Внутреннее единство противоположностей вряд ли можно отнести к числу идей, разделяемых лишь мистиками, восточными или западными. Если мы посмотрим на современную физику, область, в которой западный интеллект добился своих величайших достижений, то обнаружим сходные представления о реальности как единстве противоположностей. В теории относительности, например, прежние противоположности покоя и движения стали совершенно нераздельны. Объект, который для одного наблюдателя пребывает в состоянии покоя, для другого наблюдателя в то же самое время находится в движении. В современных теориях стирается разница также между волной и частицей, структурой и функцией. Даже извечное разделение массы и энергии свелось к E=mc Эйнштейна, и эти древние "противоположности" рассматриваются теперь как две стороны одной реальности, реальности, которую так жестоко подтвердила Хиросима.
Более того, согласно современным физическим представлениям такие противоположности, как субъект-объект и время-пространство также настолько взаимообусловлены, что образуют непрерывность, континуум. То, что мы называем "субъектом" и "объектом", представляют собой, подобно купле и продаже, две стороны единого процесса. И поскольку это относится также ко времени и пространству, мы больше не можем говорить об объекте, расположенном в пространстве, или процессе, протекающем во времени, – мы можем говорить только о пространственно-временном событии. Современная физика заявляет, что реальность можно рассматривать лишь как единство противоположностей. По словам биофизика Людвига фон Берталанфи,
если сказанное выше истинно, реальность есть то, что Николай Кузанский называл coincidentia oppositorum, совпадением противоположностей. Дискурсивное мышление всегда представляет лишь одну сторону высшей реальности, которую Кузанец именует Богом; ему никогда не исчерпать ее бесконечного многообразия. Следовательно, высшая реальность есть единство противоположностей.
С точки зрения coincidentia oppositorum то, что мы считали полностью обособленными и непримиримыми противоположностями, оказывается, по словам фон Берталанфи, "дополнительными аспектами одной и той же реальности".
Именно по этим причинам Альфред Норт Уайтхед, один из самых влиятельных философов двадцатого века, разработал свою философию "организма" и "вибрационного существования", согласно которой, все "конечные элементы мироздания по сути своей вибрационны". А все вещи и события, которые мы обычно считаем несовместимыми, такие как причина и следствие, прошлое и будущее, субъект и объект, на самом деле подобны гребню и подошве одной волны, одной вибрации. Ибо волна, будучи сама по себе единым событием, выражает себя в противоположностях гребня и подошвы, высшей точки и низшей точки. Именно по этой причине реальность волны нельзя обнаружить ни в ее гребне, ни в подошве, а лишь в их единстве. Попробуйте представить волну с гребнем, но без подошвы. Ясно, что не бывает гребня без подошвы, высшей точки без низшей. Гребень и подошва – эти действительные противоположности – являются неразрывными сторонами одного лежащего в их основе процесса. Подобно этому, говорит Уайтхед, любой элемент во вселенной есть "вибрирующий прилив и отлив энергии или деятельности, лежащей в его основе".
Нигде это внутреннее единство противоположностей не показано так четко, как в гештальтистской теории восприятия. Согласно этой теории, мы сознаем объекты, события или фигуры не иначе как в соотнесении их с фоном. Например, то что мы называем "светлым", на самом деле представляет собой фигуру на темном фоне. Когда я обращаю свой взор к небесам в темную ночь и вижу блеск яркой звезды, в действительности я вижу, – точнее, глаз мой воспринимает, – не звезду саму по себе, а целостное поле восприятия или гештальт "яркой звезды плюс темного фона". Сколь сильным бы не был контраст между яркой звездой и темным небом, без одного я не смог бы воспринять другого. Таким образом, "светлое" и "темное" представляют собой две стороны единого гештальта восприятия. Точно так же, я не могу воспринимать движение вне соотнесения с покоем, напряжение вне соотнесения с расслаблением, сложное вне соотнесения с простым, привлекательное вне соотнесения с отталкивающим.
Подобно этому я сознаю наслаждение не иначе как в соотнесении с болью. Я действительно могу чувствовать себя в данный момент очень хорошо и испытывать наслаждение, но я никогда не смог бы осознать его таковым, если бы на фоне не существовало дискомфорта и боли. Вот почему боль и наслаждение все время как бы приходят на смену друг другу, ибо лишь их обоюдный контраст и чередование позволяет узнать о существовании того и другого. Поэтому сколько бы я не тянулся к первому и не избегал второго, попытка разграничить их оказывается тщетной. Как сказал бы Уайтхед, боль и наслаждение суть гребень и подошва единой волны сознавания, и попытка выделить положительный гребень и устранить отрицательную подошву равнозначна попытке устранить всю волну сознавания как таковую.
Возможно, это дает ключ к пониманию того, почему жизнь, взятая как набор не связанных между собой противоположностей, выглядит так безысходно, и почему прогресс обернулся на деле не ростом, а разрастанием раковой опухоли. В попытках развести противоположности и оставить те из них, которые мы считаем положительными, – наслаждение без боли, жизнь без смерти, добро без зла, – мы пускаемся в погоню за миражами, не имеющими никакой связи с реальностью. С тем же успехом можно было бы стремиться к миру вершин без долин, покупателей без продавцов, левого без правого, внутреннего без внешнего. Так что, по словам Витгенштейна, поскольку наши цели не возвышены, а иллюзорны, проблемы наши не сложны, а бессмысленны.
Большинству из нас до сих пор трудно поверить в то, что любые противоположности, – такие как масса и энергия, субъект и объект, жизнь и смерть – взаимосвязаны вплоть до полной нераздельности. Но поверить в это трудно лишь потому, что мы считаем реальной пограничную линию между ними. Вспомните, что именно эти границы и создают видимость существования обособленных противоположностей. По сути дела, говорить, что "высшая реальность есть единство противоположностей", значит говорить, что в высшей реальности никаких границ нет. Нигде.
Действительно, мы настолько околдованы границами, настолько зачарованы первородным грехом Адама, что полностью забыли о действительной природе самих пограничных линий. Ибо в реальном мире никаких пограничных линий нет, они существуют лишь в воображении составителей карт. Разумеется, в мире природы существует много разных линий, таких, например, как береговые линии, расположенные между континентами и омывающими их океанами. В самом деле, в природе можно найти всевозможные линии и поверхности – контуры листьев и кожа организмов, линия горизонта и очертания деревьев, контуры озер, освещенные и затененные поверхности, линии, выделяющие любые объекты из окружения. Существование этих линий и поверхностей вполне очевидно, но линии эти, подобно береговым линиям, не просто отделяют землю от воды, как мы обычно считаем. Алан Уотс нередко подчеркивал, что эти "разделительные линии" возникают в местах, где земля и вода соприкасаются друг с другом. То есть линии эти соединяют в той же мере, что и разделяют. Иными словами, эти линии нельзя назвать границами. А между линией и границей, как мы вскоре увидим, существует огромная разница.
Дело в том, что линии соединяют противоположности так же, как и разделяют их. Именно в этом и состоит функция всех реальных линий и поверхностей в природе. Они явственно разделяют противоположности, в то же время неявно объединяя их. Давайте, например, проведем линию, которая бы изображала вогнутую фигуру:
Как видите, эта линия создает и выпуклую фигуру. Именно это имел в виду Лао Цзы, когда говорил, что все противоположности возникают одновременно. Они входят в жизнь вместе, подобно вогнутому и выпуклому в этом примере.
Далее, мы не можем сказать, что линия отделяет вогнутое от выпуклого, потому что есть только одна линия, и она принадлежит как выпуклому, так и вогнутому. Линия, нимало не разделяя вогнутое и выпуклое, делает совершенно невозможным существование одного без другого. Потому что изображая вогнутое, мы рисуем той же линией и выпуклое: внешний контур вогнутого составляет внутренний контур выпуклого. Таким образом, вы не найдете вогнутого без выпуклого, ибо они, как и все противоположности, обречены навечно обнимать друг друга.
Все линии, которые мы находим в природе или создаем сами, не только разделяют различные противоположности, но и связывают их в нераздельное единство. Иными словами, линия – это не граница. Ибо линия, – мысленная, природная или логическая, – не только разделяет и отделяет, но соединяет и объединяет. Напротив, границы чисто иллюзорны – они претендуют на разделение того, что на самом деле неразделимо. С этой точки зрения в действительном мире есть линии, но нет границ.
Реальная линия становится иллюзорной границей, когда мы начинаем считать лежащее по обе ее стороны отделенным и не связанным; когда мы признаем внешнее различие противоположностей, но игнорируем их внутреннее единство. Линия становится границей, когда мы забываем, что внутреннее всегда сосуществует с внешним. Линия становится границей, когда наше воображение превращает ее из разделительно-соединительной в чисто разделительную. Хорошо уметь проводить линии, если не путать их при этом с границами. Хорошо уметь отличать наслаждение от боли; но отделить наслаждение от боли невозможно.