Вадим Черновецкий - Лолиты стр 10.

Шрифт
Фон

Так что я, вероятно, продолжал физиологически ненавидеть и презирать их, ибо орган мой трепетал от восторга каждый раз, как короткие маечки вздергивались, обнажая их крепкие, тонкие и соблазнительные спинки, талии и пупочки. Я понял, что я хочу отомстить им своей властью над ним - тем, к кому я иду, и над Лешей тоже.

Я стал думать о девушках. Больше всего я люблю девочек в коротеньких маечках. Животик с пупочком - лучшее, что есть в девушке, если внутри у нее пустота. Оголенный животик с пупочком полностью оправдывает ее существование в моих глазах. Помимо того, что это просто красиво, а про свое отношение к Красоте я говорил уже не раз, это еще и глубоко символично для меня.

В жизни, особенно в обществе, мы почти всегда одеты. Но под одеждой, как это ни банально прозвучит, мы абсолютно всегда обнажены. Нагота - символ биологического, звериного, естественного в нас. Иначе говоря, сколько бы мы ни надевали на себя всяких одежд - книг, трактатов, ученых степеней, светских условностей и т. д. - подо всем этим мы - обнаженные тела. "Так было - так будет", как писал Леонид Андреев - правда, по совершенно другому поводу. Вероятно, впрочем, что и эта мысль довольно банальна.

Но вот к чему я ее сказал. Девочка в коротенькой маечке не просто надевает ее на себя, как, скажем, крестьянин надевает на себя валенки или полушубок. Она живет в ней. И в обществе, и у себя дома она постоянно напоминает себе и другим, что, конечно, да, у нее есть имя, возраст, место жительства и место учебы или работы, что она, конечно, снаружи социальна, но внутри, внутри, подо всей этой одеждой, она нежная и грациозная самка, жаждущая размножения или, по крайней мере, окружающей его игры.

Это очень честно с ее стороны.

Что будет, если согнать в одну комнату, запереть на ключ и оставить на долгое время группу соблазнительных девушек и приятных на вид молодых людей, лишенных всякой одежды, при условии, что в самой комнате надеть тоже нечего, закрыться нечем и спрятаться некуда? Рано или поздно будет групповуха. А ведь что мы сделали? Мы просто вернули им их природный, первозданный вид и поставили рядом друг с другом.

Вот о чем я иногда думаю, глядя на девушек в коротеньких маечках. Хотя чаще я не думаю. Я просто таю от наслаждения при виде их чуть пушистых или сладко-гладких животиков.

Когда я начал интересоваться ими в эротическом смысле? Не помню. Вероятно, когда перестал ощущать себя физически слабым. Потому что раньше - я до сих пор помню это! - меня раздражала их женственность. Я воспринимал их как анатомически испорченных мужчин, променявших силу на никому не нужное изящество. А ведь тогда от своих половых объектов я хотел прежде всего силы.

Потом, когда я почувствовал, что она есть и у меня самого, я научился ценить нежность их очертаний. Я уже не хотел, чтобы грудь была непременно сильной, как у мальчиков. Меня начала возбуждать и ее… припухлость? приподнятость? До сих пор не знаю, как это лучше назвать. В общем, я полюбил эти странные горки. Я хотел кусать, есть их. Я хотел есть и красивых девочек, и красивых мальчиков, и себя в период нарциссизма. Кажется, Фрейд уже писал, что половому влечению сопутствует и стремление к поглощению.

Впрочем, за неимением горок в мгновения оргазма приходилось кусать подушку, отчего ее наволочка к моменту стирки как-то странно желтела, а потом, к счастью, опять белела, спасибо маме и технике.

Волнение мое нарастало. Я приближался к заветному жилому комплексу. Его блестящие глянцем и бирюзовой черепицей (если это была она) стены, совсем не характерные для таких высоких домов, создавали ощущение неприступности, роскоши и избранности. "Здесь живет он, - думал я. - Что, если тело его столь же элитарно, как и этот дом?" Меня удивило и позабавило это странное сравнение. Я уже предвкушал, но горло мое неумолимо пересыхало.

Я осторожно поднялся по отделанному мрамором и гранитом крыльцу - стеклянные двери сами разъехались передо мной, как в современном магазине. Я подумал, что при желании это можно было бы принять за знак того, что сама жизнь призывает меня совратить его, воспользоваться им, насладиться его телом. "К черту символизм! - подумал я. - Это начинает попахивать уже какой-то патологией. Я, нормальный, здоровый педофил в самом расцвете лет, а на какую-то фигню всё внимание обращаю. Стыдно!" - Скажите, пожалуйста, это жилой комплекс "Газпром"? - робко спросил я у представительных охранников.

- Да, - ответили они мне тоном секретарей встречи Россия - НАТО. - А что вы хотели?

- Я частный преподаватель, иду к Васильевым, квартира 256, - скромно пробормотал я, будто оправдываясь.

- Подойдите вон к тому щитку, наберите номер их квартиры и нажмите кнопку звонка, - пояснил охранник тем же фирменным тоном.

Я проделал всё это. Заиграла красивая музыка, я стал ждать, пока к домофону подойдут. И снова я почувствовал себя человеком, просящим тепла, любви, Красоты, ждущим где-то снаружи, под дождем и нервно, судорожно гадающим: дадут, не дадут?

Меня, разумеется, впустили. Лифты здесь тоже подъезжали с красивым звуком. На втором этаже действительно был не такой уж и маленький двор. Я вошел в подъезд, осторожно обошел уборщицу, которая, как я впоследствии убедился, мыла здесь полы практически без остановки. Потом был еще один лифт, потом коридор с весьма хорошими натюрмортами на стенах. Они, по-моему, не были дорогой распальцовкой. На мой взгляд, это было искусство, причем оригинальное, что меня, признаться, удивило.

И наконец я позвонил к ним. Дверь открыла потрясающе красивая, хотя и не совсем уже молодая женщина со странным именем Леся Владимировна. Я обрадовался. Это был хороший признак. Если мать так обворожительна, велик шанс того, что и сын не хуже. Яблоко, как говорится, от яблони…

И вот прибежал он. Он был, пожалуй, еще восхитительнее, чем Леша. Лицо его было более правильным, чем у Леши. Загар - более ровным. Леша был худощав, этот мальчик - среднего телосложения, что привлекает меня даже больше. Леша был блондином, но не ярким, к тому же с карими глазами. А этот был настоящим голливудским красавцем: ярко-голубые глаза, ярко-светлые (некрашеные при этом) волосы. Он покорял каждым своим движением. Но на мне были все-таки брюки, а не бермуды. Соответственно, и ткань не такая тонкая. А потому я не очень боялся того, что мой восторг будет замечен и правильно истолкован.

Когда в теплую половину года наша кошка охотится с кухонного подоконника на птичек, прилетающих на внешний подоконник поклевать хлебных крошек и арбузных семечек, которые мы им туда насыпаем, она, сидя в засаде за какой-нибудь вазой или занавеской, начинает бешено размахивать, даже вращать хвостом, хищно клацать зубами и исступленно, экстатически примяукивать. Она настолько звереет, что просто не может себя контролировать. Только охотничий инстинкт не дает ей совершить бросок раньше срока.

Надо ли пояснять, что нечто подобное происходило сейчас и со мной? Кинуться к нему, стащить с него майку, щупать его тело, задыхаться, терять себя, растворяясь в этом бесконечном и великом океане Красоты, тереться о его обнаженный пупок своим презирающим и обожающим его членом, залить горячим и мощным семенем его голую грудь, изумленные соски…

- Мы хотели бы, как вы помните, чтобы вы занимались с Максом и английским, и немецким, и русским, - спокойно и деловито говорила между тем Леся Владимировна.

- Да, конечно, я помню, - отвечал я, едва ворочая онемевшим языком в пересохшем рту.

- По 45 минут на каждый предмет, - продолжала она.

- Хорошо, - автоматически отвечал я. - Давайте попробуем…

Макс… Какое жесткое и сильное имя. Не то, что расслабленно-безвольное Леша. Интересно, подходит ли ему это имя? Выражение лица нагловатое, глумливо-блудливое и тоже, конечно, не обезображенное интеллектом, как и у Леши. Но тот был покорный, а этот, кажется, сильный, хоть и капризный. Да… И майку с себя стягивать что-то не спешит. Сам он мне не откроется, не отдастся. Похоже, его надо брать силой. Но ведь нужен предлог…

Предлог не заставил себя долго ждать. Примерным учеником он был первые минут 30. Затем он вернулся к своему естественному поведению, к своей истинной сущности, которую я, выходит, почувствовал совершенно правильно. Он как-то ленивее, с большими задержками стал показывать мне свои школьные тетрадки, которые были нужны мне, чтобы оценить его уровень и узнать его проблемы. Я делал замечания. Потом он стал теребить пальцами кончики страниц принесенных мной учебников, что было уж совсем скотство, так как я покупал эти учебники на свои деньги, а потом использовал их для занятий с другими учениками.

- Максим, жуй, пожалуйста, свои учебники, мои учебники несъедобны! - сказал я ему.

Он радостно, но, кстати, ничуть не виновато захихикал над этой непритязательной, незамысловатой, дешевой шуткой. И, как и с Лешей, я почувствовал свою власть над ним. Власть своего одетого ума над его голым и глупым атлетическим телом… Голым? Неужели я сказал "голым"? Но ведь он очень даже одет и раздеваться как-то не спешит. Надо что-то делать. Он продолжает теребить и мять кончики моих страниц. Он, бездушное тело, незнание, глумится над книгой, над бестелесным духом, над знанием. Я хватаю его шаловливую руку, сдавливаю ее пальцы. Первое наше прикосновение. Мне становится жарко, красно, орган мой взлетает вверх, как прыгун с шестом. Я вспоминаю эрекцию, смущавшую меня минут 10, когда я в 14 лет впервые в жизни взял за руку девушку, причем не как подругу, не как человека, а именно как девушку. Но то было в 14 лет. С тех пор много чего успело произойти. Орган мой, преодолев пятиметровую планку, упал на мягкие маты - на мешочек с двумя шариками, вырабатывающими звериную похоть и поэтический восторг, отчаяние и экстаз, жгучую жажду Красоты и счастье, разрушение и созидание.

Ваша оценка очень важна

0
Шрифт
Фон

Помогите Вашим друзьям узнать о библиотеке