Сейчас я допускаю, что воспитатели должны были как то бороться с тем, что происходило. А методы? А методы, которыми они пользовались, не были ими изобретены. Этим методам их научила армия и прочие социальные институты. Если в стране, где мы росли, и существовала педагогика, то, наверное, только в книге Макаренко. Мы читали эту книгу с мамой, когда я ещё плохо читал самостоятельно. Её задавали нам на летнюю "прочитку". Это было, по моему, в четвёртом классе. Дописывая эту мысль, я неожиданно вспомнил еще одну картинку. В соседней палате был мальчишка, который постоянно массировал свой член. Причём он делал это не таясь и не стесняясь никого. Когда у него получалось что то интересное, он приходил в другие палаты и показывал всем желающим. Я вспомнил, как он стоит на пороге нашей палаты и показывает свой член. Его член огромный и красный. Все испуганно смотрят на него. Я хорошо помню, что мой член тогда был совсем другим. Я не знал тогда, что член может стоять или вставать. А его член был невероятный. Смотрите, крикнул он. Он держал его двумя руками перед всеми, и теребил не переставая. Не помню, что было дальше. Это картинка без продолжения. Так бывает с детскими картинками. Есть начало, но нет конца. Есть конец, но нет ни начала и середины.
И где то, во всём этом, было соревнование.
В моём детстве было два вида соревнования. Было соревнование где–то. Например, "весёлые старты". Это соревнование было надуманным и внешним. И мы, может быть, и хотели в нём участвовать, но оно было либо слишком коротко, либо без нас. А мы были лишь зрителями этого соревнования. Либо оно было вчера. А было ещё другое соревнование, в котором я, может быть, и хотел быть лишь зрителем, но не мог. Я мог быть в нём только участником. Это было настоящее соревнование. Такое как тихий час, например. Тихий час! Я неожиданно вспомнил про тихий час!
Когда я погрузился в эти странные воспоминания, то неожиданно одно из них пронзило мою память как разряд молнии. Удивительно! Удивительно как я мог забыть про него. Оно было вытеснено из моей памяти. Вытеснено на целые десятилетия. Это было воспоминание о городском лагере. Городской лагерь! Даже сейчас это словосочетание повергло меня в какую то дрожь, в какое то странное состояние. Даже мне самому трудно поверить, что это я и моё воспоминание. Видимо это было мощное изобретение министерства образования. Некоторые дети не хотят ехать в лагерь по тем или иным причинам. Например, хотят по вечерам быть дома. Общаться с родителями. Или родители по тем или иным причинам не хотят отвозить детей в лагерь за городом. Не могут достать хорошую путёвку или ещё почему то. Что делать? А всё просто - таких детей надо собрать в городском лагере. Это школа, в которую ты ходишь в учебном году. То же здание. А городской лагерь позволяет тебе ходить в неё ещё и летом. Это очень удобно. Тридцатого августа заканчивается последняя смена городского лагеря. Приходит первое сентября, а ты никуда не уезжал, следовательно, тебе не надо ниоткуда возвращаться. И для учителей это тоже очень удобно. Раньше у них были длинные отпуска, в которые им надо было уходить, что то в них делать. На целое лето расставаться со своими воспитанниками. А городской лагерь позволял никому ни с кем не расставаться. Все опять вместе. Воспитание продолжается!
В нашу школу привезли железные кровати, которые мы разгружали в конце мая на уроках физкультуры. Придя в городской лагерь, мы увидели их ещё раз. Они были установлены в классах. В тех классах, где мы учились. Классы стали палатами, где мы должны были спать днём. Это называлось тихий час. Так тихий час стал самым страшным часом в моей жизни и жизни некоторых моих друзей.
Наша палата располагалась в классе немецкого языка. Раньше я никогда не был в этом классе. Это оказалось моим первым знакомством с немецким языком. В классе немецкого языка было много плакатов. Немецкие слова, какая то странная башня. Может быть, нас специально поселили в этот класс? Как немцы пытали советских разведчиков, так и нас пытали в этом классе. Воспоминания об этой палате - самые жуткие воспоминания моего детства. Я закончил четвёртый класс и с первого сентября переходил в пятый. Видимо количества четвероклассников не хватало для полноценного отряда, а, может, это было сделано с какими то иными целями, но в наш отряд оказались записаны еще несколько мальчишек из более старших классов. Один или два - из шестого, а ещё двое - из восьмого или, возможно, даже девятого классов. Или они были второгодники? Я не знаю. В школе я их больше не видел, да и признаться не горел желанием увидеть. Они отличались от нас, будущих пятиклассников, как кашалот отличается от трески. Они были просто огромными. Мне казалось, что они были здоровее взрослых. Здоровее моего отца. И точно больше моей мамы. Это были огромные толстые битюги. С толстыми ногами, с огромными животами. Почему я помню про животы? Потому что на тихом часе надо было раздеваться. Раздеваться до трусов и маек с бретельками. Старшие почти не участвовали в издевательствах. Так мне казалось тогда. Дело в том, что мой малолетний мозг не понимал, что некоторые слова, взгляды тоже являются поступками. Мой мозг реагировал только на сам поступок. Когда два кашалота держали моего друга за ноги и за руки, а шестиклассник прыгал ногами ему на живот, то я видел это и реагировал на это. В общем, нам надо было продержаться один час. Только один час. Этот час назывался ТИХИЙ.
Так придумали взрослые. Взрослые, которые очень любят это слово. Тихий ребенок, тихий час, тихий океан. Мы ждали наступления этого часа. Нет, не так. Сначала мы просто жили. Потом мы начали жить до наступления тихого часа и после. Потом мы ждали, что он опять наступит. Ждали, когда завтракали с мамой. Потом мама отводила нас в лагерь. Почему молчишь, что то случилось? Спрашивала меня мама. Я не мог ей ничего ответить, потому что я ждал наступления тихого часа. А чем мама могла помочь мне? Ведь всё было уже определено. Она всё равно отведет меня в лагерь, а тихий час всё равно наступит. Он не может не наступить. Потом мы уже ждали тихий час вечером, когда засыпали дома в своих кроватях. Мы ждали, что только одна ночь, потом один завтрак и одна половина дня отделяет нас от Тихого часа. Часа, размером с жизнь. И нам нужно было преодолеть его! Пройти, удержаться, выжить. Или наоборот. Наоборот - стать невидимыми, не видеть ничего и никого, быть как кровать, как простынь. Это состояние могло помочь. Мы видели, что некоторым детям удаётся именно это состояние. Тогда они остаются незамеченными, и все пытки достаются не им. Пытки достаются другим детям. Тем, которые оказались замеченными. Почему они оказались замеченными? Потому что выглядели приметно. Потому что у них была более приметная внешность. Более приметная одежда, более приметное поведение. Например, они возмущались или пытались защитить свою честь. Или честь своих друзей. Или они заступались за тех, за кого нельзя было заступаться. Поэтому их держали за руки и за ноги, а садист шестиклассник прыгал им с кровати на живот. Им поэтому было больно, и мы видели, как им больно. И как им стыдно.
Его звали Павел Корчагин. Имя и фамилия героя гражданской войны. И он был горнистом нашего отряда. Он трубил в горн, что, наверное, очень нравилось директору лагеря… э… школы. Поэтому он приносил горн с собой в палату. Которая раньше была кабинетом немецкого языка. И этим горном он мог сделать тебе всё что угодно. Он мог сделать святотатство. Однажды он снял с горна алую материю и вытер ею ноги. Вся палата замерла. Он вытер горном свои длинные голые стопы, и мы поняли, что он может сделать с нами всё что угодно, и ему за это ничего не будет. Ничего и ни от кого. Ни от каких сил. Цыганистый тип. Он был очень загорелым. С очень длинными ногами. За этот месяц я знал о нём очень многое. Я знал, где он живёт. Он жил в длинном двухэтажном доме, куда заселяли тех, кто приехал в Москву работать. И я больше всего боялся, что, проходя с мамой мимо его дома, я встречу его, и он посмотрит на меня. Он посмотрит на меня и мне будет очень стыдно. Очень стыдно, потому что он мой палач. Мне будет очень стыдно, что мой палач посмотрит на меня. И увидит мою маму. Увидит нас вместе с мамой.
Дойдя до этого воспоминания, я поразился тому, на какое количество постановок назад Учителю удалось вернуть меня. Я увидел камни, которые стали родоначальниками целых ветвей вариантов. Эти камни стали каменными дебрями, в которых я блуждал, не помня места, откуда вошёл в них. Я вспомнил, что соревнование, на которое он натолкнул меня, возникало и продолжалось в моей жизни не однажды. Одно из них касалось моей научной работы. Я окунулся в неё с головой. Зарегистрировал и вёл специальный Интернет ресурс, на котором хотел вести научные диспуты и накапливать самое лучшее, что есть по этой теме. Я вспомнил, как много труда и времени вложил в свою научную работу. И как начал замечать, что некоторые авторы соревнуются лично со мной. Точнее с любой мыслью, которую они слышат от меня. О чём было это соревнование? В чём я соревновался с ними? Что привело мой портал и наши диспуты в одно из наиболее ожесточённых сражений в Интернете?