Усыпив его бдительность, пользуясь его незнанием того, что такое массаж, и тем, что ему нигде не щекотно, я стал обводить своими алчущими плоти руками соблазнительные контуры его тела, - от бедер, вырастающих из упакованной в облегающие джинсы крепкой детской попки, через сужающуюся, как у стройных и милых девушек, талию к расширяющимся до самых плеч ребрам. Мои руки словно бы отделились от меня, зажили своей жизнью, стали удовлетворять свою собственную похоть. Их приводило в восторг то, что, помимо привычной им девичьей изящности, теперь им дали ощупывать еще и крепость и силу.
- Ложись на спину, - сказал я властно. - Давай теперь грудь и живот.
Некоторое время он колебался, будто уловив в моей интонации смутившие или возмутившие его нотки превосходства, приказа. Затем всё же повиновался. Ведь он, повторяю, был уверен, что это он господин, а я - его раб, что это я его обслуживаю, а он получает удовольствие. Он, слегка приподнявшись, перекатился на свою мохнатую спинку, отдав ее ковру, не менее жадному до его плоти, чем мои руки. Я всегда буду помнить, как мелькнули в тот момент эти восхитительные складки на его крепком животе, на его мускулистых бугорках груди. Он перевернулся. И я набросился на него с новой силой.
Но теперь мне недостаточно было терзать его голое тело своими пальцами и ногтями. Мне хотелось, наслаждаясь своей одетостью, изощренно подчеркивать его обнажение, стать человеком, обсуждающим телесные прелести здорового и нагого животного.
- Зачем тебе такой крепкий живот? - спросил я.
Он невнятно засмеялся. Он явно не знал, что ответить.
- Наверно, чтобы я его гладил, - ответил я сам себе. - Ну в смысле массировал.
- А вы играете в Warriors of the Universe? - попытался он перейти на более близкую себе тему.
- Почему твой живот такой мохнатый? - спросил я. - Наверно, у тебя очень много гормонов. Наверно, ты ими истекаешь, как наша молодая кошка. Когда она мотает головой, у нее изо рта летят то ли слюни, то ли гормоны.
Он снова не знал, что ответить, и лишь неловко улыбнулся. Я ликовал. Своей дерзостью и похотью я победил его наглость. Да-да, я сам оказался наглее его.
- Там эти так стреляют, - продолжал он описывать свою компьютерную игрушку. - Пиу, пиу! - изобразил он, чтобы мне стало понятнее. Его рельефные руки, такие же загорелые и золотисто-пушистые, поднялись, чтобы показать стрельбу.
- Почему у тебя такие розовые сосочки? - продолжал я. - Почему они темнеют, когда я их растираю?
- Там еще монстры такие есть, - говорил он, будто не слыша моих слов. - Их с одного выстрела не убьешь. Даже с двух. По ним целую очередь надо дать, и то только ранишь.
- Почему сейчас они плоские и мягкие, а когда я царапаю их своими ногтями, они твердеют и вырастают? - издевался я. - Наверно их надо чаще царапать. В следующий раз, когда та одетая и очкастая ботанка-уродина захочет пощекотать тебя со спины, подставь ей свои соски. Она знает, что делает.
У него аж челюсть отвисла, он просто не знал, что мне ответить. По красивому голому телу его пробежали мурашки. На каждой из них рос коротенький золотистый волосок.
- Почему ты такой эмоциональный? Почему в тебе столько порывов? Почему у тебя так легко вызвать мурашки? - пытал его я.
- А вы выходили там когда-нибудь на четвертый уровень? - спросил меня он, потеряв, очевидно, всякую надежду найти в моих словах хоть какой-то понятный ему смысл.
- С тобой я надеюсь дойти до самого последнего уровня, - ответил я медленно, плотоядно и смачно. - Кстати, мы так и не обсудили твой пупочек. Почему он такой большой, такой правильный, такой восхитительный? Может быть, для того, чтобы я туда влез и никогда-никогда не вылезал?
Я снова засунул туда свой хищный палец и заглянул в его ясные голубые глаза. Я вспомнил, что этот цвет называют иногда цветом морской волны, и волна дикого похотливого торжества захлестнула меня с головой. Мне страстно захотелось тереться, тереться, тереться об него, пока я не кончу, пока не орошу собой его бархатную голую кожу, пока не утвержу своим семенем свое превосходство над ним, пока не совершу над ним всю детскую месть, пока не выплесну на него всю свою подростковую ненависть, зависть и обиду, пока не сожру его с его возмутительной красотой.
16
В ту ночь мне приснилось, что я стал директором школы. Я сидел в своем замурованном тяжелой железной дверью и звуконепроницаемыми стенами кабинете и читал сочинение Лены Грудинской из 11 "Б". Эта девочка действительно училась со мной в параллельном классе. Очевидно, со временем во сне случилась странная штука. Мое время ушло лет на 40, 50 или 60 вперед. Она же осталась такой, какой я знал ее, когда сам был школьником. При этом она меня знала во сне только как директора.
Я читал ее сочинение и поражался ее примитивности и тупости. "Чехов, мой любимый поэт…" Я вспомнил, как она выглядит, как одевается и как себя ведет, и мой член встал столбом.
- А подать сюда Лену Грудинскую из 11-го "Б"! - зычно гаркнул я, приоткрыв дверь в спаренный кабинет, где сидела молодившаяся, но безнадежно ссохшаяся от старости секретарша.
Через пять минут ко мне привели эту маленькую развратницу. Она, между прочим, была выше меня на полголовы.
- Здравствуйте, Денис Юрьевич, - вежливо поздоровалась она.
- Раздевайся, - сказал я ей властно, не ответив на ее приветствие.
- Но зачем? - удивилась она своим высоким и сочным девичьим голоском.
- Как зачем? - удивился, в свою очередь, я. - Ведь ты же и так почти голой в школу приходишь.
- Я? - с притворной скромностью удивилась она.
- Ну не я же, - резко ответил я. - У тебя грудь из маечки вываливается, только руки подставляй. Или зубы.
- Вы меня пугаете, Денис Юрьевич. - Она попыталась закрыть руками свое полуобнаженное тело, но безуспешно. Ее рук просто не хватало на то, чтобы закрыть все те места, которые она намеренно оголяла изо дня в день.
- Пугаю? А ты не думала о том, что своим телом и своей "одеждой" ты пугаешь, точнее, доводишь до жуткой зависти других людей, например, мою задрипанную секретаршу, за что она так и ругается на тебя постоянно, лицемерно призывая к нравственности?
Она смутилась, хихикнула и кашлянула.
- Что же вы другую себе не заведете? - ответила она вопросом на вопрос.
- Она умная. Я же тут работаю все-таки, а не только… не только… - Я почувствовал, что задыхаюсь, что просто говорить с ней больше уже не могу.
- Подойди к столу, - приказал я.
Она повиновалась. Я сидел за огромным дубовым столом, символом моего высокого социального положения, моей власти над ней. Ее тоненькая, полупрозрачная маечка едва доходила ей до середины ребер. Девушка была высокая, не худенькая, но и не толстая. Она была стройная - и при этом, как выразился однажды мой друг Вадим, "плодородная". У нее была высокая, крепкая грудь, мощные бедра, упругий живот с темными волосками. На голове у нее были длинные и кудрявые черные волосы. Глаза у нее были тоже черные, огненные, большие, с длинными ресницами такого же вороного цвета.
- Ах ты, сучка! - крикнул я в бешенстве и одним резким движением руки сорвал с нее короткую маечку, под которой не было даже лифчика.
- Денис Юрьевич!.. - запротестовала было она, но ослепительная красота ее взъярила меня не на шутку.
Теперь выше пояса она была полностью обнажена. Она задрожала.
- Ах ты, тварь! - воскликнул я и принялся кусать ее нежный девичий живот, щекоча языком ее ласковый пупочек. Она нервно засмеялась и задергалась. Я мял пальцами ее бока, хватал ее гибкую спину. Я стал жрать ее грудь, кусать соски, - она просто кричала! Каким же высоким, заливистым и звонким был ее голос!
На некоторое время я отстранился от нее, глядя на то, что с ней сделал. Она замолчала. Большие и глупые глаза ее недоумевающе хлопали, высокая грудь ходила ходуном, соски съежились, окаменели и пристально смотрели на мой пиджак. Вероятно, их возбуждал контраст между полнейшим их обнажением и строгостью и закрытостью моей официальной одежды.
- Шлюшка, тебе учеба до лампочки ведь… - хрипло бормотал я. - Тебе нет никакого дела до литературы, до духовных исканий, до человеческой культуры… Ты приходишь в школу почти голышом, а на ту немногую одежду, что все-таки надеваешь, неохотно уступая общественным приличиям, прикрепляешь значок "I'm sexy", как будто это и так по тебе не видно… Ты тело, ты была телом и хочешь им остаться… Ты только тело, но какое великолепное!
В глазах ее промелькнула странная благодарность.
Я расстегнул на ее джинсах пуговицу и ширинку. Жесткая черная поросль легла в мою руку. По крови она была южанка. Некоторое время я, счастливо улыбаясь, щупал это живое свидетельство ее сексуальности.
- Юная самка, тебя пучит от собственных гормонов, ты с любым пошла бы в постель… Какое ты милое животное! Ах, если бы все были такими!
Я задыхался. Я залез пальцами в ее широкое, разработанное уже лоно. Оно было насквозь мокро. Я нащупал там некий бугорок, похожий на клитор, и стал тереть его, блаженно улыбаясь и глядя в ее широко распахнутые глаза, которые начали закатываться. У входа в ее промежность захлюпало от влаги. Я до сих пор помню, как этот характерный звук разносился в официозной тиши моего умного и пафосного кабинета, набитого книгами. На лице ее появилась такая же "мечтательно-пошлая", как сказал однажды мой друг Вадим, русалочья улыбка.
- Скажи, сучка, ты давно ведь мечтала, чтоб с тобой поступили именно так?
- Да, Денис Юрьевич, - тихо проговорила она. По интонации и по выражению ее лица было ясно, что она не врет.