Но он даже не подумал наклониться обратно к столу. Я посмотрел на него пристально, словно желая подчинить себе его волю, заставить его учиться. К моему удивлению, он ответил мне точно таким же взглядом, только еще и упрямым. Мы смотрели друг на друга долго, прямо и напряженно. Мне показалось, что семя польется у меня сейчас изо рта, что я зарычу, захриплю, закричу от возбуждения. Мне захотелось обнять его и впиться своими жадными губами в его идеальные детские губки, покрыть жесткими, яростными поцелуями всё его совершенное лицо и подобно питону, всосать в себя его тело, поглотить его красоту.
15
Выйдя за дверь его квартиры, я одновременно и успокоился, поскольку на сегодня всё уже было позади, и оцепенел, поскольку вообще-то всё только начиналось. Я осознал то, что я с ним делал. Впрочем, ничего противозаконного пока что у нас с ним не было. Оцепенел я скорее от страха скандала с родителями… и оттого, что мечта моя начала сбываться. Ночь моя стремительно превращалась в день. Но я, будучи человеком медленным, всё никак не мог в это поверить. Вот если бы это продолжалось год или два, - пожалуй, я бы успел это осознать и даже привыкнуть к этому. Но сейчас, когда происходило всё в течение считанных дней, минуты страха и трезвости сменялись у меня минутами дикой похоти, опьянения, безумия, жажды Красоты, сметающей всё на своем пути.
Итак, я получил право щупать его в борьбе… Но ведь это неудобно! Я должен всё время напрягаться, всё время думать о том, как бы удержать его руки. Я должен, по сути, быть таким же телом, как и он, разве что одетым, но зато еще более сильным. И раздевать его вынужден я украдкой, под предлогом щекотки. Таким образом я никогда не смогу снять с него что-нибудь целиком и надолго, только задрать на пару минут. Конечно, этого было мало. Но что можно было поделать? Части тела сейчас мы не проходили с ним ни по английскому, ни по немецкому, ни тем более по русскому. Конечно, я мог ввести эту тему в качестве повторения, если по английскому, или для общего развития, если по немецкому. Но ведь на игру эту он всё равно бы не пошел. Он не станет добровольно отдаваться, да еще и так просто и наивно. Это ведь не Леша.
И вдруг меня осенило. Массаж! Раз он любит всякую возню и всякие необычные штуки, я мог бы предложить ему массаж, причем электрическим массажером. В качестве развлечения, в качестве игры, в качестве отдыха от столь ненавистных этому телу духовных занятий.
Вот только хватит ли у меня на это наглости? И в какой момент лучше это сделать? Когда я слеп от желания, а потому об опасности не думаю? Или, напротив, когда я внимателен и собран и могу просчитывать варианты?
Два дня спустя я снова пришел к нему. Не успел я открыть учебник, как он уже взял и закрыл его.
- Максим, ты чего? - спросил я так, как будто до этого он вел себя по-другому.
- А вот так, - ответил он нахально, и в глазах его мелькнуло то же самое выражение глумливости.
Я попытался открыть учебник снова, но тут уже он сам схватил мои руки! Со мной произошло что-то странное. Я почувствовал себя как во сне. Я ощутил необычайную легкость. Я вдруг перестал волноваться. Я просто делал то, что должен был делать, чего не мог не делать. Что вынуждала меня делать его Красота. Она будто вела меня за руку - а может быть, и за член.
- Далеко мы с тобой пойдем! - сказал я…
- В каком смысле? - не понял он.
Я применил с ним прием, которому обучил меня в детстве брат, когда мы увлекались самбо. Когда тебя хватают за запястье, надо повернуть свою кисть так, чтобы схватить держащую тебя руку и потянуть ее на себя. В итоге ты и сам освобождаешь свою руку, и блокируешь руку противника. Нужно только следить, чтобы он не применил такой же прием с тобой.
- Вот тебе и смысл, - ответил я, бросая его вниз с табуретки…
Ковер был мягкий, так что ничего особенно антигуманного в моем поступке явно не было. Он упал на пол, я придавил коленями его ноги, а руками прижал к полу его руки. Я распял его. Пришпилил, как бабочку. Но, во-первых, он был одет. Во-вторых, все мои конечности были заняты держанием его, так что терзать его было мне совершенно нечем. В-третьих, поза эта напрягала меня почти так же, как и его. Мне не хотелось оставаться в ней долго. И тогда я сел ему на бедра…
- Извращенец! - воскликнул он.
Это поразило меня как гром. Я частично вышел из своего состояния. Я не мог понять, шутит он или нет.
- Ты шутишь? - спросил я прямо… и понял, как это глупо и неуклюже.
- Какие тут шутки? - ответил он и поглядел на меня испытующе.
Я выдержал его взгляд, пытаясь изобразить спокойствие.
И он засмеялся. Тогда я мысленно вздохнул с облегчением. Вздыхать вслух было бы еще глупее, чем спросить: "Шутишь?" - как сделал я только что.
Мне нравилось, что он, поверженный, смотрит на меня снизу вверх, а я, победитель, сижу на нем и смотрю сверху вниз. Я снова насладился своим превосходством. Но настоящей власти у меня сейчас не было. Руки мои по-прежнему были заняты. Мне стало полегче его держать, но щупать его тело мне всё еще было нечем. Правда, ко мне вернулась внутренняя легкость и дерзость.
- Максим, - сказал я как можно нейтральнее, - тебе делали когда-нибудь массаж?
- Было как-то, - ответил он. - В школе. Перед бассейном.
Он учился в частной школе, где бывало всякое.
- Тебе понравилось? - спросил я.
- А что? - насторожился вдруг он, и я вздрогнул.
- Так… Просто интересно.
- Да, прикольно было.
- А я умею. Делал некоторым своим девушкам.
Повисла неловкая пауза. Я не решался предложить это же ему.
- У меня, наверно, так хорошо это получалось, что они всё просили и просили. Замучили, сволочи. Совсем покоя лишили, - соврал я.
- Ой, а сделайте мне! - загорелся он.
Мой расчет оправдался. Когда я дал ему понять, что мне это трудно, но если очень попросить, то я мог бы, он тут же захотел, чтобы я сделал это ему. Он привык получать исключительное. Все-таки он действительно был избалован домашней роскошью и вежливостью, а может быть, и угодливостью учителей частной школы.
- Максим, - лживо вздохнул я. - Я же сказал тебе, что они меня этим замучили…
- А зачем вы тогда об этом заговорили?!
Похоже, в каких-то вопросах он был не так глуп, как мне казалось… Он застал меня врасплох.
- Ну, так… Я вот на тебе сижу, и на них так же сидел, когда массаж делал… Поза одинаковая, вот и вспомнилось как-то само.
- Ну тем более, - сказал он. - Раз вы уже всё равно на мне сидите… А дверь можно закрыть на ключ.
Я так привык, что с ним надо бороться, что я просто поразился, когда эта рыбка сама поплыла в мою сеть.
- А зачем запирать? - спросил я как можно беспечнее, чтобы еще больше укрепить его во мнении, что ничего необычного сейчас не будет. - Разве это что-то преступное?
- Мама хочет, чтобы мы занимались, - пояснил он. - Уроками.
- А ты ж всё равно ими не занимаешься, - ответил я нагло.
- Но она-то думает, что занимаюсь! А если она увидит, что мы тут устроим, она поймет, что уроков никаких нет!
- Почему же, - не сдавался я, - одно другому не мешает. Сначала массаж, потом уроки.
- Нет, - твердо сказал он. - Надо запереть. Встаньте.
- Но мама, наверно, не любит, когда ты тут запираешься, - продолжал я свое притворное сопротивление.
- А что делать? - вздохнул он. - Надо! Вставайте!
Я вскочил с него с превеликой радостью. Это роскошное тело само захотело мне отдаться, да еще и позаботиться о том, чтобы нас не засекли его родители. Но даже здесь он был совершенно не похож на Лешу. Ведь он думал, что своим массажем я буду его обслуживать, что я буду его рабом, а он - моим господином. Как же он заблуждался!
И снова я почувствовал себя как во сне. Он, идеальное воплощение той великой бездушной красоты, которая так терзала и мучила меня всю жизнь своими бесконечными, как сказал бы Набоков, decouverts, т. е. случайными обнажениями, в которых случайности ни на грош, он, полномочный посланник, а может быть, и царь, король этих пылающих от бесстыдного самоупоения голых тел, единственный смысл жизни которых - вызывать похоть, он, которого я так подавляюще превосхожу тонкостью чувств, знаниями, творческим духом, который, как я когда-то решил, так подавляюще превосходит меня своим физическим совершенством, что от одного взгляда на него спирает дыхание, а от одного прикосновения к его пупочку хочется кончить, - он сам, заперев дверь, поворачивается и идет ко мне, и снимает с себя свою маечку прямо на ходу, ложится на пол и приглашает меня полакомиться им…
И я дрожу уже от одного вида его голой шелковистой кожи, прикасающейся к шерстяному ковру, - живое, чувственное, открытое отдается мертвому, безжизненному, закрытому. Он ложится на живот, и я вижу наконец его спину. Я ощупываю глазами всю его стройную юную фигурку. Спина его тоже покрыта золотистыми волосками, почти как у того мальчика в Германии… Мог ли я думать в своем тогдашнем отчаянии, мог ли я надеяться и мечтать, что то самое тело, которое пробило меня насквозь своей обнаженной недоступностью, сейчас, пусть и в другом образе, в другом воплощении, но какое это имеет значение, ведь Красота едина, ведь есть лишь красота, - что сейчас это тело само откроется мне, само будет просить, чтобы я щупал, тискал его и терзал?
Я гладил, ласкал его своими руками, а потом бил ребрами ладоней, как когда-то в детстве гладил и бил меня молодой мужчина-массажист. Интересно, что он чувствовал, избивая мое тело? Что он просто делает свою обычную работу? Или брюки его так же увлажнялись и даже мокли, как теперь у меня? Что он просто делает мне массаж? Или что, одетый, он упивается властью над голым и свежим телом, которое само отдалось ему?