А такого рода тексты, как дантовские души, заточенные в деревья, взывают к нам, требуют высвобождения смысла. Жажда интерпретации владеет самой идеей текста. И здесь мы как интерпретаторы - какая-то существенная часть самого произведения. Без нас оно умирает. Но поэт мог бы сказать о себе: не понят - не вор. В старину было поверье, что гриб перестает расти, если на него взглянуть. А текст - это такой гриб, который растет только если на него смотрят. Вы резонно возразите: да, но мы совсем не знаем Пастернака! Вот если бы мы почитали стихи, пораскинули бы мозгами над тем, как он жил и творчески развивался, тогда, может быть, подступились бы и к этому тексту. Не тут-то было.
Что вы думаете об этом стихотворении? Константин Локс, друг Пастернака с университетских лет в своей мемуарной Повести об одном десятилетии (1907–1917)" подробно рассказал о своем понимании этого текста. Приведем его разбор полностью, так как, во-первых, он красив, во-вторых, - бросает всем нам вызов:
"Не знаю, сразу ли доступен читателю глубоко скрытый эротический смысл этого стихотворения, раскрывающийся в двух последних строфах. Приступ к эротической теме дается в первых двух строфах, сразу поражающих смещением, очень смелым и необычным, смысла слова "сумерки", обозначающим неясный наплыв эротической темы…
Мужской образ оруженосцев и менестреля дается в отождествлении с сумерками - ключом необычного отождествления является слово "печаль". Неясной, но понятной как эротическая неуверенность, звучит вторая строфа… Ключом к этой строфе являются слова - "извивы, откос, опоздав". Эти слова знаменуют эротическую неуверенность и естественно связываются со словом "печаль" первой строфы.
С третьей строфы тема начинает приобретать более ясный характер, в, казалось бы, ничем не оправданном, но ясном переходе к образу "двух иноходцев"… Эротическая неуверенность подчеркивается словом "иноходец". "На одном только вечер рьяней"-обозначает страсть, явно выраженную у одного и очевидно менее сильную у другого - другой.
Слово "тусклый" связывается с "печалью", "извивами", "откосом". Четвертая строфа разрешает тему до полной ясности… Эротическая неуверенность или неудача определяется словом "полынь", ее "топчут", и она "тушит". Необычное "вспышка копыт" символизирует страсть, достигающую кульминации в словах "глубже во тьму", неудача - в словах "тушит полынь сердцебиение тел их".
Таким образом, для выражения длительной и неудачной любви-страсти понадобилось совершенно необычное по своей образной структуре стихотворение. Никто не может разгадать пути воображения, может быть, неясного самому поэту, но характерного для него, - простое и обычное в человеческой жизни подано им в столь далекой и замаскированной форме. С этим стихотворением я производил эксперименты, давая читать его моим друзьям и требуя от них объяснения его смысла. Некоторые верно определяли стихотворение как эротическое, но не умели его проанализировать, другие просто восхищались им, как системой необычных образов, приведенных во внутреннее и внешнее музыкальное единство. Тем, кто не согласен с моим толкованием, я предлагаю дать другое и уверен, что оно невозможно".
Стоит прислушаться и даже понять буквально позднейший отзыв Пастернака о своей первой книге: "Книга называлась до глупости притязательно "Близнец в тучах", из подражания космологическим мудреностям, которыми отличались книжные заглавия символистов и названия их издательств" (1,727). Речь идет прежде всего о журнале "Весы" и издательстве "Скорпион". Но пастернаковскому "Близнецу" не суждено было затеряться в небесном кругу символистской литературы. Зодиакальная символика, откровенно встроенная в первый сборник, позднее сильно смущала поэта своим нарочитым схематизмом и очевидностью. И напрасно, ибо осталась закрытой и совершенно непрочитанной. Для понимания этой двоящейся, парной, близнечной образности и ее места в зодиакальной символике Пастернака, удобнее начать не с самого "Близнеца в тучах", а со стихотворения "Сумерки… словно оруженосцы роз…", напечатанного в сборнике "Лирика" (1913). Собственно, в этом тексте в концентрированном виде существует все то, что будет развиваться в двадцати одном стихотворении "Близнеца в тучах".
Перед нами тема и вариации, и одна из вариаций, действительно, эротическая. Но какова тема? Что означают эти сумерки, чьи зори-розы несут рыцари-оруженосцы с перистыми шлейфами-шарфами и острыми лучезарными бликами копий?
"Mein Fuß - ist Pferdefuß…" - говорил Ницше, то есть "моя нога - нога лошади". Эти слова можно поставить эпиграфом к тексту Пастернака. Сменный черед таинственных иноходцев - это черед утренней и вечерней зорь, заката и восхода ("одна заря сменить другую спешит…"). Так, например, в "Докторе Живаго": "И опять он спал, и просыпался, и обнаруживал, что окна в снежной сетке инея налиты розовым жаром зари, которая рдеет в них, как красное вино, разлитое по хрустальным бокалам. И он не знал и спрашивал себя, какая это заря, утренняя или вечерняя?" (III, 389). Это сопряжение двух зорь заявлено в пушкинских "Стансах" - вольном переложении из Вольтера:
Ты мне велишь пылать душою:
Отдай же мне минувши дни,
И мой рассвет соедини
С моей вечернею зарею! (I, 245)
Герой "Стансов" вздыхает о безвозвратно утраченном и молит о дружеском участии - единственном, что осталось ему на обломках обманутой любви и сладостных надежд. Не то у Пастернака. Его лирический герой соединяет утреннюю и вечернюю зори в пылу борьбы, которая вся в настоящем. Еще ничто не потеряно. Зори - это противоборствующие моменты единого бытия, а не распавшиеся и несоединимые в неудавшейся жизни события рождения и смерти. Но у Пушкина сохраняется императив: "Соедини!..", который он сам в своей жизни соединит, да еще как. Пастернак предлагает свой вариант соединения.
Ночь, облачая две зори в свои "тусклые ткани", одновременно объединяет и разъединяет их. Закат рьянее, весомее восхода. Параллельно с темой сумерек, востока и запада, рассвета и заката, вплетаясь в нее, сосуществуя, развивается мифологическая тема Диоскуров. Укротители коней, близнецы Кастор и Поллукс попеременно в виде утренней и вечерней звезды в созвездии Близнецов являются на небе. В мифе о Диоскурах как раз и есть мотивы периодической смены жизни и смерти, света и мрака - поочередное пребывание в царстве мертвых и на Олимпе. Таким образом, соперничающая иноходь оруженосцев роз - вариант близнечного мифа. Неожиданное превращение сумерек в менестреля также объяснимо:
Или сумерки - их менестрель, что врос
С плечами в печаль свою - в арфу.
Менестрель, воспевший Диоскуров в "Метаморфозах", - Овидий, автор "печали" - Tristia. В конечном счете, это поэзия о поэзии, а движение коня - это образ движения самого стиха. Например, у Андрея Белого:
Стой - ты как конь, заржавший стих -
Как конь, задравший хвост строками..
Поразительно, что Константин Локс не услышал в стихотворении "Сумерки…" столь явственно звучащей темы Диоскуров, из которой, как из яйца Леды, родился "Близнец в тучах" (сами Кастор и Поллукс были рождены именно так). Поллукс - "стертая анаграмма" (на языке сборника "Близнец в тучах") самого имени "Локс", которому посвящено стихотворение "Близнец на корме".
"Вечер-музыкальное приготовление к ночи" (III, 479). Если так, то соперничество иноходцев - это противоборствующее положение рук на клавиатуре фортепьяно. Дух музыки никогда не покидал скрябинского ученика. Музыкант ушел, музыка осталась.
А теперь - "ясная поляна", текст Осипа Мандельштама "Бессонница. Гомер. Тугие паруса". (Один маленький мальчик читал его так: "Бессовестность. Гомер. Тугие паруса".) В оригинале:
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.Как журавлиный клин в чужие рубежи-
На головах царей божественная пена-
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?И море, и Гомер - все движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью. (1,115)
Казалось бы, все ясно. Но текст (и не только мандельштамовский) всегда шаманит, играет с нами, дурит нашего брата. "Ведь умный человек не может быть не плутом", и текст (если это настоящий текст) - всегда умный плут, плутосократ, никогда не отвечающий на прямо поставленный вопрос. Достоевский записывает в дневнике: ""Се n’est pas l’homme c’est une lyre" ["Это не человек, а лира" (франц.)\. Это о Ламартине. Но и о всяком поэте, о всяком художнике. Физиология и психология поэта как лгуна. Это ему за талант. (…)…Это воскликнуто было с глубоким плутовством, то есть как бы в виде самой высшей похвалы, а между тем что смешнее, как походить на лиру" (XXIV, 131, 135). В единстве одного и того же акта поэт устраняет то, что полагает; понуждает нас верить, чтобы не верили, утверждает, чтобы отрицать, и отрицает, чтобы утверждать. Он создает положительный объект, который не имеет другого бытия, кроме своего отсутствия.