* * *
И ещё одна экспедиция. Зима. Ночь. Старый холодный вокзальчик (его уже давно снесли, и на его месте теперь солидное кирпичное двухэтажное здание) на таёжной станции Пижма. Плохо прикрывается дверь. А там на улице воет ветер, качается единственный фонарь у входа и несёт, несёт снег.
Наша электричка будет в четыре часа утра. Ближе к четырём сюда придут люди. А пока – мы вчетвером.
Во втором часу ночи на пороге вокзальчика отряхивает с себя снег ещё один пассажир, пришедший слишком рано, – не особенно трезвый пожилой мариец:
– Надо же какие люди бывают!.. Печник я. Я тут на Пижме шестнадцать печей сложил. У одного хозяина совсем недавно старую печь разбирал, новую делал. Тяжёлая печь была, не работала, вся забилась. Грязи сколько вытащил, сажей этой дышал… Вот я сегодня пришёл сюда в посёлок, припозднился. К двенадцати дело было. Я к нему стучу, а он не открывает. Я ведь слышу – он там. Он около моей печки. А я на холоде, по колено в снегу… Я обиды не держу. Но ведь нельзя так – стихия накажет.
Снова вспомнилась книга графа Толстого.
Он размышлял о характере черемисов – так в его времена называли марийцев. Честны, трудолюбивы, их бедность – не от недостаточного радения, а от того, что люди эти раз и навсегда поставили себе рамки, пределы: не брать из природы, от других людей лишнего, не роскошествовать. Оказавшись в марийской деревне, ощущаешь "неприхотливое, но всё-таки радушное гостеприимство": "въезжаешь просто, без спросу, вас накормят, чем сыты сами – редькой и хлебом, брусникой, грибами, сушёным зайцем, вяленой рыбой". И с возмущением писал: именно этим радушием, доверчивостью некоторые пользуются. Ничего нет проще – этих людей обмануть, обсчитать да ещё подсунуть потом какие-нибудь бумажки – читай, дескать. Николай Толстой писал об этом: "Мы, помещики, и все, кому доводится разбирать дела родословные, бездоказательные, никогда не станем входить в подробности представляемых нам жалоб от черемис на крестьян наших, и какие бы крестьянин ни приводил оправдания, увёртки и свидетельства других крестьян, все их можно пропускать мимо ушей без всякого доверия, но решительно слушать одного черемисина: у нас тысячи примеров, в которых черемисин всегда выходил победоносно!.. Разница между тяжущимися заключается в том, что русачки путают, облыгают, крестятся, божатся, заклинаются детьми и всякими другими отвратительными способами, как например: чтобы глаза лопнули, чтобы утробу разорвало, чтобы провалиться на месте (в это время другие поддакивают); окончательно же окажется, что вся божба эта была ложь, самая унизительная и оскорбительная для человечества! Черемисин же с первого слова противника скажет просто: "На него, бачка, всё не правда казыт", и тут же без околичностей расскажет всё дело своим странным наречием, и потом уже не прибавить ни слова".
Мариец рассчитывает доказать свою правоту: ему кажется, что сделать это проще простого, стоит дойти до большого начальника и всё ему рассказать, ведь правда на чьей стороне? Но большому начальнику иной раз не бывает дела до инородца. Да и сразу видно: облапошен он по его же собственной простоте. Черемисин уходит из присутственных мест удивлённый происшедшим, но ни капли не расстроенный. Он хорошо знает: высшие силы видят всё. И они ему зачтут правду, а обидчику не избежать наказания. Черемисин даже начинает жалеть его в такую минуту: не хочет, чтобы гнев высших сил обрушился на этого лысоватого чиновника и на купца, делающего удивлённое, непонимающее лицо. "Ваша бог виде!.. Нехорошо буде! Пропадил будешь! Умрил будешь!.." Стоило им из-за такой мелочи связываться с высшими силами! Подумали бы о себе!
* * *
Гостеприимство гостеприимством, а вот однажды Толстого, который на закате зимнего дня приехал в марийскую деревню, ждали неприятности.
Его возница из лихости несколько раз хлестнул кнутом и сбил с изб длинные тонкие сосульки.
Из домов выбежали возмущённые люди и чуть не побили приезжих.
– Злуй человек, нехорошо делал! – кричали они. И сбивчиво объясняли: – Мороз будет серчал, приходит в изба и усех помрём делать…
Ну, да, конечно. Толстой понял сразу, что натворил его возница.
Мороз сделал сосульки. А тут приехал чужой человек и сбивает их направо и налево. Не накажет ли этот мороз людей за то, что они вот так обходятся с делом его рук?
И вообще – что можно трогать в природе, чего нельзя и почему?
Совершенно точно: нельзя трогать, портить то, что к человеку отношения не имеет. Не рассчитываешь на явную пользу от того, что сделаешь, – лучше не вмешивайся. Потому что есть риск повредить.
"Снег свисает с веток ели – к хорошему урожаю", "Весной сосульки с желобов длинные – на урожай", "Зимой длинные сосульки – ячмень будет высокий" – это я нашёл в сборнике "Марийские народные приметы", который в 80-х годах XX века составил известный фольклорист Александр Китиков. Судя по примечаниям, он путешествовал и записывал их именно в тех марийских деревнях нижегородского Лесного Заволжья, где мог бывать за век до него граф Толстой.
Когда состоялось наше знакомство, Александр Ефимович рассказывал мне: собранные приметы он сдал на проверку на одну из местных метеостанций. Там вначале поулыбались. Но через пару лет рассказали: в это трудно поверить, но сбывается до 95 процентов примет. Нет, в приметах, конечно, ничего не говорится о конкретных значениях температуры в градусах, а также атмосферного давления и влажности. Ход событий в природе оказывается обозначен только в самом общем виде. И ещё оговорки: это были не "приметы вообще" – Китиков подобрал для проверки только те, которые записаны именно в тех местах, где находится метеостанция.
Вдумайтесь: свисает снег с веток ели. Ветки эти наклонные, и требуется, чтобы никто их не потревожил, иначе снега этого на них просто не будет. Сбили с крыш сосульки, и к весне уже никто не узнает, каким они стали бы – длинными, наклонными (а это уже другие приметы!), толстыми? Это всё равно что прийти в чужой дом и сломать часы или барометр – так просто из озорства.
А может быть, даже ещё хуже. Потому что ясно: связь между сосульками и остальным миром есть. И не исключено, именно от того, целы ли сосульки, будет зависеть всё вокруг? Сбил сосульки – и сломал не прибор, не источник информации, а саму погоду!
Не надо думать, что мы доподлинно знаем, что или кто управляет миром. Он слишком сложен, он прошит многочисленными связями. Их во много раз больше, чем даже самих предметов, вещей, которые нас окружают.
Но если так, стихия может не только наказывать. Она должна оставить за собой право на сюрпризы, на подсказки, на игру, в конце концов.
* * *
Я запомнил раннее утро в середине августа. Шли уже девяностые. В поездку на самый север Нижегородской области мы отправились вместе с моим другом Дмитрием, тогда ещё студентом-историком. В тот год так сложилось, что в наших поисках мы прошли в жару и под дождём сотни и сотни километров Лесного Заволжья. Мы стоически перенесли безденежье, в холод грелись в палатке. Мы вместе удивлялись увиденному и переписывали в тетради рассказы стариков и статьи из альбомов сельских библиотек.