А. А. Реформатский, объясняя в своем знаменитом "Введении в языковедение" теорию знака применительно к структуре языка, сравнивал букву и кляксу с точки зрения их представленности в рамках определенной знаковой системы. Поэтому, хотя "материальная природа" буквы и кляксы одинакова и "обе они доступны органам восприятия", "для буквы важно лишь то, что отличает эту букву от других" (так "А может быть больше или меньше, жирнее или слабее, может быть разного цвета, но это "та же А""), а для характеристики кляксы "одинаково важны" "все ее материальные свойства" ("и размер, и форма, и цвет, и степень жирности"), что, однако, не наделяет кляксу каким-либо системным - в данном случае алфавитным и графическим - значением, так как "любая клякса может "существовать" сама по себе и ни в какой системе не участвовать". Поэтому-то "клякса, - резюмирует Реформатский, - ничего не значит, а буква значит, хотя и не имеет своего значения". Здесь, однако, мы сталкиваемся с проблемой, на которую невольно указывает и сам Реформатский и которая связана с вопросом не лингвистической, а семиотической системности: ведь и знаковая системность букв не является абсолютной. Убеждение в том, что изобретение алфавита вызвано стремлением к замене изображений "понятийным, линейным, дискурсивным", не отменяет идеографических эффектов письменного знака. Легко представить ситуацию, когда буква иностранного алфавита может быть воспринята тем, кто не знает данного алфавита, в качестве не более чем бессмысленной кляксы, и, напротив, можно представить такой ряд клякс, в котором различие их материальных свойств будет системно (и, соответственно, как раз-таки не одинаково) важным. Примером именно такой системности может служить использование клякс в психодиагностике, когда важны не все, а лишь определенные параметры их визуальной систематизации. Но и помимо психодиагностики, "обнаружив множество клякс в тетради, мы, - полагают теоретики системного анализа, - можем быть уверены, что это система, поскольку всегда найдутся какие-то отношения между этими кляксами".
Иначе, но также с вполне систематизирующей точки зрения писал о кляксах М. М. Пришвин, рассуждавший в своем дневнике о том, что "если я сегодня на белой странице посажу кляксу и буду писать дальше, не обращая на нее никакого внимания, то это будет просто клякса. Но если завтра, исписывая вторую страницу, я сознательно посажу такую же кляксу, на том же самом месте, послезавтра опять и так каждый день, то это будет уже не клякса, а особая метка, явление индивидуальности автора, выражение самолюбия художника". К примеру кляксы обращался и Ю. М. Лотман, пояснявший семиотическую важность детали в соотношении общего и единичного: "Разные языки используют различные грамматические средства для того, чтобы выразить различие между словом, обозначающим любую вещь, и именно данной вещью. В русском языке это можно выразить, употребляя во втором случае заглавные буквы: столик - это любой столик <…>, Столик с большой буквы - это мой столик, лично знакомый, единственный, это Столик, который имеет признаки, отсутствующие в "столиках вообще". Например, на нем может быть чернильное пятно. Чернильное пятно не может быть признаком столика вообще, но оно же может быть неотделимой приметой данного столика".
Само наличие клякс(ы) на письме делает возможным истолкование написанного (или напечатанного) как гибридного и/или креолизованного текста, то есть текста, в котором вербальный и изобразительный компоненты составляют структурное и функциональное целое. Филологический интерес к таким текстам диктуется сегодня крепнущим убеждением в том, что книга постепенно утрачивает былую роль в "дискурсе развлечения", основными характеристиками которого выступают изобразительные и аудиовизуальные медиа: фото- и кинотексты, речевая и музыкальная акустика и т. д. Впрочем, рассуждения о "вытеснении" книги на периферию культурного обихода и подчинении "текста" "картинке" требуют своей исторической детализации (и, соответственно, меньшего драматизма), поскольку само представление об "эпохе чтения" является в значительной степени результатом ретроспективной иллюзии, подразумевающей, что такая эпоха была исключительно длительной и диахронически гомогенной. Между тем книги существовали не всегда и не везде, а там, где они существовали и существуют, процесс их чтения не свободен от внеязыковых составляющих. Исследовательское внимание к особенностям текстопорождения и текстопотребления применительно к самым разным социальным стратам и субкультурам демонстрирует существенную роль аудиовизуальных и перформативных компонентов текста, а в широком смысле - семиотическую асимметрию организации текста как такового. Ширящийся в современной лингвистике интегративный подход к тексту также вызван пониманием невозможности описать текст на каком-либо одном основании. Историческая и структурная поливалентность понятия "текст" равнозначна при этом разнообразию культурных, социальных и психологических обстоятельств и условий его рецепции и интерпретации.