качественное углубление, обогащение юношеских идей, а также рождение новых в русле тех же представлений о жизни и тех же принципиальных подходов к постижению действительности и человека, которые сложились в юности. Самое главное отличие творчества 1837–1841 гг. от творчества 1828–1836 гг. заключено в степени художественности. Но это значит, что художественные идеи Лермонтова стали более отчетливыми, прозрачными и продуманными.
Вследствие своеобразия творческого развития между жизнью Лермонтова-человека и жизнью в литературе Лермонтова-поэта есть известное противоречие: жизнь Лермонтова-человека, несомненно, осталась незавершенной, внезапно и трагически прерванной, а жизнь в литературе Лермонтова-поэта в той творческой стадии, когда Лермонтова не стало, выглядит законченной. О творчестве поэта в целом нельзя сказать, что оно иссякло и что художественное дарование Лермонтова исчерпало себя. Речь идет лишь о том, что Лермонтов умер в то время, когда целый этап его творческой жизни был завершен.
Характер и особенности творческого пути Лермонтова позволили исследователям наметить следующую периодизацию: раннее творчество – 1828–1832; переходная фаза от раннего творчества к зрелому – 18331836; зрелое творчество – 1837–1841. Иногда два периода – ранний и переходный – сжимают в один (1828–1836), и тогда творческий путь Лермонтова делится на два периода (1828–1836 и 1837–1841). Одним из оснований такого подхода является воля поэта, до 1837 г. не отдававшего своих произведений в печать и начавшего публиковаться с 1837 г.
Лирика 1828–1833 годов. Общий характер. Жанровое своеобразие
Характеризуя послепушкинское время русской литературы, наиболее полным выразителем которого в прозе был Гоголь, а в поэзии – Лермонтов, Белинский писал: "Нигде нет пушкинского разгула на пиру жизни; но везде вопросы, которые мрачат душу, леденят сердце… Да, очевидно, что Лермонтов поэт совсем другой эпохи и что его поэзия – совсем новое звено в цепи исторического развития нашего общества".
Вопросы и сомнения, изначально присущие музе Лермонтова, – неотъемлемые атрибуты, спаянные с родственными им признаками, – скептическим взглядом на жизнь и горькой иронией. Цель сомнения – подвергнуть критике нынешнее состояние бытия и устремить человека к достойному его истинному, идеальному миропорядку, который обеспечил бы расцвет личности. Тем самым вопросы и сомнения – действенный путь к достижению естественных и законных прав личности. Пафос поэзии Лермонтова, писал Белинский, "заключается в нравственных вопросах о судьбе и правах человеческой личности".
Лермонтов рано осознал себя "избранником", человеком загадочной, "странной" и непременно высокой, трагической судьбы. Он уверовал в свою способность единолично разрешить коренные вопросы нравственного и социального устроения мира, один из постоянных мотивов юношеской лирики – переживание провиденциального смысла своей гражданской и поэтической миссии.
В первых, еще несовершенных стихотворных опытах личная участь представляется Лермонтову вполне предсказуемой. Юный романтик пророчит себе одиночество, страдания и героическую смерть. Его всюду встречает мертвящий хлад, упорное непонимание, и все попытки наладить контакт с другими людьми или фантастическими существами кончаются крахом.
Лирическое "я" раннего Лермонтова предстает в противоречии между героической натурой, жаждущей сверхчеловеческих целей, и реальным положением героя в мире, в обществе, которые не нуждаются в его подвигах. Мечты юного Лермонтова о гражданском деянии, о "славе" ("За дело общее, быть может, я паду…", "Я грудью шел вперед, я жертвовал собой…", "И Байрона достигнуть я б хотел…", "…в себе одном нашел спасенье целому народу…", "Я рожден, чтоб целый мир был зритель Торжества иль гибели моей…"), желание испытать судьбу, померяться с роком, слить слово с доблестным поведением роднят поэта с декабристами, с мятежными и гордыми героями Байрона, со своевольным индивидуализмом. Но они оказываются неисполнимыми: никто не требует от поэта и его лирического героя ответственного поступка, и его жертвенная самоотдача выглядит ненужной и напрасной.
Поэт, наделенный нравственным и духовным максимализмом, чувствует, что жизнь его протекает "без цели", что он "чужд всему". Это приводит его к ощущению потерянности, трагическому скептицизму, к преобладанию эмоции обиды и холодного презрения. Сохраняя жизненную стойкость и бескомпромиссность, не смиряясь перед ударами судьбы, Лермонтов в пору кризиса дворянской идеологии, наступившего после поражения восстания декабристов, ищет новые формы критики и протеста.
Россия в то время была, по словам Н. П. Огарева, "впугана в раздумье". Мужественным радикальным поступком в тогдашних условиях стало слово, но оно не могло заменить в сознании Лермонтова-романтика гражданской деятельности. Слово казалось поэту недостаточным аргументом в схватке с веком. Он стремился жизнью оправдать написанное им. История не предоставила ему такой возможности: поэт самими обстоятельствами был принужден к раздумью, к размышлению. Трезвый, бесстрашный самоанализ, напряженное самопознание, погружение во внутренний мир стали едва ли не единственными проявлениями гражданской активности и вместе с тем проклятием и мучением обреченной на тягостное бездействие героической натуры.
Первоначально лирическое "я" у Лермонтова еще во многом условно. Его своеобразие создавалось вкраплением автобиографических событий, например, романтически осмысленной легенды о своем происхождении, разлуки с отцом, тщательной фиксации любовных переживаний, лирической передачи душевных впечатлений, испытанных в течение одного дня (многие стихотворения принимают вид датированной дневниковой записи: "1831-го июня 11 дня", "1830. Майя. 16 число", "1830 год. Июля 15-го", "10 июля (1830)" и др.).
Автобиографичность дополняется общими романтическими приметами внешнего облика героя – то мятежника-протестанта, то демона-индивидуалиста ("холодное, сумрачное чело", "страдания печать"). Чувства героя заметно гиперболизированы и почти всегда предельны, страсти лишены полутонов и светотени.
Сосредоточенность на идее личности ("Я сам собою жил доныне…") обусловила прорыв Лермонтова из общеромантического круга эмоций к неповторимо индивидуальным. Выражая личную трагедию через процесс самопознания, Лермонтов обогащает его конкретным психологизмом. В философическом созерцании погруженного в "думу" лирического "я" обнаруживается деятельный, гордый и волевой характер, неудовлетворенный каким-либо прочным состоянием: в бурях он ищет покой, в покое – бурю ("Парус"). Его "вечный закон" – стихийная, неисчезающая внутренняя активность.
Герой и духовно родственные ему персонажи (Байрон, Наполеон) предстают в непосредственном соотнесении со всей Вселенной и по масштабу своих грандиозных переживаний выступают равновеликим мирозданию. Духовная мощь личности не уступает творческой силе Бога: "…кто Толпе мои расскажет думы? Я – или Бог – или никто!" ("Нет, я не Байрон, я другой…"). С этим мироощущением связаны космические, астральные мотивы. Лирическое "я" может ощущать гармонию со вселенной, устремляться в "небеса" – свою духовную родину ("Небо и звезды", "Когда б в покорности незнанья…", "Ангел", "Звезда", "Мой дом", "Бой"), но чаще противостоит мирозданию, отвергая его несовершенство и бунтуя. В последнем случае в лирику проникают богоборческие мотивы. Мрачный демонизм, отличаясь всеразрушительным характером, окрашивается настроениями одиночества и безысходности. Но, ощущая себя одиноким и чуждым мирозданию (или природе), герой одновременно соизмерим ему.
В ранних стихах всеобъемлющее отрицание "толпы", "света" выражено в формулах (например, "Коварной жизнью недовольный, обманут низкой клеветой…"), которые помогают понять суть претензий героя к обществу. Постепенно все явственнее проступают и контуры "толпы", "здешнего света", где подлинные ценности оказываются поверженными: "Поверь: великое земное Различно с мыслями людей. Сверши с успехом дело злое – Велик; не удалось – злодей". В свете, где царят "притворное вниманье", "клевета", "обман" и "зло", герой выглядит "странным", чувствует себя одиноким, обреченным на непонимание.