Я быстро вылезаю из ванны и закутываюсь в легкое шелковое кимоно, которое отец привез из деловой поездки в Японию. Это было тогда, когда он еще ездил в командировки. Это был подарок для мамы, но она никогда его не носила - не знаю, почему она отдала его мне. Я люблю его, потому что это самый женственный предмет одежды, который у меня есть. В нем я выгляжу высокой и стройной. Мои волосы падают на плечи, и если я укладываю их в прическу, то выгляжу намного старше своих лет. Я одолжила у Сюзанны косметику и приступила к работе над собой: глаза, губы и даже (актрисы обязаны это делать) внутри ушных раковин. Я уверена, если бы какой-нибудь мужчина увидел меня в этот момент, он бы подумал, что я вполне искушенная женщина.
Но, конечно, для занятия макияжем я выбираю время, когда нахожусь одна в квартире. Маме бы это не понравилось, она вообще считает макияж нездоровым развлечением. Если бы она, бедная, знала! В самом деле, кажется, она считает все, чем занимаются девушки, напрасной тратой времени. Она даже не представляет себе! Она считает себя женщиной с широкими взглядами и всегда говорит нам об этом, особенно когда что-то нам запрещает. В кимоно я не просто чувствую себя старше - у меня всегда возникает непреодолимое желание, которое гонит меня прямо в кресло, заставляя раздвигать ноги и удовлетворять себя немедленно, лишь бы как, торопливо, бездумно.
Мне кажется, во всем виноват шелк, его мягкость и запах.
Однажды я взяла какие-то очень резкие, содержащие мускус духи из маминого туалетного столика. Духи эти очень дорогие, мама никогда ими не пользуется, предпочитая туалетную воду с сильным лимонным запахом. Мое кимоно благоухает мускусным ароматом, смешивающимся с запахом моего тела. Смесь заставляет меня вспомнить фильм "Жижи", экранизированный по роману Колетт, который я видела в фильмотеке. Мне кажется, кокотки должны пахнуть именно так, это тот вид запаха, который придает чувство собственной значимости, ощущения своего тела.
Мне, вообще-то, не очень нравится мое физическое развитие. Сюзанна во много раз лучше в этом смысле, но в какой-то момент я забываю о своих недостатках, размышляя лишь над своими лучшими качествами. Например, моя кожа. У меня очень нежная кожа, ее чудесное бледное матовое строение больше напоминает китайское. У меня никогда не бывает прыщей или угрей. Более того, мысли о своей коже имеют такой же эффект, как и размышления о кимоно и его запахе: это один из моих способов просыпаться - что отнюдь не является автоматическим процессом. Что же касается школы, домашней работы и спешки то в одном, то в другом, то у меня действительно остается мало свободного времени. Но мастурбирую я так часто, как только могу; получается как минимум один раз в день.
Внезапно я начинаю видеть Мориса в другом свете: он кажется далеким, а его образ все более расплывчатым, и я начинаю как бы дискутировать сама с собой. Я интеллигентна, теперь я женщина, женщина, которую он выбрал. Сюзанна ничего не знает о том, что случилось… Что будет? На меня накатывает странная волна гнева по отношению к Морису и прилив неудержимой любви к Сюзанне. Как он осмелился предать ее? Возможно, я и радуюсь этому или испытываю чувство самодовольства, но сама мысль об этом невыносима. Как будто она сближает меня с сестрой, восстанавливает против Мориса и его отказа от нее. По крайней мере, Сюзанна должна знать, что я люблю ее. Он не является членом нашей семьи. Она всегда находила и будет находить мужчин, сколько захочет. Может быть, из-за своей чрезмерной внушаемости она вскоре примирится с этой мыслью: конечно, мама не слишком расстроилась бы, если бы отношения между ее старшей дочерью и "коммивояжером" не получили дальнейшего развития…
Я дождусь подходящего момента. Что касается меня, то в действительности не существует никакой проблемы: я не буду ханжой, как Сюзанна, которая позволяет Морису только брошенные мельком взгляды на ее плоть или полупоцелуи украдкой, когда их никто не видит. Да, я буду любовницей Мориса до тех пор, пока не стану его женой. Но чем больше я убеждаю себя, что события неизбежно найдут продолжение, тем большую нежность я испытываю к своей сестре.
Нет, невероятно то, что я думаю. Я не могу питать недоброе чувство к Морису. Нельзя негодовать в отношении того, кто любит тебя, а он меня любит. Все же я в долгу перед Сюзанной. Речь идет не о компенсации или утешении. Морис явно не был предназначен для нее, как и она для него, потому что я - противоположность Сюзанны, а Морис изменил свое мнение и выбрал меня. Что я должна Сюзанне - это саму себя. Не много, но это все, что я имею, у меня нет ничего, кроме меня самой. Разве не утверждают, что любовь - это собственный яд? Сейчас я ни одного человека, близкого или далекого, не люблю так сильно, как люблю Сюзанну. Эту повседневную невидимую любовь я и должна открыть ей.
Верно, так и должно быть, я не буду терять время напрасно. Босиком иду по коридору и бесшумно открываю дверь ее комнаты. Она опустила шторы и уже легла в постель. Мориса в комнате нет. Я была уверена, что после обладания мной он не мог, как обычно вернуться к своей невесте или, что более точно, к экс-невесте.
Это своего рода наука. Я не испытала трепета от этого, все случилось так, как я и ожидала. Моя логика безупречна, и как только я вижу Сюзанну, отвергнутую, раскрытую, я подавляю рыдание. Возле кровати глубоко вздыхаю.
Пристально разглядываю ее.
В том, как она возлежит на постели, обнаженная, само воплощение лени и беспечности, даже не удосуживаясь как следует отвернуть покрывало, даже не положив подушки поудобнее - вся Сюзанна, дорогая, чудесная Сюзанна. Да, Сюзанна, ты прекрасна и восхитительна! Я бормочу слова, как совсем недавно это делал Морис.
Лежа на животе вполоборота, одна нога слегка согнута, другая вытянута, моя сестра демонстрирует мне свои красивые округлые груди, два атласных шара с незаметными углублениями в районе талии, и затененное продольное расширение между бедрами, которое в моем воображении шевелится темной массой, колышется под моим пристальным взглядом. Я ложусь рядом с ней, распахиваю кимоно и прижимаюсь к ее телу. Поначалу она даже не замечает; тогда я просовываю свою левую руку ей под голову. Она слегка приподнимается, как будто хочет облегчить мою задачу, но по-прежнему рассеянна. Моя другая рука обнимает ее, соединяется с ее собственной рукой, лежащей полураскрытой на груди, и эта рука смещается, как будто хочет освободить место для моей. Это только рука, хотя она так податлива, Сюзанна почти засыпает.
Впервые я ощущаю в своей ладони этот темноватый сосок, этот большой коричневый околососковый кружок, предмет моей огромной зависти; темный сосок возвышается подобно моему, околососковый кружок сжимается и дрожит.
Почти бессознательно я выдвигаю свои бедра вперед, чтобы еще крепче прижаться к ней: я чувствую нечто похожее на настойчивость и слегка раздражаюсь от того, что у меня отсутствует мужское начало, нет полового члена, чтобы вонзить в нее. Этот член, который согласно моему воображению мне следовало бы иметь, чтобы войти в Сюзанну, как Морис вошел в меня, должен быть твердым, вздутым, подергивающимся, его небольшая вена выпуклой, а головка - красного цвета…
Но я останавливаю себя, пристыженная, смущенная. Сюзанна подумает, что я сошла с ума или, еще хуже, - омерзительна. Она придет в ужас от моего бесстыдства. Я содрогаюсь от стыда, мое сердце готово выскочить из груди, а слово "бесстыдство" задевает меня, как плевок. Еще одно слово: всегда эти слова, которые мне нравятся, которыми я обычно так удачно пользуюсь, но которые тоже могут восстать, оборачиваются против меня, клеймят меня навечно, возвещают о моем стыде. Что я отвечу Сюзанне, если она скажет: "Прекрати эти пакости, прекрати, ты, потаскушка, что ты делаешь, грязная сука"?
Однажды я подслушала, как, выходя из туалета, Жанна Мьяле сообщила Мишель Фарно, что слышала, как в соседней кабинке две девушки занимались какими-то пакостями, и она узнала голос одной из них, Луизы Менего.
С того самого дня под пакостями я всегда подразумевала двух девушек, возбуждающих друг друга среди сортирных запахов. Должна признаться, меня месяцами преследовал образ Луизы Менего и другой девушки, занимавшихся своими грязными шалостями, но лишь до тех пор, пока я не предпочла лучшее: забавляться с собой. И, кроме всего прочего, бесстыдница Луиза Менего была совсем непривлекательной, хитрой, сутулой, с землистым цветом лица.
Но с того времени, как я узнала об этих "пакостях", я была очарована ее очень тонкими, почти белыми губами, представляла их прилепленными к своей коже подобно глубокой царапине, подобно неизгладимому воспоминанию о порезе бритвой.
У отца есть набор бритв. Замечательная коробка красного дерева с подкладкой из темно-фиолетового бархата, в которой находятся семь вышедших из употребления опасных бритв. Каждое широкое лезвие инкрустировано золотом. А ручки - из слоновой кости, пожелтевшие от времени, истертые и настолько гладкие, что кажутся отполированными державшей их рукой. Должно быть, мне было семь или восемь лет, когда я взяла одну из бритв и порезала себе левую ладонь.
Сейчас, лежа неподвижно, я ощущаю, что Сюзанна продолжает мои прежние действия на свой страх и риск. Значит, она не чувствует отвращения ко мне! Стыд исчезает, как по мановению палочки, на смену ему приходит возбуждение. Какое счастье! Моя рука оставляет грудь, на которой лежала, и опускается на живот Сюзанны, в то время как все мое тело снова движется в унисон с нею. Я не могу больше ждать. Я не могу больше попусту терять время. Мой палец проскальзывает в "барашки" Сюзанны.