Сам культ "святого Ильи Муромца" расцветает к концу того же семнадцатого столетия. Во время Никонова Раскола в русской церкви многочисленные паломники в Киево-Печерскую лавру устремлялись к мощам святого богатыря. И тут возникает очень занятное недоразумение - старообрядцы, возвращаясь, уверяли, что рука святого сложена в "древлем двупёрстном знамении". Никониане, в свой черёд, видели пальцы святого, "в посрамление раскольничьему суемудрию", сложенные троеперстно. Наконец, когда страсти Раскола схлынули, рука "Ильи Муромца" оказалась покойно лежащей поверх облачений с распрямлёнными пальцами. Поскольку всякому понятно, что любая попытка согнуть или разогнуть иссохшие пальцы мощей - по сути, мумии - привела бы лишь к их разрушению, остаётся лишь два объяснения этому странному явлению. Первое заставляет предположить, что в лавре, этом средоточии православной святости, развлекался над паломниками (при помощи святых мощей) нечистый - ну не небесные же силы так жестоко глумились над чувствами верующих! Второе, более обыденное - к нему, читатель, склоняюсь и я, - состоит в том, что в конце XVII века печерские иноки ещё не решили твёрдо, какие из мощей принадлежат Илье Муромцу. Пока шёл Раскол, а власть российского государства и московского патриарха над Киевом ещё была не тверда, печерские чернецы, кто из личных убеждений, а кто-то и из корысти - водили староверов к мощам с двуперстно сложенной десницей, а сторонников реформ Никона - к тем, что сложили пальцы "щепотью". Впоследствии же, чтобы не разжигать страстей, были подобраны на роль "святого Ильи Муромца" мощи с распрямлёнными пальцами - так сказать, ни вашим ни нашим. И вот по этим-то мощам безвестного черноризца иные горе-"учёные" в азарте "церковного возрождения" конца восьмидесятых "восстанавливали" и внешний облик былинного богатыря, и чуть ли ни его биографию! И именно эти безымянные мощи недавно переехали "на родину". Остаётся воистину лишь молить Бога, чтоб хозяин "святых" останков при жизни имел хоть какое-то касательство к Мурому. Впрочем, ему, думается, это уже безразлично, зато муромцы получили "наглядное доказательство" того, что главный богатырь русских былин был их земляком, а муромские, власти, светские и духовные, - неплохой источник дохода, как от паломников, так и от обычных туристов. В конце-то концов, если уж объявляют у нас Великий Устюг "родиной Деда Мороза", а село Кукобой Первомайского района Ярославской области - "родиной Бабы Яги" - чем "Илья Муромец" хуже?
Примерно той же степенью надёжности и обоснованности отличается увязывание "святого Ильи Муромца" с двенадцатым столетием. Лясотта упомянул между делом, что-де "Элия Моровлин" геройствовал не то четыреста, не то пятьсот лет назад. Православные сочинители быстро отсчитали от времён Лясотты четыреста лет - и пожалуйста, двенадцатый век! Что никаких точных дат в преданиях, услышанных иноземным послом, не было и не могло быть, что, наконец, писания немецкого иезуита не самый лучший источник для поисков сведений о православном святом - это, по-видимому, никого не смутило. Главное - во благо церкви, во славу Христа. А истина - дело десятое. Что ж, наш современник Андрей Кураев, готовый и Гарри Поттера привлечь к делу православной проповеди, имеет достойных предшественников. Да они и не были первыми - разве не становились христианскими святыми языческая богиня кельтов Бригитта (родственница скандинавской Фригг, супруги Одина, и нашей Берегине) и александрийская язычница Ипатия, убитая христианами?
Как мы увидим ещё, главный богатырь русского эпоса был "христианином" ничуть не лучше, чем эти достойные женщины.
Стоит ещё заметить, что в связи с культом приписанных Илье Муромцу мощей в народе сохранялась очень устойчивая легенда, что мощи эти обретаются в пещерах на днепровском берегу со времён, предшествовавших заложению Антонием Киево-Печерской обители в начале XI века. Я прошу вас, читатель, запомнить это - мы вернёмся к этому преданию, когда будем говорить о времени и месте возникновения русского эпоса.
Так создавалась, в некотором роде, атмосфера, в которой пришлось работать последующим исследователям эпических преданий русского народа.
Глава 2. Как учёные открывали былины
Образованному российскому обществу и впрямь пришлось открывать эпос собственного народа, как какую-то неведомую страну. Впрочем, во времена возникновения исторической науки эта страна и интереса-то особого не вызывала. И Татищев, и издатель "Слова о полку Игореве" упоминали былину лишь в примечаниях, комментариях, а Карамзин затрагивает их вскользь, в нескольких словах. Уж такое это было время, читатель. Время, когда царица Екатерина всерьёз рассматривала архитектурные проекты Баженова, предусматривавшие разрушение части кремлёвских стен, и молодой Карамзин с восторгом писал об этих планах в своём дневнике, а митрополит Филарет недрогнувшей рукою подписывал распоряжение о сносе древнейшего храма Москвы. Век классицизма и ампира с их идолопоклонническим преклонением перед "правильными" формами античности, век "Разума" и идей "Просвещения", овладевших напудренными головами. Национальный эпос с этих позиций представлялся осколком дикости и суеверий и не мог иметь никакой научной ценности.
Уж, казалось бы, минули конец XVIII - начало XIX столетий, когда благостные бредни просветителей заскрежетали ножами гильотин, когда напудренные головы покатились - во имя Разума, естественно! - с эшафотов. Когда "светоч Прогресса" обернулся заревом пылающей Москвы, а в русский язык вошло словцо "шаромыжник", обозначавшее перемазанного в крови и саже поджигателя и мародёра, славного сына революционной Франции - казалось бы, пора было и протрезветь! Но нет - мысли радетелей прогресса и просвещения косны и неповоротливы, почитатели "Разума" менее всего склонны считаться с реальностью. Ещё в 1815 году престарелый Державин - тот самый Гаврила Державин! - охарактеризовал первое издание русских былин в сборнике Кирши Данилова, как "нелепицу, варварство и грубое неуважение" к вкусам "чистой публики". Известный в то время фольклорист князь Н. А. Церетелев презрительно припечатал былины: "грубый вкус и невежество - характеристика сих повестей". Всё тот же Карамзин - и снова в примечаниях, как бы в людской, чтоб не омрачать слуха благородной публики в "чистых" комнатах, - посмертно отчитал Михаилу Васильевича Ломоносова, вздумавшего провести параллели между эллинскими мифами и - "какой моветон!" - русскими сказками. Дворянин, потомок крещёных золото-ордынских мурз, цедил через губу этому неотёсанному мужлану, нордическому великану из Холмогор - мол, Баба Яга и Морской Царь это мужицкие, простонародные басни, не могущие, конечно, и сравниться с мифологией эллинов и не представляющие никакого интереса. Сравнить леших с фавнами, нимф - с русалками?! Как можно-с?! Уж не хотел ли господин Ломоносов сказать, что приёмные и парки дворянства российского украшены изображениями тех же существ, про которых врут ваньки и маньки в людских?!
Фи!!
Прошло полтора столетия. Уже давно стали аксиомой общие индоевропейские истоки славянского язычества и эллинской мифологии. Уже давно выяснены мифологические корни образов Бабы Яги и Морского Царя. Уже давно "низшая мифология" с её лешими, домовыми и русалками - предмет пристальнейшего изучения этнографов и мифологов. Но до сих пор в чести у историков напудренный сентиментальный ордынец, а на прозревавшего, как обычно, через века вперёд, Русского Гения многие историки смотрят с презрительной гримасой дорогой французской левретки, унюхавшей лапотный дух.
Упоминавшийся выше Василий Левшин принуждён был изуродовать свои "Русские сказки" "рациональными" толкованиями в духе века, превращая, скажем, огненную реку в… ряд зеркал на пружинах. Иначе "чистая публика" просто не стала бы читать… впрочем, и тогда он не решился "опозорить" свою дворянскую фамилию, разместив её на титульном листе книги, написанной по мотивам русских былин. В этом Василий Алексеевич оказался весьма предусмотрителен - стоит только вспомнить, сколько пришлось претерпеть его гениальному эпигону, Александру Сергеевичу Пушкину, за написанную по мотивам левшинских "Сказок" поэму "Руслан и Людмила". Специалист по народной поэзии (!) А. Г. Глаголев язвил в адрес поэмы: "Кто спорит, что отечественное хвалить похвально; но можно ли согласиться, что всё выдуманное киршами Даниловыми хорошо и может быть достойно подражания?" Некий критик, укрывшись под псевдонимом "Житель Бутырской слободы", негодовал на поэта: "Позвольте спросить, если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втёрся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородой, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться?!"
Я повторяю - всё это суждения и дела не каких-то бездарей и русофобов. Это столпы и вершины тогдашнего культурного общества, специалистов по фольклору, народной культуре, а Баженов, Державин, Карамзин вообще вошли в историю русского искусства и литературы. И я описываю всё это не для того, чтоб столкнуть их с пьедестала, а только затем, чтобы вы, читатель, оценили подвиг первопроходцев изучения русского эпоса.
Вспомните, наконец, каков был царь, при котором всё это писалось и произносилось. "Властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда, нечаянно пригретый славой, над нами царствовал тогда". Это Пушкин, а Лесков в "Левше" приласкал лысого "фантастического путешественника" (ох, везёт бедной России на этакие типажи!) ещё убийственней - "царь Ляксандра". Даже не "Ляксандр" - видать, до мужского рода в глазах подданных сей император недотягивал. И очень точно изображено в том же "Левше", как "Ляксандра" взахлёб восхищается всем иностранным, не забывая мимоходом грустненько пнуть русское мастерство. А каков поп, таков и приход…