- Да, и плодотворный прирост камней происходит, когда каждый присоединенный камень даёт тебе два новых дыхания, - отчеканил он, - запомни, не меньше двух! Два новых дыхания. Со временем ты увидишь, что любой поворот будет давать тебе только одно дыхание. Это плата за поворот, за смену курса. Ложный лидер не даёт ни одного нового дыхания. И это единственный доступный способ выявить ложного лидера.
- Кто такой ложный лидер, Учитель? - спросил я, глядя на него снизу вверх.
- Ложный лидер - это ты сам. Ты сам, ибо никто не может присоединять твои камни против твоей воли.
Я не ожидал такого ответа.
- Но это не так! - закричал я. - Я могу привести тебе множество случаев, когда мои камни присоединяли за меня другие люди!
- Множество случаев? - его голос был непреклонен. - Ты не сможешь привести мне ни одного такого случая. Потому что в каждом из них ты сам подписывал разрешение на присоединение плохого камня. Ты, именно ты, подписывал такие разрешения своей собственной рукой. И никто кроме тебя!
Я задумался. Что то в этом заявлении заставило меня загрустить. Я понял, что двух правил Го за один день для меня более чем. Я попросил его остановиться на этом. Мы молча допили чай, и я ушёл в город. Я долго бродил по набережной. Там было малолюдно и прохладно. Потом я сидел в кафе. Там было также малолюдно и ещё прохладнее, чем на набережной. И ещё там был очень плохой чай. Чай из пакетиков. Я собственной рукой заплатил за него. Я заплатил за него той же самой рукой. Той же рукой, которой я подписывал разрешения на присоединение плохих камней.
- Переходим к третьему правилу. Камни ставятся по очереди, - объявил Учитель на нашей очередной сессии. - Именно очерёдность постановок делает Игру возможной. И именно это делает её совершенной.
- Я понял, - поспешил заверить его я, - это правило представляется мне очевидным.
- Очевидным? - улыбнулся он, и заговорщически подмигнул мне. - Как и первые два?
- По первым двум я согласился с тобой, - я был готов обидеться на него. - Но это правило действительно отличается от двух предыдущих. Это очевидное правило. Естественное. Ну не знаю, какими словами мне его описать.
- Привести пример, когда оно кажется людям не только неестественным, но и таким, что его вообще хорошо было бы отменить? - спросил он, и его глаза блестели.
- Приведи, хотя я думаю, что ты затруднишься с таким примером, - ответил я.
Здесь я хочу упомянуть одну вещь. Пока я не забыл этого сделать. Я называл Учителя на "ты" или на "вы" в зависимости от контекста и ситуации. Как я понимаю ни у него, ни у меня не было здесь какого–то комплекса, который заставляет людей жёстко переходить на одно из этих двух обращений. Я много общался с людьми разных возрастов и поэтому мог неожиданно назвать, например, ребёнка по имени отчеству. Иногда это давало впечатляющие результаты в разговоре. Ты и Вы - это разные субличности. У некоторых людей они оказываются расставленными на значительном расстоянии одно от другого.
- Оценивай, - он торжествующе улыбнулся, - что скажешь о том, что люди смертны?
- Ты думаешь это новость? - спросил я его.
- Хорошо, пусть это не новость. Новость - в другом. Мы говорили с тобой об очередности постановок, ты не забыл ещё тему разговора?
- Правило игры? - мое лицо вытянулось. - Поставили - сняли, родился - умираешь? Ты про это?
- Именно про это, - он казался чрезвычайно довольным собой, - и заметь, люди не понимают не только этого правила, но и то, что это правило. Они бы отменили его. Отменили, если бы могли отменить. Как тебе мысль о возможности отменить одно из правил?
- Правило отменить можно, - я чувствовал, что снова попадаюсь на его удочку, - для этого люди…э… участники игры должны просто договориться друг с другом. Правило - это договор.
- Ни одно правило из свода не может быть отменено! - отчеканил Учитель голосом вселенского судьи. - Ни одно, ибо отмена одного правила отменяет их все, делая Игру невозможной.
Какое то время я молча записывал наш разговор в свою записную книжку. Этот интервал помог мне выйти из одного состояния восприятия и перейти в другое.
- Скажите, - спросил я, - мы сегодня остановимся на этом правиле?
- А как бы тебе хотелось? - спросил Учитель.
- Мне? - переспросил я немного удивлённо, так как не ожидал с его стороны готовности продолжать. - Мне… если брать в расчёт меня, то было бы интересно узнать, о чём говорят следующие правила. Их содержание не является секретом?
- Четвёртое правило сообщает нам о запрещённых постановках. Есть перекрёстки, говорит оно, на которые ставить камень запрещено. Это перекрёстки, где изначально нет ни одного свободного дыхания. Это правило помогает нам различать перекрёстки и клетки, - изрёк Учитель.
Он подождал, пока я полностью запишу это правило. И, когда я остановился и выжидающе посмотрел на него, продиктовал мне следующее. Пятое правило о снятии камней с доски. Вот оно. Оно записано у меня так, как я услышал его в тот вечер: "Пятое правило о том, как камни снимаются с доски. Здесь мы впервые встречаемся с таким понятием как ход. Ход, согласно пятому правилу, состоит из постановки камня своего цвета и снятия камня другого цвета, у которого закончились свободные дыхания. Камень, у которого закончились свободные дыхания, снимается с доски".
- А зачем разделять ход и постановку? - спросил я. - Это не то же самое? Зачем так усложнять?
- Шестое правило знаменует собой начало нового цикла. Это правило объявляет условие Соревнования. Оказывается, и мы узнаём это из шестого правила, идёт великое Соревнование. Оказывается, что мы соревнуемся с кем то. С кем то, кого не видим и не знаем. Соревнуемся в том, сколько снято камней нашего цвета и камней противоположного нам цвета. И это было бы ещё ничего. Но мы внезапно узнаем из этого правила, что счёт в Соревновании уже открыт. Счёт ведётся не только по числу снятых камней, а ещё и по числу огороженных перекрёстков. Не просто огороженных. Не просто огороженных как попало! А огороженных так, что за них не должно быть дальнейшей борьбы. Где бы ещё нам набрать таких перекрёстков, думаем мы.
- Соревнование. Что за соревнование? - резко возразил я. - А меня спросили, хочу ли я соревноваться? Ничего себе! Оказывается, что я уже вовлечён в него. Вовлечён помимо своей воли? Вовлечён одним фактом появления на свет!
- А разве ты не соревнуешься с кем попало с самого своего детства? - спросил Учитель удивлённо.
Я открыл было рот, чтобы сразу же заспорить с ним, но вдруг некое воспоминание накатило на меня. В детстве я был физически слабым, но гордым ребёнком. Чувство собственного превосходства питалось простым и наивным желанием быть лучше других. Точнее, жить лучше других, получая самое вкусное, свежее и красивое. Наверное, каждому ребёнку свойственно такое чувство. Однако реализовать на практике идею подчинения окружающих своим целям было трудно из–за моего хрупкого телосложения. Заниматься спортом я не хотел категорически, и потому мой внутренний конфликт между желаемым и грубой реальностью лишь разрастался. Но по настоящему я осознал разрыв между миром мечтой и тем, что меня окружало, только в пионерском лагере.
В большом зелёном сарае кинотеатре для нас показывали удивительные фильмы. Я до сих пор помню многие из них. Они потрясали моё детское воображение. Это была мировая классика. Например, "Враг мой, друг мой". Я с ужасом и интересом смотрел этот фильм, не вмещая в свое сознание того, что видел. Или странные венгерские детские фильмы, сюжеты которых были довольно резкими: с убийствами или взаимным детским насилием. Сцена удушения главного героя с помощью противогаза бандой "злых" мальчиков, показанная в одном из таких фильмов, до сих пор стоит у меня перед глазами. Тогда, сидя в кинотеатре в окружении своих товарищей, я как будто сам задыхался с привязанными к стулу руками, пытаясь вырваться из безнадёжной ситуации.
В палатах было не слабее, чем в венгерских фильмах. В принципе воспитателей можно было понять. Тех детей, кто бесился в палатах, было трудно выявить, и у вожатых могло сложиться озлобление против всех своих подопечных. Я помню, как воспитатели, решив, что виновником очередных беспорядков являюсь я, привели меня в одну из своих комнат и заставили приседать. Я приседал и обязан был считать вслух свои приседания. Я не знал раньше, что человек может столько раз "присесть". Стоя между двух узких коек я отсчитывал сотню, потом ещё сотню, потом ещё. Между койками было очень узко. Это сейчас я понимаю, что трюк был отработан в совершенстве. Он состоял в том, что если я упаду от потери равновесия или в обморок, то просто завалюсь на койку, и воспитатели в этом случае ничем не рискуют. Результат этой пытки я понял только на следующий день. Когда не смог ходить. Я не мог ни ходить, ни бегать, по крайней мере, два дня. Я не мог ходить даже в столовую. Это был сильный, но незнакомый мне эффект. Ноги как бы стали не мои. Мышцы при малейшем напряжении начинали трястись мелкой дрожью, и это было всё, на что они были способны.