Но в эпоху Петра эта ситуация была сглажена мощным обаянием личности императора, гражданской экзальтацией, которую породили проснувшееся национальное самосознание и патриотическая гордость, динамизмом стремительного подъема России к высотам европейской образованности и науки. В этих исторических условиях и начинается новая русская литература. И, несмотря на то, что она представлена во всех трех родах словесного творчества – лирике, драме и эпосе – наибольшей характерностью и перспективностью отличается именно ранняя проза XVIII в. На ней мы и остановимся подробнее.
Безавторские гистории первой трети XVIII в.: бытовая проза.
"Повесть о российском матросе Василии Кориотском"
Несмотря на бурное развитие книгопечатания в эпоху Петра I основной круг чтения массового русского читателя составляли традиционные рукописные сборники повестей, или "гистории", как их стали называть в это время. И надо сказать, что процесс изготовления этих сборников в переходную эпоху очень интенсифицировался. По составу рукописных сборников повестей может быть реконструирован жанровый состав массовой русской беллетристики первой четверти XVIII в., в недрах которой сформировался тип безавторской гистории Петровской эпохи – и при очевидной своей зависимости от древнерусской повествовательной традиции (анонимность и рукописность – характерные признаки повестей Петровской эпохи, роднящие ее с древнерусской литературой), а также от западноевропейской модели жанра (типологический авантюрный сюжет), безавторские гистории, ориентированные на свою историческую современность и создаваемые людьми своей эпохи, отразили и новизну русского общественного быта в начале XVIII в., и новый тип сознания своих безымянных авторов.
Одним из наиболее типичных образцов жанра является "Гистория о российском матросе Василии Кориотском и о прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли". Композиционно произведение распадается на две неравные части: первая, более лаконичная, повествует о жизни молодого дворянина Василия Кориотского, пошедшего на государеву службу, а вторая, более пространная – о его невероятных приключениях в Европе. Первая часть имеет ярко выраженный бытоописательный характер; вторая, более условная, выстроена отчасти по образцу русских народных былин и разбойничьих сказок, отчасти же – по образцу западноевропейской любовно-авантюрной повести. Однако на фоне этой хорошо ощутимой повествовательной традиции становится еще очевиднее новизна реальных примет быта Петровской эпохи, зафиксированных в повести, а также новизна героя и принципов повествования.
Новшества начинаются буквально с зачина повести: "В Российских Европиях некоторый живяше дворянин…". Совершенно очевидно, что Россия могла быть названа "Российскими Европиями" не раньше, чем к исходу царствования Петра I, и только в "Российских Европиях" могла осуществиться та типичная биография молодого дворянина Петровской эпохи, начальный этап которой вполне традиционен – герой уходит из дому от "великой скудости", но дальнейшие события непосредственно обусловлены новизной русского бытового уклада, потому что на службу Василий Кориотский поступает не куда-нибудь, а во флот. Флот – символ всего нового в русской жизни начала XVIII в., любимое детище Петра, самый удобный трамплин для карьеры, поскольку именно матросы и флотские офицеры чаще всего отправлялись за границу для получения образования.
Так случилось и с героем безавторской гистории: "Во единое же время указали маршировать и добирать младших матросов за моря в Галандию, для наук арихметических и разных языков" (50); личное стремление к образованию, весьма типичное для молодых дворян Петровской эпохи, быстро понявших необходимость нового образования для занятия высоких государственных постов, послужило основанием для следующего этапа биографии героя: "‹…› но токмо он по желанию своему просился, чтоб его с командированными матросами послать за моря в Галандию для лучшего познания наук" (50). С этого момента начинается триумфальное шествие героя по Европе: любой поворот в биографии Василия (служба у голландского купца, пребывание на разбойничьем острове, жизнь в Вене при дворе цесаря, финальное воцарение во Флоренции) приводит гражданина "Российских Европий" к самому высокому положению, возможному в данной ситуации.
Начиная с первых самостоятельных шагов в жизни, службы во флоте, Василий неизменно демонстрирует качество, которое вызывает к нему уважение всех, с кем бы ни свела его судьба: "И за ту науку на кораблях старшим пребывал и от всех старших матросов в великой славе прославился" (50); голландский купец "усмотрел его в послушании и в науках зело остра и зело возлюбил ‹…› лучше всех своих приказчиков стал верить" (50); разбойники выбрали его атаманом, "понеже видев его молодца удалого и остра умом" (52); цесарь полюбил Василия как родного брата: "понеже я вижу вас достойна разума, то вас жалую сердцем искренним ‹…› Государь мой братец Василий Иванович, во истину всякой чести достойной!" (54-55). Таким образом, причиной повсеместного уважения к российскому матросу и его феерических достижений становятся его личные достоинства – ум, образованность и инициатива, те самые качества, которые именно в Петровскую эпоху начали позволять рядовым гражданам выдвигаться на авансцену русской общественной жизни. Новый критерий ценности человеческой личности, выработанный Петровской эпохой, со всей своей убедительностью воплощен в личности и биографии Василия Кориотского.
Кроме реальной новизны русского общественного быта в повести о российском матросе нашел свое отражение и новый тип личности, порожденный новым временем русской истории. Его новизна более всего заметна, может быть, потому, что проявляется она на фоне достаточно хорошо ощутимых традиционных черт положительного героя фольклорных жанров и древнерусской повести. В качестве приказчика голландского купца, торгующего в Европе с "великой прибылью", Василий весьма напоминает героя новгородских былин, предприимчивого и удачливого "гостя"; на разбойничьем острове он – "удалой добрый молодец", герой разбойничьих фольклорных сказок. С положительным героем древнерусской повести российского матроса роднят такие традиционные добродетели, как отцелюбие ("чти отца своего"): "Государь мой батюшко! Прошу у тебя родительского благословения" (50), благочестие: "И как он, Василий, от великого ужаса, лежа на острове, очнулся и взыде на остров и велие благодарение воздав Богу, что его Бог вынес на сухое место живого" (51) и чинопочитание: "Пожалуй, государь великий царь, меня недостойного остави, понеже я ваш раб, и недостойно мне с вашею персоною сидеть, а достойно мне пред вашим величеством стоять" (54).
Эта живая преемственность образа нового "героя времени" Петровской эпохи по отношению к образцам положительных героев фольклора и древнерусской повести подчеркивает те свойства характера Василия, которые могли сформироваться только в Петровскую эпоху, с ее европеизированным бытом, ассамблеями, раскрепощением женщины от замкнутой домашней жизни и культом галантности и "политеса", определившими новый тип эмоциональной культуры и культуры любовных отношений. Согласно идеалу Петровской эпохи в отношении к прекрасной королевне Ираклии Василий обрисован как "учтивый кавалер". Европейская культура любовного чувства, которое проявляет себя в коленопреклонении, игре на арфе, стихотворном воспевании прекрасной дамы и утонченной любезности взаимоотношений, нашла свое воплощение в повествовании о взаимной любви российского матроса и прекрасной королевны:
И как увиде Василий, паде от ее лепоты на землю ‹…›. Сей Василий, встав на коленки, рече: "Государыня, прекрасная девица, королевна ‹…›" (53); Василий, взяв арфу, нача жалобную играть и петь арию:
Ах, прекрасный цвет, из очей моих нынче угасаешь,
Меня единого в сей печали во гроб вселяешь.
Или ты прежнюю любовь забываешь,
А сему злому губителю супругою быть желаешь.
Точию сей мой пороль объявляю
И моей дражайшей воспеваю ‹…› (58).
Эта новая эмоциональная культура проявлена в Василии настолько ярко, что Ираклия сразу видит в нем воспитанного, учтивого, благородного и утонченного человека – совокупность признаков нового идеала личности, обозначавшаяся в Петровскую эпоху понятием "кавалер":
И стала его вопрошать: "Молю тя, мой государь, ваша фамилия како, сюда зайде из которого государства, понеже я у них, разбойников, до сего часу вас не видала, и вижу вас, что не их команды, но признаю вас быть некоторого кавалера" (53).