В эти секунды Сауле все простила Нурлану. Свое так внезапно оборвавшееся детство, загубленные планы на будущее, потерянные навсегда родные казахстанские степи, рвущее душу предательство родителей…
Действительно, все простила. И тут же навсегда выбросила Мазитова из головы - маленький Кит - Никита - Китеныш принадлежал только ей.
Ей одной!
Ну, может, совсем чуть-чуть - Татьяне.
Шестилетний Никита отличался и редкой наблюдательностью. Он не мог не замечать, как порой грубо, приказным тоном разговаривают со своими детьми другие матери. Визгливо кричат, призывая домой. Отвешивают шлепки и оплеухи за испачканную или порванную одежду, за сломанную или потерянную игрушку. Некоторые не брезговали отборным матом, если не в настроении и недовольны наследником.
Никита искренне сочувствовал сверстникам. Он не мог даже представить свою нежную, хрупкую Сауле выкрикивающей проклятия или размахивающую ремнем.
Его приятели никогда не откровенничали с родителями, они просто не доверяли им. Никита не сумел бы соврать матери при всем желании.
Промолчать - да, чтобы не расстраивать лишний раз. Но врать? Унижать себя и ее?
Сауле не только мама, она Никите - друг. С ней можно говорить о чем угодно, дома нет запретных тем. Сауле не кричала, как тетя Вера из соседнего подъезда, что он сопляк, щенок, гаденыш и не дорос знать…
Никита до сих пор помнил, как возмутило тетю Веру радостное Санькино заявление, что он теперь знает, откуда берутся дети. Санькина мать даже не поняла: мальчишки в тот день видели, как ощенилась Найда, лохматая остроухая дворняжка, любимица всего двора, чистюля и редкостная умница.
Они с умилением и восторгом наблюдали за родами: щенки оказались такими крохотными, слепыми, забавными. И каждого малыша Найда заботливо вылизывала, а потом подталкивала носом поближе к теплым набухшим сосцам.
А тетя Вера кричала. Ох как кричала…
Она убила в них всю радость открытия, мальчишки так и не поняли, в чем виноваты. В ушах звенело:
- Это грязь, гадость, пошлость!.. Да как Санька смеет…
Да кто ж его подучил…
И бедный Санька громко ревел, размазывая по грязной веснушчатой мордашке слезы и сопли. И уши его багрово светились на солнце, у тети Веры - тяжелая рука.
Сауле же не считала вопросы Китеныша грязными или пошлыми. Наоборот, утверждала, что пошлыми могут быть только люди, но никак не проблемы.
Сауле не ругалась, когда сын возвращался домой в рваной куртке. Прекрасно понимала: он и без того расстроен. И, неумело накладывая заплату, утешала, что и сама немало вещей испортила, пока выросла. Мол, ничего тут не поделаешь: дети должны бегать, прыгать, играть в футбол, лазать по деревьям, крышам сараев и исследовать подвалы. С мира вполне хватит скучных взрослых.
Но Сауле вовсе не казалась Никите скучной. Или… она не совсем взрослая? Вот тетя Таня - точно взрослая. Совершенно взрослая. Такая правильная, что…
Тетя Таня ни капли не походила на маму!
Она, конечно, очень хорошая, в самом деле хорошая, только совсем, совсем другая.
И порой скучная, да!
Особенно когда выговаривает маме за "детские" увлечения. Или ругает мамино восточное воспитание - интересно, что это такое? Или ворчит из-за истраченных на пустяки денег. Или пытается "учить" жить.
Никита не понимал - разве этому можно научиться?
Сауле часто рисовала, в такие минуты Никита никогда не отвлекал ее: глаза матери становились далёкими-далёкими и совершенно прозрачными. Тонкая кисточка порхала в ее руке, как бабочка, на стол и футболку летели цветные брызги, но мама ничего не замечала.
Никита любил эти тихие, неспешные часы. Он забирался на стул и наблюдал из-за материнского плеча, как на девственно белом листе бумаги возникал новый, нездешний, ни на что не похожий мир.
Например, степи. Ровные-ровные, как стол, ни деревца там, ни кустика. Бескрайние, все время разные, как только у мамы так выходило?
То степи яркие, как восточный ковер, и усыпаны разноцветными мелкими цветами. Мама называла их тюльпанами, но они очень мало напоминали те тюльпаны, что продавались в городе.
То степи тусклые, серо-коричневые, с неприятными проплешинами солончаков грязно-белого цвета. Страшные трещины старческими морщинами испещряли эту иссохшую без воды несчастную землю, а мама лишь мечтательно улыбалась: ей нравилось, получается?
И небо на ее рисунках все время менялось от невероятно голубого, почти синего, до белесого, выцветшего от жгучего солнца.
Никита никак не мог угадать, что сегодня видит мама, слепо глядя на березу за окном. Каждый раз на бумаге появлялось что-то новое, совершенно непохожее на привычный мир, и потому притягательное.
Когда мамы не было дома, Никита рассматривал ее рисунки и каждый раз удивлялся: неужели где-то…
Нездешние земли!
Нездешнее небо!
Нездешнее солнце, слишком высокое и яркое!
Странные города. Вдоль улиц тянулись арыки, в них журчала вода, а пирамидальные тополя, высоченные и стройные, совсем не давали тени.
Странные животные. Никита видел таких лишь по телевизору - горбатые, вислогубые, с печальными круглыми янтарными глазами, вечно жующие - это верблюды. Или пузатые серенькие ослики. Длинноухие, забавные, увешанные большущими тюками. На маминых акварелях ослики быстро-быстро перебирали тонкими ножками, спешили на базар.
Странные люди, все как один - широколицые, узкоглазые, черноволосые, непохожие на здешних.
Длиннобородые старики в пестрых халатах сидели в чайханах. Не на стульях, что понятно! Прямо на вытертых коврах сидели, смешно поджимая под себя ноги.
Они держали в руках круглые пиалы и вели неторопливые разговоры…
Полные женщины в ярких широких платьях, из-под которых выглядывали смешные штанишки, пекли румяные лепешки в круглых глиняных печках прямо во дворах…
Тощие ребятишки в одних трусах, на головах - тюбетейки, сладостно жмурились, поедая арбузные ломти с красной зернистой сердцевиной, смуглые животы блестели от сока…
Мама смеялась над его расспросами. Говорила, что переносит на бумагу свои сны, и Никита остро завидовал: ему сны почему-то не запоминались.
Нет, что-то снилось, это точно! Порой Никита просыпался, желая рассказать обо всем Сауле, но…
Пока вставал, пока бежал к ней… - все забывалось, оставалось лишь сожаление - снова не успел!
Еще Сауле любила читать. Денег лишних в доме никогда не было, и она записалась в городскую библиотеку. Носила оттуда все подряд - и фантастику, и классику, и женские романы, и детективы, и детскую литературу, которую читала с ничуть не меньшим интересом, чем взрослую, и почти все прочитанное обсуждала с Никитой.
Тетя Таня сердилась на нее за беспорядочное чтение. Называла синим чулком и белой вороной. Кивала на компьютер - вот, мол, чем нужно заниматься современному человеку, а не терять время на всякие глупости.
Никита знал: мама вечерами учится в университете, ей немного осталось, скоро она получит диплом.
Иногда Никита, просыпаясь ночью, видел ее склоненную над тетрадью или книгой голову. Мамины губы смешно шевелились, длинные ресницы бросали тени на нежные щеки. Рядом стояла чашка, остро пахло свежезаваренным чаем, и Никита поспешно зажмуривался, чтобы не помешать.
Нет, им хорошо жилось вдвоем!
Мама и он, Никита, такая маленькая семья.
И еще тетя Таня. Она тоже с ними, пусть и живет отдельно.
Никита торопливо попрощался с Анной Генриховной. Ему не хотелось, чтобы старуха заметила мамино перевернутое лицо. Сауле правда силилась улыбнуться, но получалось плохо, она совсем не умела притворяться.
Никита закрыл за няней дверь. Обернулся и встревоженно поинтересовался:
- Ма, что случилось?
Щеки Сауле запунцовели. Не отвечая, она поцеловала сына в макушку и в который раз удивилась: волосы у Китеныша как проволока, жесткие, непослушные, никак не уложить. Приходится стричь его коротко-коротко. Китеныш на ежа похож, волосы вокруг головы иглами стоят, смешной…
Никита сбросил кроссовки и осторожно предположил:
- У тебя в автобусе снова вытащили кошелек?
Сауле вздрогнула: "Этого еще не хватало! У нас осталось всего две тысячи, когда я еще найду работу…"
Рассмеялась и мягко посоветовала:
- Ты хотя бы в комнату зайди.
Никита кивнул и бодро сказал:
- Ну и пусть украли! У меня в кармане джинсов триста рублей, тетя Таня на компьютерные игры дала, нам повезло, я их еще не потратил.
Сауле хмыкнула и пробормотала:
- Ох уж эта тетя Таня! Что она еще скажет, когда узнает…
- А ты не говори, - сочувственно посоветовал Никита. - Зачем ее расстраивать?
- Хорошая политика, - вздохнула Сауле. - Только… - но продолжить не захотела, как Никита ее ни теребил.
Не объяснять же Китенышу, что Татьяна наверняка обо всем уже знает, не было случая, чтоб от нее удалось что-то утаить. У Сауле сердце от страха сжималось, как только представляла объяснение с подругой.
"Вот ведь напасть! - горько усмехнулась Сауле. - Я меньше переживаю, что потеряла работу…"
Никита снял свитер. Бросил быстрый взгляд на письменный стол и обрадованно воскликнул:
- Ты сегодня рисовала? Что? Покажи!
Сауле испуганно ахнула:
- А как ты…
- Мам! Да ты же стол толком не вытерла! Смотри - весь в разводах!
Никита снисходительно смотрел на смущенную мать: ну и что тут такого страшного, если и рисовала? Тети Тани нет, ругаться некому, или…
- Что, тетя Таня должна зайти?