Самая сложная проблема - проблема умолчаний. Если изучать текст, только исходя из него самого, в отрыве от внешних обстоятельств написания и бытования, то подобная проблема не возникает. Можно, никого не обманывая, просто не говорить о целом букете реалий, нашедших отражение в художественном произведении. Но стоит потянуть за нитки, и на свет оказывается вытащено множество "неудобных" моментов. Например, повороты сюжета гоголевской пьесы "Ревизор" плотно связаны с теми проверками, которые проводили Третье отделение и Корпус жандармов. Рассказ о чем в недавнее время, мягко говоря, не поощрялся.
А вот при рассмотрении повседневности 30-х годов XIX века картина приобретает новые оттенки. Можно напрямую говорить о совпадении некоторых коллизий с отчетами "голубых мундиров" и даже с мемуарами А. X. Бенкендорфа. Хуже того: у Хлестакова усматриваются черты, которые современники замечали в… императоре Николае I. Те же аллюзии возникают и при знакомстве с лермонтовским Максимом Максимычем.
Европейский романтизм находился уже на излете, когда в России появился гениальный романтик, вынужденный писать прозаическое произведение, считаясь с канонами реализма. Любопытно посмотреть, а как выглядел бы "Герой нашего времени", если бы автор сохранил привычную в тот момент "волшебную" схему сюжета, которая для первых читателей просвечивала сквозь каркас внешне вполне реалистического повествования.
Таким образом, изучение повседневности, не вторгаясь в сферу собственно литературоведения, способно подарить много неожиданных сведений как об эпохе, так и о книгах, сделавших ее знаменитой.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГОСПОЖА ПРОСТАКОВА И "КАЗАНСКАЯ ПОМЕЩИЦА"
Не всё ври, что знаешь.
Д. И. Фонвизин. Бригадир
По легенде, незадолго до смерти разбитый параличом Фонвизин катался на коляске под окнами университета и кричал: "Вот до чего доводит литература! Никогда не становитесь литераторами!"
Правда это или вымысел, разбираться биографам. Тем более что пять своих "ударов" (то есть инсультов) Денис Иванович получил не за печатные шалости, а за участие в политике. С таким же успехом он мог кататься под окнами Сената и кричать: "Вот до чего доводит государственная служба!"
Часто забывают, что авторы XVIII века поголовно служили, и на немалых должностях. Державин был сенатором, Фонвизин - советником Коллегии иностранных дел, Радищев - крупным таможенным тузом. О них принято говорить как о литераторах, волею судеб оказавшихся при дворе или в высших учреждениях. А следует - как о пишущих и печатающихся чиновниках.
В условиях, когда слой образованных людей был сравнительно мал, а писательское ремесло еще не выделилось в особую сферу занятий, такое положение казалось в порядке вещей. Приведу пример. В 1762 году княгиня Е. Р. Дашкова приехала в Москву на коронацию своей подруги Екатерины II и, помимо прочего, основала литературный журнал "Невинное упражнение". Он выходил большим по тому времени тиражом - 200 экземпляров. Но стоило на следующий год двору покинуть Первопрестольную, как журнал закрылся - основной читатель уехал вслед за монархиней . Стало трудно распространить "наклад", как тогда говорили. Официального редактора поэта И. Ф. Богдановича пришлось срочно устраивать переводчиком в штат дядюшки Дашковой - генерала Петра Ивановича Панина.
Главные интеллектуальные силы сосредоточились при дворе, в высших учреждениях и гвардии. Показателен пример Кабинета императрицы, который занимался не только сугубо государственными делами: статс-секретари постоянно переводили, сочиняли, редактировали. Правились статьи и пьесы монархини, создавались собственные философские и публицистические произведения. Среди шестнадцати статс-секретарей, известных за все царствование, трудно назвать не писавшего. Здесь работали такие заметные авторы, как Г. Н. Теплов, И. П. Елагин, Г. В. Козицкий, С. М. Козьмин, А. В. Олсуфьев .
Но тонкий слой нарождавшейся чиновной интеллигенции был сервилен по отношению к государыне. Для свободы самовыражения в России в тот момент не существовало еще ни самостоятельных издательств, ни прессы, хоть в малой степени отделенной от правительства, ни литературно-политических салонов. Отказываясь действовать вместе с императрицей, человек, даже чиновный, падал в пустоту.
Поэтому поиск высокопоставленного покровителя для литератора становился делом выживания. Фонвизину на протяжении долгих лет протежировал глава внешнеполитического ведомства Никита Иванович Панин - оппозиционер, сторонник великого князя Павла, создатель одного из первых в России конституционных проектов. Ему таланты драматурга, выпускника благородной гимназии при Московском университете, пришлись как нельзя кстати. Вместе с партией Панина секретарь переживал взлеты и падения, участвовал в интригах , не раз оказывался на волосок от гибели, что и привело к каскаду "ударов". Вот до чего доводит служба!
Глава первая
Сценический детектив?
Чтобы понять, как далеко восприятие зрителя XXI века отстоит от цепи ассоциаций, которая возникала у современников Фонвизина, смотревших спектакль, приведем один пример. В первой же сцене госпожа Простакова уморительно бранит слугу Тришку за плохо сшитый кафтан. Насмерть запуганному мужу кажется, что обновка для сына "м…мешковата", хозяйка находит одежду тесной, а ее брат Тарас Скотинин - в самый раз: "сшит изряднехонько".
"Не говорила ль я тебе, воровская харя, чтоб ты кафтан пустил шире", - наседает Простакова. "Да ведь я, сударыня, учился самоучкой… извольте отдать портному", - оправдывается слуга. "Так разве необходимо надобно быть портным, чтобы уметь сшить кафтан хорошенько. Экое скотское рассуждение! - не унимается барыня. - …Портной учился у другого, другой у третьего, да первоет портной у кого же учился?" Тришка не теряется: "Да первоет портной, может быть, шил хуже и моего".
Живая зарисовка. Хозяйки часто ругались со слугами, требуя невозможного: то готовить, как французский повар, то шить не хуже, чем в лавке на Кузнецком Мосту, то укладывать волосы на манер платного куафера. И язык сочный, настоящий, именно таким говорили.
Но образованный человек того времени угадывал за кафтаном аллегорию - отсылку к журналу "Всякая всячина", который редактировала сама Екатерина II. Там по поводу неудачи Уложенной комиссии 1767 года императрица поместила притчу о недошитом кафтане.
"Мужик" вырос из старого, "добрый приказчик" выбрал материю и позвал портных, которые "решили кроить в запас". Однако посреди работы "вошли четыре мальчика, коих хозяева недавно взяли с улицы, где они с голода и с холода помирали… сии мальчики умели грамоте, но были весьма дерзки и нахальны: зачали прыгать и шуметь". В результате они помешали портным, кафтан остался не сшит, а мужик "дрожит от холода на дворе" .
Уложенная комиссия была созвана специально для того, чтобы создать новый свод законов, нечто вроде Общественного договора. Но интересы разных слоев населения оказались столь далеки друг от друга, а дискуссии порой так остры, что императрица предпочла сама "шить кафтан". С первых же строк Фонвизин начал браниться с Екатериной II: государыня любила выставлять себя "невеждой", автор доказывал, что непрофессионал не справляется с работой, что в России все привыкли делать "самоучкой", а стоит обратиться к мастерам. Однако тут же добавляет, что ранние законодатели Европы, может быть, "шили" еще хуже…