- Думаешь, дядя Кейзи будет встречать нас на Эллис Айленд? - спросила Джорджи, которой было девятнадцать лет.
Красота Джорджи была более холодной, чем у ее старшей сестры. У нее были те же сине-зеленые глаза, а волосы цвета светлого золота. Все в их родном городке Дингле говорили, что Бриджит пошла в отца, владельца одного из нескольких кэбов в городке; а Джорджи - в мать, умершую четыре месяца назад от туберкулеза. Бриджит была более полная, с пышными формами, и вообще представляла собой вполне земной тип. Джорджи, хотя и была на дюйм выше и тоже крепкого сложения, но производила впечатление утонченной натуры.
- А почему бы ему и не встретить нас, - откликнулась Бриджит, стараясь скрыть свою нервозность от того, что очередь эмигрантов очень медленно продвигалась к трапу.
"Милостивая Матерь Божья, хоть бы эта очередь двигалась побыстрее".
- Он прислал нам деньги, чтобы мы плыли вторым классом, а мы плывем третьим, - сказала Джорджи.
- Джорджи, дорогая, я же говорила, что написала дяде, что мы поедем третьим классом, чтобы сэкономить деньги. Еще полно времени, и он успеет получить это письмо.
"Боже милосердный, это чертов Бобби, кажется, смотрит на меня? - Она едва удержалась от желания отвернуться. - Держись спокойно, - повторила она про себя. - Еще каких-нибудь десять футов, и мы будем подниматься по трапу".
Накануне все газеты пестрели заголовками:
ПОХИЩЕН ГРАФ УЭКСФОРД!
ФЕНИИ ТРЕБУЮТ САМОУПРАВЛЕНИЯ ДЛЯ ИРЛАНДИИ ЗА ЕГО ОСВОБОЖДЕНИЕ!
Она испытывала нечто большее, чем муки совести перед Джейми, и большее, чем чувство вины за сыгранную роль. Это верно: все было ради Дела, но поступала она, как продажная тварь, и даже хуже того: ведь ей понравилось! Джейми был на редкость хорош в постели. Он был хладнокровным снобом, но великолепным животным. Она не могла отделаться от мысли, что едва устояла, чтобы не изменить фениям и не стать постоянной любовницей Джейми. Это было так приятно…
Но в конечном счете она осталась верна Делу, потому что хранила память о своем деде. Джейми сейчас держали в качестве заложника в небольшом каменном домике на западе, за пределами деревни Беллинроб в Коннахте. Возможно, ему придется провести не очень приятные пару недель, но эти люди поклялись ей, что не причинят ему никакого вреда, а Богу известно, что при его миллионах и его внешности Джейми заслуживал того, чтобы получить в своей жизни хоть немного чего-нибудь неприятного…
- Тебе тяжело покидать Ирландию? - спросила Джорджи.
- Ну, конечно. Но я с нетерпением жду встречи с Нью-Йорком. По-моему, Джорджи, это должно быть что-то захватывающее. Вот увидишь.
"Милая, невинная Джорджи. Она никогда не должна узнать о том, что я была в постели у Джейми. И никто в семье никогда не должен узнать об этом. Я унесу эту тайну с собой в могилу… Слава Богу, наконец, трап. Наконец! И Бобби удаляется".
Как только Бриджит ступила на трап, она вспомнила своего деда. Мать перед смертью несколько раз рассказывала ей эту историю: как ее родители, когда она сама была еще младенцем, были выселены из своей хижины управляющим имения Шестого графа Уэксфорда. Было это во время Великого голода. Как они страдали! Все было так тяжело, что дедушка умер от голода, а бабушка еле выжила. Ей пришлось питаться травой и листьями, чтобы уцелеть.
Да, конечно, Бриджит должна была Барриморам гораздо больше, чем просто пинок под зад. Это верно, что все эти события происходили задолго до того, как Бриджит появилась на свет, но время не излечивает такие глубокие раны, как эта. Так что Джейми и его семья могут немного и пострадать.
"И кто знает, может, это и даст нам самоуправление?"
- Прощай, Ирландия, - сказала Джорджи.
Очень простыми словами она выразила всю глубину охватившей ее печали, ведь Джорджи покидала родину.
- Да, прощай, - эхом отозвалась Бриджит, стоя уже на середине трапа.
"Прощай, и со счастливым избавлением", - подумала она.
Эмигранты из Гамбурга склонились над бортом парохода, наблюдая за тем, как на борт поднимаются ирландцы. Рядом с Яковом Рубинштейном стоял молодой итальянец, который появился на борту "Кронпринца Фридриха" сегодня утром, пересев с другого парохода, вышедшего из Неаполя четыре дня тому назад. Он заметил двух сестер О'Доннелл и указал на них.
- Красивые, не так ли? - он улыбнулся Якову.
На итальянце по имени Марко Санторелли были видавшая виды шляпа, потертый пиджак, ветхие штаны, а также старые потрепанные башмаки. Ему было девятнадцать лет. Отец его был крестьянином. И, хотя ему совсем не мешало бы побриться, постричься и помыться, со своими густыми черными волосами и красивыми чертами лица он выглядел самым привлекательным молодым человеком, которого когда-либо в жизни приходилось видеть Якову.
Яков взглянул на сестер О'Доннелл и кивнул:
- Да, красивые.
- Ты говоришь по-английски? - спросил итальянец.
- Стараюсь.
- Вот что, у меня есть книга, - заявил с гордостью Марко, вытаскивая из кармана своего пиджака английскую грамматику и протягивая ее Якову. - Мне ее дала известная английская леди. Она давала мне уроки. Уроки английского! Я хорошо говорю, верно?
Яков из вежливости уклонился от ответа, но на книгу посмотрел с живым интересом.
- Какая английская леди? - спросил он.
- Мисс Мод Чартериз, знаменитая актриса лондонской сцены. У нее прекрасная вилла в Калабрии, откуда я родом. Я работал у нее садовником. Это очень важно!
Он усмехнулся.
- Она учила меня английскому. А тебя как зовут!
- Яков Рубинштейн.
- А я-а - Марко Санторелли. Мы будем друзьями, поедем в Нью-Йорк вместе и станем богатыми. А почему бы и нет?
Яков, рассмеявшись, пожал протянутую Марко руку.
- Конечно, почему бы и нет? Ты, действительно, считаешь, что мы станем богатыми?
Марко пожал плечами.
- Кто знает? Может быть. Я то уж точно беднее не стану. Не смогу.
- И я тоже, - улыбнулся Яков. - Я имею в виду и тебя, и меня - нас обоих.
Это была фраза, которую Яков слышал от Роско Хайнеса, и он занес ее в свой мысленный словарь английского языка. Он так же, как и Марко, хотел бы гордиться своим английским, но им обоим до этого предстоял долгий путь.
Марко смотрел на сестер О'Доннелл, которые прошли совсем рядом от них, стараясь пробиться сквозь толпу к самой корме парохода.
"Блондинка, - думал Марко. - Какая красивая. Она напоминает мне… Что? Лилию, может быть… Что-то очень хрупкое, но в то же время и сильное".
Джорджи заметила глазевшего на нее грязного итальянца.
"Красивый и, вероятно, развратный", - решила она.
Джорджи не поняла, почему ее старшая сестра выбрала Америку, и сначала была даже против этой идеи. Но после того, как пароход покинул Квинстаун, Джорджи охватило волнение, связанное с ожидающими ее неожиданностями, и даже ужасные условия третьего класса перестали действовать на ее душевное состояние. Она все больше погружалась в фантазии об Америке.
- Я читала, что у них есть горы, выше, чем наши Альпы, - сказала она Бриджит в первый день после отплытия, когда обе они стояли у борта, вглядываясь в океан. - И там есть пустыни, еще более страшные, чем Сахара.
Она сделала паузу, чтобы потереть глаза. Бриджит заметила это.
- Джорджи, дорогая, перестань, - сказала она. - У тебя от этого краснеют глаза.
- Знаю, но они ужасно чешутся.
- А ты пользовалась жидкостью для промывания глаз, которую я тебе купила?
- Да, но, кажется, она мало помогает. И все-таки, как ты думаешь, Америка большая?
- Говорят, что от Нью-Йорка до Калифорнии - три тысячи миль.
"Она должна быть достаточно большой, чтобы в ней можно было затеряться", - подумала Бриджит.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Марко вспоминал.
- Никогда не произноси в конце английских слов звук "а", - говорила ему английская синьора. - Так говорят только итальяшки, а ты ведь не хочешь, чтобы тебя считали итальяшкой. Ты хочешь быть итальянцем. Ты хочешь гордиться собой.
Марко все помнил, но, взволнованный знакомством с Яковом, тут же забыл обо всем. Но теперь, когда он лежал на своей верхней койке трехъярусной каюты в вонючем третьем классе "Кронпринца Фридриха", он мысленно высек себя.
"Нельзя говорить: я-а Марка Санторелли, а надо: я Марко Санторелли. О Боже, как все это сложно запомнить. И какая здесь вонь!"
Марко вспоминал и другое, более всего нищету. Все девятнадцать лет своей жизни он не знал ничего, кроме бедности в ее худшем виде, беспросветной бедности. Его семья арендовала жалкий участок земли на палимых солнцем каменистых холмах северной Реджо Калабрии, недалеко от Мессианского пролива, отделяющего Италию от Сицилии, подобно Сцилле и Харибде в древнем мифе. Земля являлась частью владений графа ди Луна, богатого землевладельца, чьи предки прибыли из Испании, когда Калабрия входила в Королевство Обеих Сицилий.
Марко никогда не видел графа ди Луна, проводившего большую часть времени в Лондоне и Неаполе, но ему хорошо было известно, что управляющий графским имением никогда не забывал день арендной платы.
Граф владел и прелестной виллой, выходившей прямо к морю. Виллой д'Оро. Он сдавал ее в зимние месяцы известной английской актрисе мисс Мод Чартериз. Мисс Чартериз, встречавшая графа в высшем свете, обожала средиземноморское солнце в январе и феврале. И именно она, мисс Мод Чартериз, и побудила Марко покинуть Италию.