* * *
Он глядел на звезду – на сиротскую, вдовью,
Сквозь палаческий мрак, сквозь казнящую тьму:
Переполнилась чаша и пенится кровью,
Как же грех мировой понести одному?
Он решился – и длится Голгофская кара,
Ей в веках и народах не видно конца,
И стоит Вероника у Бабьего Яра,
Умирающим пот отирая с лица.
1992
* * *
…И то, что вырос я в России,
Меня до неба подняло.
Будь я иных широт. -
Носи я Другое имя. -
Сквозь стекло
На этот мир гляди иное,
Я б думал, что душа – лишь пар,
Я б вместе с поколеньем Ноя
В безверье бронзовое впал
И был бы унесен потопом.
Но здесь – в крови и плаче – жив Народ
Присутствием особым -
Как в дни пророков меж олив.
Его глашатаи святые
Прошли потоки темных вод
С хвалою на устах.
И ты ли
Велишь забыть сей край? -
Зовет
Безмолвно ангел, приближая
Трубу бессмертия к губам.
И ни пожара, ни ножа я
Не убоюсь – и не предам.
1992
* * *
Я тоже ждал его прихода
Проникновенно и всегда.
Стояла талая вода
В глазах детей в начале года.
Гамак заката – в середине -
Качал отчаливавший свет.
В конце – с отчаяньем в родстве
Краснели слезы на рябине.
Внезапно понял я, что горд
Природы строй, а разум жалок,
Когда в сомнениях усталых
Буквально понятый приход
Еще пытается примыслить
К небесной смене лет и дней,
Хотя теряемся и мы средь
Погоды, растворяясь в ней.
И вот я обратил назад
Несбывшиеся ожиданья -
И увидал его страданья
У всех больных детей в глазах.
Об куст рябиновых веков,
Об их расплывчатую осень
Он раненым потерся лосем,
Рассеяв красных светляков…
1993
АКВАРИУМ
– Домна Михайловна, это Вы ли?
Как-то мы с детства о Вас позабыли:
Сколько закатов и зим прошло,
Сколько крушений, разлук и аварий!..
Вновь предо мной Ваш старинный аквариум,
Раковины слуха, прозренья стекло.
Кружатся в пляске китайские рыбы…
Домна Михайловна, Вам спасибо,
Что пригласили чрез столько лет!
Окна – на площадь, светлею и вижу:
Годы и зданья подходят все ближе,
К водорослям льнут, превращаются в свет.
Явь – пузырьки средь зеленого плеска.
Кресла суровы. Зато занавески -
Клумбы, фонтаны, дорожки для встреч!
В рамке резной, в сновидении мнимом
Светлый Никола встает над казнимым,
Властную руку подставив под меч…
Домна Михайловна, как все сместилось:
Годы исчезли, а Вы возвратились!
Иль у аквариума я впал в забытье,
И за минуту вся жизнь мне приснилась?
Домна Михайловна тихо склонилась:
"Там – бездыханное тело твое…"
1993
* * *
В немоте, на пределе желанья,
Где тропический царствует зной,
Обратишься ли огненной гранью,
Водяною или земляной?
Ты откликнись на зов, как захочешь,
Только знай, хоть ни в чем не солжешь:
Водяной повернешься – затопишь,
Прикоснешься горячей – сожжешь.
Земляной, безразлично-послушной,
Обращаться ко мне не спеши:
Ты откройся мне гранью воздушной,
Высшим смыслом в лицо мне дыши!
Вот видение Иезекииля
Выше слов и пророческих книг -
Херувим, простирающий крылья,
Быстродвижен и четырехлик!
Лишь взгляну – и прервется дыханье…
Отведи же свой взор, отведи!
Все четыре да скроются грани,
И забвеньем меня награди…
1994
ОСТРОВ КРИТ
Унялся вихрь на ясном Крите,
Смерть отошла и страх растаял.
Уже из черного укрытья
На кровь не выйдет Минотавр,
И стены Лабиринт коварный
Не сузит, жертву окружая.
И лишь закат, в листве рыжея,
Закурит трубку близ таверны.
И – эллинской судьбы остаток -
Старик, и с ним печальный мальчик -
Затеплят свечку. Тьма заплачет,
Но пальцам ночи не достать их.
Свеча по чуду Парфенона,
По красоте богов и смертных:
Златых, серебряных и медных
Столетий – оскудело лоно.
Но при свече прекрасны лица,
Как отблеск лета в день осенний,
И в этой красоте таится
Богов и смертных воскресенье.
Ах, не помнить зла, а просто бы
Петь под дождичком косым…
Ведь не счесть детей у Господа,
Но один пресветлый Сын.
В синей северной стране меня
Сам он в тайну посвятил,
Что родился прежде времени,
И пространства, и светил.
Был единым и единственным,
Содержа и век и миг,
Светлым зеркалом таинственным
Отражая Божий Лик.
Не вместить земными мерками,
Почему да как – но вдруг
Выпадало с громом зеркало
Из простертых Божьих рук,
Выпадало – раскололося
На цвета волос и глаз,
На различья смеха, голоса,
На тебя, меня и нас…
Как и чем осколки склеются?
Скоро ль ждать того? – Навряд.
В поле косточки белеются.
Окна в городе горят.
Ум над миром – как над книгою,
А душа без книг живет.
Сколько капель гибнет, прыгая,
Ну, а ливень льет и льет.
Всех простить пошли мне,
Господи: Каждый – сам, и каждый -
Сын… Ах, не помнить зла, а просто бы
Петь под дождичком косым.
1994
ЭДВАРД ГРИГ
Все длится январь с колыбельным напевом своим,
Со свистом своей корабельной метели.
– Скорее, январь! Ведь в апреле я буду любим,
Пройди, пропусти меня ближе к апрелю!
Но шепчет метель: "Вот развеются иней и дым,
Как все, что земные созданья понять не успели, -
Настанет апрель. Но в апреле ты станешь другим.
И юный порыв твой растает в апреле".
– Ну что ж, если мне не дожить до весеннего дня,
И если, метель, ты права в самом деле,
И если и впрямь кто-то любит меня, -
Пускай в мой январь он придет из апреля!..
Но длится январь с колыбельным напевом своим,
Со свистом своей корабельной метели,
А я только снегом да ветром любим -
Они мне об этом сказать захотели…
письмо
Я в слова постараюсь облечь
Все, что понял в дозорной глуши:
Если сердце не в силах сберечь -
То хоть птицам его раскроши.
Где же птицы? -
Лишь темень да мох,
И не вспомнит земля ни о ком.
Если вспыхнуть кометой не смог -
На дорожке зажгись светляком.
Но дорожку напрасно искать,
Затопил ее мерзлый апрель.
Если некого больше ласкать,
На груди этот сумрак согрей.
И зари нерешительный мел
Тихо чертит на черной доске
Те слова, что уже не сумел
Ты послать никому и ни с кем.
НИКОЛА
Поезд вечерний. Люди и духи.
Шелест ветвей и утрат прошлогодних.
Голос певучий нищей старухи:
"Пусть сохранит вас Никола-угодник!.."
В прошлом дощатом должен сойти я.
Хвойное счастье. Тьма на перроне.
Травы. Дорожки. – Ты, Византия?
Шаг – и мой разум сроки уронит.
В Мирах Ликийских мирно ликуют
Храм деревенский, пчельник и школа.
Ночь ароматов. – Помню такую.
Кланяюсь низко. – Здравствуй, Никола!
Ты ли, что на море души спасаешь,
Тут – среди сельских дремлющих улиц -
Мне сквозь столетья пояс бросаешь?
Темные избы в поклоне согнулись…
Едва подходит март И в нем – ночная тьма,
О, как меня томят Московские дома!
Любым особняком, Как золотым руном,
Притянут и влеком, Уже я сердцем в нем…
Очнись, душа, очнись! Но нет, куда уж там -
Решетка и карниз, Грифоны по местам,
И маски-полульвы, Чей облик удлинен -
Ровесники Москвы Кутузовских времен.
Вот чья-то тень в окне Второго этажа…
О, сколько раз во сне, По улицам кружа,
Я в розовую тьму, В сей абажурный дым
Влетал в окно к нему И становился им!..
1995