Офицер связи штаба Юго-Западного фронта, находившийся в эти дни в штабе Западного фронта, телеграфировал 8 декабря 1941 г. в 20:00 соседу слева – 61-й армии: "10-я А. Части армии на марше для выхода на рубеж ПРУДСКИЕ ВЫСЕЛКИ, КУРЛЫШЕВО, ЗАЙЧИНО, ПОКРОВСКОЕ, БОЛ. ОЛЬХОВЕЦ.
Части армии вышли:
325 сд – ЯБЛОНОВО, ПАХОМОВО, БЕРЁЗОВО;
329 сд – БЕРЁЗОВО, ЧЕСМИНКА, ФЁДОРОВКА;
57 кд – район ВОЛШУТА, КАТИНО.
Положение остальных частей – данных нет.
Потери армии – убито 72, ранено – 134.
Уничтожено до 800 человек противника и захвачено пленных 65 солдат и 3 офицера, 166 автомашин, 1 бронемашина, 1 танк, 18 орудий разных калибров, 40 мотоциклов, 10 легковых автомашин, 2 зенитных пулемета, 2 ручных пулемета, много винтовок и патрон, количество уточняется".
Все населенные пункты, названные в этом донесении, ныне принадлежат Михайловскому району Рязанской области. Война шла по рязанской земле.
Из донесения 9 декабря 1941 г.: "41 кд ведет бой с противником на рубеже ПЕТРУШИНО, БОГОСЛОВО, НЮХОВЕЦ, имея против себя 40-й полк связи из группы Гудериана. По показаниям пленных, 25-я мотодивизия противника из района СЕРЕБРЯНЫЕ ПРУДЫ сосредоточивается в ЕПИФАНЬ".
Все населенные пункты, названные в этом донесении, кроме Серебряных Прудов, ныне принадлежат Скопинскому району Рязанской области. Серебряные Пруды – районный центр Московской области. Епифань – уже тульская земля.
Так продвигались части 10-й армии, начавшей свое стремительное движение на запад.
Из донесения 11 декабря 1941 г.: "10 армия. Части армии продолжают движение на Запад, выйдя во второй половине дня 10.12 на рубеж:
330-я сд в движении из района УРУСОВО, ШИШЛОВО в район САВИНО, НОВО-ЯКОВЛЕВКА;
328-я сд в 10:00 10.12 вышла в район СТАЛИНОГОРСК, ПАШКОВО;
324-я сд в 10:00 10.12 проходила ИЗБИЩЕ, ДУРКИНО с задачей к исходу дня выйти УЗЛОВАЯ;
323-я сд к 12:00 10.12 овладела ст. ЕПИФАНЬ, продолжая движение в юго-западном направлении;
326-я сд к 12:00 10.12 овладела КРОПОТОВО;
4-я кд следует за 326-й сд;
325-я сд, 329-я сд на марше. Положение их уточняется.
57-я кд в районе ЧУРИКИ, ВОЛШУТА, КАТИНО.
75-я кд – МИХАЙЛОВ.
Перед фронтом армии отходят части 10-й и 5-й мотодивизий, 116-й пд противника. Противник бросает орудия, автомашины и танки.
ВВС фронта в течение ночи и дня 10.12 из-за плохих метеоусловий вели ограниченные действия. Всего произведено 59 самолето-вылетов. Из них 33 до цели не дошли".
Итак, авиация в эти дни сидела на своих базах. И это обстоятельство скорее помогало войскам генерала Голикова, чем мешало. Люфтваффе не препятствовало маршу дивизий 10-й армии на запад.
У нас принято больше считаться с мнением и аргументами противника. Свидетельства бывших солдат и офицеров противника нам кажутся более достоверными. Если написал Гудериан, то это-де, скорее всего, правда. Если написал Голиков или Жуков – вранье. Немецкие сводки – вот это да!.. Наши сводки – сомнительно, скорее всего, приписка, очковтирательство… Не любим мы себя. Не помним своих героев. Не ценим их кровь и страдания. Если что поперек наших представлений или понятий, то правду из уст ближнего своего готовы утопить в собственном эгоизме и невежестве, чтобы ее и вовсе не было.
Правда же истории такова, что Гудериана, этого непревзойденного гения танковых атак, в тульских, рязанских и калужских полях остановили и начали громить не Генерал Мороз, и не Генерал Слякоть. И даже не генерал Жуков. Танки Гудериана начали жечь солдаты и командиры генералов, которые в то время ходили в подчиненных у генерала Жукова. А именно – Ивана Васильевича Болдина и Филиппа Ивановича Голикова. А до них – генерал-майора Аркадия Николаевича Ермакова.
Именно солдаты генерала Ермакова отбили самые страшные и кромешные атаки в конце октября 1941-го на окраинах Тулы, когда чаша весов опасно колебалась и когда все могло рухнуть в одночасье.
Кто теперь помнит о генерале Ермакове? На тульских сайтах я даже фотографии его не нашел. Зато фотография Гудериана красуется везде. Как же – главный танковый гений Второй мировой войны! Главный эксперт для многих историков! Которого хорошенько оттрепали под Тулой, Каширой и Сталиногорском. И которому уже не доверял Гитлер, видимо опасаясь, что "быстроходный Гейнц" пожжет и остатки танковых дивизий в бескрайних русских просторах.
И все же Гудериана мы в нашем исследовании время от времени цитировать будем. Как же без него? Поскольку он был и остается одним из главных действующих лиц декабрьской драмы юго-западнее Тулы.
16 декабря Гитлер позвонил по телефону в штаб группы армий "Центр" и сказал, что в той ситуации, которая создалась на фронте, есть только один выход – держаться. На следующий день, 17-го, фон Бок записал в своем дневнике: "Были изданы два строгих приказа: первый – держаться любой ценой, второй – безжалостно гнать на фронт всех, кто по какой-либо причине укрывается за линией фронта".
Впоследствии, когда вермахту все же удастся стабилизировать ситуацию, закрепиться на новых позициях и остановить наступление Красной армии, Гитлер скажет: "Это были дни, которые истрепали мне нервы. Почти все оказались несостоятельными, вплоть до тех немногочисленных людей, которые продолжали вместе со мной сражаться. И день и ночь я вынужден был думать о том, что сделать, что может произойти, как заткнуть ту или иную брешь. Мне стало ясно, что отступать – значило бы испытать на себе судьбу Наполеона. Тому, что мы выстояли в эту зиму… мы обязаны храбрости солдат на фронте и моей твердой воле".
Многие историки склонны считать, что эта оценка, в том числе и самооценка Гитлера, были справедливыми и реально отражали обстановку, сложившуюся к тому времени.
Ночью потеплело. Пошел снег. Лыжи пошли мягче. Рота продвигалась тихо, почти бесшумно. Только иногда в середине второго взвода слышался глухой, сдавленный кашель. Кашляли, видимо, в шапку.
Ротный Чернокутов выругался.
Больных перед рейдом оставили в тылу. Троих. Старший лейтенант Чернокутов буквально вытолкнул их из строя. Сказал: "Что, ослабели? На свежем-то воздухе… Марш в обоз!" Те пытались протестовать. "Давай, давай, голуба моя!" – И Чернокутов выпроводил их злым матерком.
Теперь, прислушиваясь к кашлю, ротный не мог отделаться от мысли о том, что кто-то из тех, кому он приказал двигаться с тылами, все же оказался здесь.
Полк продвигался левее, большаком, выбросив вперед батальон, усиленный противотанковой батареей. Но уже к вечеру батальон уткнулся в деревню, через которую проходило шоссе. В деревне – немцы. И не просто гарнизон, который не успел драпануть, а опорный пункт, хорошо укрепленный, с двумя мелкокалиберными зенитными установками и несколькими пулеметами.
Полезли вначале напролом, с расчетом, что немцы, видя приближающуюся колонну, дрогнут и начнут отходить, что на марше их настигнуть и добить будет куда легче, чем в блиндажах и за снежными валами. Но те не дрогнули, открыли огонь из всех видов оружия. И положили перед деревушкой двенадцать человек. Раненые кричали, барахтались в глубоком снегу. Их кое-как вытащили из-под огня, перевязали и отправили в тыл. Батальон частично отошел, частично зарылся в снегу, затаился в балках и овражках. Бойцы не знали, что будет дальше, и молча ждали приказа.
Когда стемнело, в обход, с целью перехватить дорогу, выходящую из деревни на юго-запад, выслали лыжную роту.
Никто из деревни уйти не должен. В немецких штабах, там, западнее, не должны знать о продвижении наступающих колонн, их численности и прочем. Конечно, о передовом батальоне немцы уже сообщили по рации. Но пятьсот человек с двумя пушками – не дивизия. Их появление перед деревней о направлении главного удара ничего не говорило. Впрочем, где он теперь, главный удар? Красная армия наступала везде.
Рота выбралась на дорогу. Разделилась. Один взвод остался на опушке. Лыжники залегли в снегу, приготовили оружие. Пулеметчики обтоптали снег и тоже затихли. Ночь их мгновенно поглотила, превратила в часть своего замысловатого снежного кружева.
Два взвода, держась обочин наезженного большака, двинулись к деревне. Но вскоре тоже остановились. В деревню ушла разведка – десять лыжников с лейтенантом Поярковым.
Ротный проводил их мрачным взглядом. Хотелось курить. Но курить он запретил. Прислушался. Никто не кашлял. Значит, тот, кто кашлял, ушел с Поярковым. Подумал: ну, Поярков, провалишь операцию, я тебе тогда, голуба моя…
Лейтенант Поярков ругал себя за то, что утром хлебнул из ведра ледяной воды. Вот теперь и распирало, рвало воспаленные бронхи. Когда становилось совсем невмочь, он выдергивал из-под капюшона шапку и бóхал в нее. Сержант Гречкин, шедший впереди, то и дело оглядывался. Он несколько раз задерживал движение и хотел что-то сказать Пояркову, но лейтенант нервно махал рукой: все нормально, вперед…
Главное в человеке не живот и даже не голова, а, как говорит ротный старшина Печников, нервы. И это правда. Как только они подошли к деревне, першение в горле прекратилось, и Поярков забыл о своем кашле.