Руководствуясь при этом "принципами", заложенными Николо Макиавелли в его цинично-сардоничном "Государе", особенно – в XVII-й его главе под красноречивым названием: "Как узурпатору сохранить и преумножить свои владения. Практика тиранов", – крайне редко включаемой в издания (исключения – изданное под редакцией Виллари Паскуале).
Если есть просьба "огласить весь список" макиавелевских "принципов" – пожалуйста:
– подавлять всякое возникающее превосходство;
– устранять людей сильных, умных и храбрых;
– препятствовать распространению образования;
– порождать раздоры;
– распространять клевету (вспомним, например, пресловутое геббельсовское: "Чем чудовищнее ложь, тем больше шансов, что в нее поверят");
– поощрять шпионство и доносительство;
– содействовать обеднению подданных в расчете на то, что забота о хлебе насущном не оставит им ни сил, ни времени на заговоры.
Мало кто из лидеров признается в том, что он действует именно по этой схеме, однако мало кто из них не действует по ней.
По крайней мере, в политике.
Ведь это о ней, неуемной, сказал в своих мемуарах дважды президент Соединенных Штатов Америки Рональд Рейган: "Политика – это вторая древнейшая профессия, но чем дольше я ею занимался, тем больше она походила для меня на первую".
В войне за лидерский скипетр и "державу" (булаву – в руки, лавровый венок – на чело, златую цепь – на шею, зáмок – в собственность, замóк – на совесть) для достижения победы используется весь арсенал сравнительно честных и не очень способов.
Интриги и инсинуации, заговоры и наговоры, подножки, подсидки и подставки – лишь самые невинные из них.
Саркастичный закон циничного лидерства, о котором практически все если и не знают, то, по крайней мере, догадываются, но все же скромно умалчивают, гласит: "Грязного лидерства не бывает".
По прямой аналогии с известными изречениями знаменитых римлян: сатирика Децима Юния Ювенала ("Lucri bonus ést odor éx re quálibet" – "Запах прибыли приятен, от чего бы он ни исходил") и императора Веспасиана ("Non olet pecunia" – "Деньги не пахнут").
Вовсю тут пахнет только горько-едким сарказмом – в первом случае, и тошнотворно-гадким цинизмом – во втором.
Соответственно, циниками, называющими и считающими себя прагматиками, лидерство делится не на "грязное" и "чистое", а лишь на легитимное и не легитимное, причем легитимным его зачастую провозглашают сами циники-псевдопрагматики – те, которые своею хитростью и изворотливостью присвоили себе право провозглашать законы.
Те, кто, игнорируя весь сарказм непреложного закона циничного лидерства, стремятся – во что бы то ни стало, любыми способами и какими угодно средствами – добиться лидерских почестей и регалий, и кто не сподобился удостоиться их в легитимизированных сферах, переключаются на сферы иные.
Особо преуспевшим в этом деле впоследствии удается легитимировать ранее не-легитимное.
Как сказал в своем "Бунтующем человеке" лауреат Нобелевской премии Альбер Камю, "мы живем в эпоху мастерского осуществления преступных замыслов, и то, что еще вчера считалось преступлением, сегодня становится законом".
"Бригадиры" бандитских группировок, сливаясь в экстазе взаимовыгодного единения с высоковосседающими чиновниками, не обремененными такими "заморочками", как-то: совесть (по словам Адольфа Гитлера она – не более чем "жидовская выдумка") и стыд, который – по определению Эразма Роттердамского – является страхом честности перед позором, – становятся респектабельными бизнесменами, попадают на глянцевые страницы журнала "Forbs" и начинают активно и инициативно диктовать свои условия-ультиматумы.
Всем.
При господстве такого симбиоза бандитского раскаленного утюга и крокодилье-кожаного чиновничьего портфеля юридические законы принимаются если и не непосредственно этими ушлыми ребятками, и даже не под их прямую диктовку, то, по крайней мере, в их интересах.
В результате таких юриспрудентных процедур декриминализация в государстве и обществе осуществляется не путем избавления от преступных проявлений, что само по себе является делом достаточно длительным, сложным, хлопотным, некомфортным, требующим значительных усилий – в первую очередь – интеллектуальных – и соответствующей воли, а куда более простым и надежным способом: элементарным объявлением не-криминалом того, что еще вчера признавалось именно им.
Как говорится, самый простой и надежный способ достижения мира – закопать топор войны вместе с врагом.
Хороший враг беззастенчивого и настырного лидера, не обремененного никакими интеллигентскими "заморочками" – это, конечно же, мертвый враг.
Если таким врагом является закон, то тем хуже для него.
Он становится обреченным, и дни его сочтены.
Как неустанно декларировал Марк Порций Катон Старший, восходя на трибуну римского сената, "Ceterum censeo Carthaginem esse delendam" – "Карфаген должен быть разрушен".
Если Карфаген законодательных актов, не достаточно подстроенных под определенные интересы, не хочет разрушаться сам, определенные интересы помогают ему разрушиться.
В интересах по сути бывших криминальных авторитетов и подковерных дел мастеров – каких бы почетных званий-названий-титулов-регалий они себе ни наприсваивали, вплоть до "проффессоров" и "элиты нации", – ставших в одночасье лидерами в схватке за собственноручное обладание ресурсами целой страны.
Иными словами: либо ты – вожак стаи, и тогда ты на коне, в ботфортах и со шпорами на них, либо же ты – фрагмент серой, безликой и презираемой вожаками массы, и тогда ты – под седлом и с "вавками" от чужих шпор на своих взмыленных боках.
Как говорится в аристотелевском законе исключенного третьего, "tertium non datur" – третьего не дано.
Казалось бы.
На самом же деле, как и у каждой медали, у звонкой монеты лидерства имеется три стороны – аверс (от лат. аdversus – лицевая), реверс (от лат. reversus) – тыльная, и – гурт (нем. gurt) – ребро.
Лицевая – сверкающая и сияющая, как, – выражаясь языком Василия Шукшина, – "голый зад при Луне".
Тыльная – темная и страшная, подобная лицу сорокалетнего прапорщика, оказавшегося с перепоя на полковóм плацу в безлунную ночь.
Ребро – та узкая поверхность, что связывает собой разноликое в единое.
Когда жизнь ставит человека перед предельно жестким выбором: либо тиранствуй, либо – влачи рабское существование, каждый человек может открыть перед собой третий путь, принцип которого сформулировал для себя, пребывая в Гулаге в малоприятной роли зэка, будущий лауреат Нобелевской премии Александр Солженицын.
Формулировка этого принципа состоит всего лишь из шести слов, три из которых – трижды повторяющееся "не": "Не верь, не бойся, не проси".
"Не верь" – лунноликим, улыбающимся тебе во все свои тридцать три оскаленных зуба.
"Не бойся" – черноротых, пугающих своей черноротостью.
"Не проси" – ни у того, ни у другого.
Ни милости, ни пощады.
Бедняга Эрих Фромм, отягощенный проблемой: "Человек – волк или овца?", – заимствованной, по-видимому, у зоологически озабоченного Александра Островского (см. его комедию в пяти действиях под красноречивым названием "Волки и овцы"), – умер, так и не разрешив ее.
Не удивительно.
Ведь кроме волков и овец в этом Мире – поистине неисчерпаемом в многообразии проявлений продуктивной изобретательности того или той, кто или что его создал либо породила, независимо от того, Бог ли, Природа ли – в данном случае существенно не это, – наличествуют в изобилии и другие, не менее близкие к человеку твари.
Например: ослы и козлы; быки и бараны; крысы и свиньи.
Чем они хуже других?
Например, волков и овец?
Ничем.
Как сказал Уинстон Черчилль, собаки смотрят на людей снизу вверх, коты – верху вниз, и только свиньи усматрмвают в человеке равного себе.
Значит, вопрос следовало бы поставить значительно шире, нежели это сделал Эрих Фромм.
То есть, человек: осел или козел?; бык или баран?; крыса или свинья? (при желании этот перечень можно продолжить сообразно Вашей, уважаемый Читатель, зоологической эрудированности и творческой фантазии).
Как сказал когда-то псевдопролетарский поэт Владимир Маяковский, "все мы немножко лошади".
Добавим от себя: и не только.
Мы – все вместе и каждый из нас в отдельности – "немножко" разные животные, и нет смысла их всех перечислять.
В разных жизненных ситуациях, переделках и перипетиях мы – люди – ведем себя по-разному: где-то больше как одно; где-то – как другое.
Животное.
Не всегда – разумное.
Не всегда – человечное.
Иногда – как "нежный и ласковый зверь".
Иногда – как такая зверюга, от одного только сравнения с которой любая из действительно существующих тварей содрогнулась бы в ужасе и отвращении.
В отличие от них всех мы – люди – наделены правом выбора.
Козел обречен быть козлом.
Навсегда.
От первого своего козлиного вздоха и – до последнего.
По крайней мере, в этом Мире, далеком от совершенства, но близком к достоверности его существования.
Достоверность существования иных миров, где обитали бы козлы-трансформеры, лихо превращающиеся в бабочек с "крылышками бяк-бяк-бяк", более чем проблематична.
То же самое можно сказать и о мирах с ослами-перевоплощенцами.