Почти вызывающе противопоставляет поэт преследующей его (как пишет Блок матери) "проклятой отвлеченности" самую "низменную" конкретность родной природы – "небо, серое, как мужицкий тулуп, без голубых просветов, без роз небесных, слетающих на землю от германской зари, без тонкого профиля замка над горизонтом". "Здесь от края и до края – чахлый кустарник, – говорится в его статье 1905 года "Девушка розовой калитки и муравьиный царь". – Пропадешь в нем, а любишь его смертной любовью. Выйдешь в кусты, станешь на болоте. И ничего-то больше не надо. Золото, золото где-то в недрах поет".
Заметно обостряется зрение поэта, различающего в знакомых с детства шахматовских окрестностях "лиловые склоны оврага", "золотые опилки", летящие из-под пилы, и "зарю" осенней рябины, подсказавшей ему проникновенный образ красавицы – родной природы:
И вдали, вдали призывно машет
Твой узорный, твой цветной рукав.
В блоковских стихах возникают причудливые существа – "болотные чертенятки", "твари весенние", образы которых почерпнуты из "леса народных поверий и суеверий", из той "руды", где, по выражению автора, "блещет золото неподдельной поэзии" (тоже – "золото, золото где-то в недрах поет"!).
Порой еще образ родной земли предстает у поэта в несколько стилизованном, сказочно-фольклорном обличии (так, в стихотворении "Русь" – "ведуны с ворожеями чаруют злаки на полях, и ведьмы тешатся с чертями в дорожных снеговых столбах"). Но вместе с тем в наиболее значительных его произведениях того же периода ощутимы "широкое дыхание", полная свобода и естественность:
Выхожу я в путь, открытый взорам,
Ветер гнет упругие кусты,
Битый камень лег по косогорам,
Желтой глины скудные пласты.
Строки, близкие, даже чисто ритмически, и русской классике (например, лермонтовскому "Выхожу один я на дорогу…"), и раздольной народной песне.
Некоторые современники уже догадывались, какой путь открывается перед автором таких стихов. Поэт Сергей Городецкий писал, что тогда относительно Блока существовали две "формулы": Б = б (где Б – его творческий потенциал, а б – уже написанное им) и Б = б + X. "Этот X еще мелькает искорками… но несомненность его видна. Он мне представляется громадным…" – пророчески заключал Городецкий.
"Чую дали…" – говорится и в тогдашних стихах самого Блока.
Одна из этих "далей" – многообразная жизнь большого города, изображаемая поэтом и во всей своей горькой, хватающей за сердце обыденной неприкрашенности, с отчетливыми картинами петербургского быта, заставляющими вспоминать то Некрасова, то Достоевского, то Аполлона Григорьева ("Окна во двор", "На чердаке", "В октябре"), и в причудливом фантастическом обрамлении, основанном, однако, на вполне реальных чертах тогдашней столицы и самоощущения современного человека ("Незнакомка").
Мы встретились с тобою в храме
И жили в радостном саду,
Но вот зловонными дворами
Пошли к проклятью и труду.Мы миновали все ворота
И в каждом видели окне,
Как тяжело лежит работа
На каждой согнутой спине.
Слова, которыми озаглавлено стихотворение, начинающееся этими строками, – "Холодный день" – символ нового, трезвого и горького взгляда на жизнь. И все стихотворение – не о каком-то конкретном дне, а о духовном пути, проделанном поэтом от "храма" первой книги. Вскоре и герой блоковской пьесы "Песня Судьбы" Герман, чьи дом и обиход до деталей напоминают "благоуханную глушь" Шахматова, скажет жене: "Я понял, что мы одни, на блаженном острове, отделенные от всего мира. Разве можно жить так одиноко и счастливо?"
"Одно только делает человека человеком, – занесет поэт в дневник позже, – знание о социальном неравенстве".
Однако выход из "лирической уединенности", наступивший "холодный день" повлекли за собою не только плодотворное расширение круга жизненных наблюдений и поэтических тем, но и мучительные блуждания в поисках новых положительных ценностей: прельщение индивидуалистическими настроениями и идеалами, разрушительный скепсис, разъедающая ирония – все то, что Блок впоследствии окрестил "болотистым лесом" и изобразил в стихотворении "Друзьям":
Что делать! Ведь каждый старался
Свой собственный дом отравить,
Все стены пропитаны ядом,
И негде главы преклонить!Что делать! Изверившись в счастье,
От смеху мы сходим с ума
И, пьяные, с улицы смотрим,
Как рушатся наши дома!
"Ненавижу свое декадентство", – писал поэт летом 1906 года и в то же время признавался, что порой "кокетничает" своими демоническими настроениями, своевольной свободой, прожиганием жизни.
"Я всех забыл, кого любил…", "Нет исхода из вьюг, И погибнуть мне весело…", "Весны не будет, и не надо…", "Словно сердце застывающее Закатилось навсегда…", "Верь мне, в этом мире солнца Больше нет…", "Тайно сердце просит гибели…" – таковы главенствующие мотивы книги стихов "Снежная маска", героиня которой часто напоминает Снежную королеву (из знаменитой андерсеновской сказки, не случайно перечитывавшейся тогда Блоком), чьи леденящие поцелуи заставляют позабыть всех дотоле близких и любимых.
История влюбленности автора этой книги в одну из исполнительниц "Балаганчика" в театре Веры Федоровны Комиссаржевской – Н. Н. Волохову снова так неузнаваемо преображена, что сама актриса, по ее признанию, была "смущена звучанием трагической ноты, проходящей через все стихи". Веселое богемное время препровождение небольшого литературно-артистического кружка, легкая любовная игра, домашние маскарады – все это обернулось в книге грозными метелями, разгулом стихии, то освободительной и притягательной, то губительной и сложно соотносящейся с историческими бурями тех лет – кровавой драмой русско-японской войны, вспышкой революции, террором и реакцией.
Как тропинка, выводящая из "болотистого леса", в центральном женском персонаже "Снежной маски" и последующего цикла "Фаина" (то же имя носит и героиня "Песни Судьбы") начинают все явственнее проступать национальные русские черты:
Но для меня неразделимы
С тобою – ночь, и мгла реки,
И застывающие дымы,
И рифм веселых огоньки."Они читают стихи"
Какой это танец? Каким это светом
Ты дразнишь и манишь?
В кружении этом
Когда ты устанешь?
Чья песня? И звуки?
Чего я боюсь?
Щемящие звуки
И – вольная Русь?"О, что мне закатный румянец…"
Исподволь прорастает тема, которой, как скажет вскоре поэт, он посвящает жизнь, – тема России, мощно воплощенная уже в цикле "На поле Куликовом" и других стихотворениях 1908–1910 годов, составивших основу раздела "Родина" в позднейшем собрании сочинений Блока ("Россия", "Осенний день", "Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?…", "На железной дороге").
Страстная тяга к отчизне в самом скромном, неказистом ее обличье роднит автора этих стихов и с Лермонтовым, с его "странной любовью" не к громкой славе, а к "дрожащим огням печальных деревень", и с Тютчевым, и с Некрасовым:
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые -
Как слезы первые любви!"Россия"
После виртуозно-разнообразной, капризно-причудливой, под стать изменчивым настроениям автора, ритмики и строфики "Снежной маски" стихи зрелого Блока, составившие третий том его лирики, внешне выглядят куда более традиционными, не поражают эффектами. "…Русская муза Блока стоит теперь перед нами и нага, и нища, – писал по выходе этого тома частый оппонент автора и вместе с тем чуткий его ценитель Андрей Белый, – но Блок ближе нам бронированной брюсовской формы, ивановских пышных роз и бальмонтовского блеска: он нищ, как… Россия".
Разумеется, это мнимая нищета. На самом деле речь идет о величайшей строгости поэтической формы, ее "незаметности" из-за точнейшего соответствия содержанию. Перечтем хотя бы далеко не самое известное стихотворение – "Осенний день":
Идем по жнивью, не спеша,
С тобою, друг мой скромный,
И изливается душа,
Как в сельской церкви темной.Осенний день высок и тих,
Лишь слышно – ворон глухо
Зовет товарищей своих,
Да кашляет старуха.Овин расстелет низкий дым,
И долго под овином
Мы взором пристальным следим
За лётом журавлиным…Летят, летят косым углом,
Вожак звенит и плачет…
О чем звенит, о чем, о чем?
Что плач осенний значит?И низких нищих деревень
Не счесть, не смерить оком,
И светит в потемневший день
Костер в лугу далеком…О, нищая моя страна,
Что ты для сердца значишь?
О, бедная моя жена,
О чем ты горько плачешь?
Скромен не только безымянный спутник автора, скромна и вся обстановка, в которой "изливается душа" и которая недаром уподоблена сельской церкви. Скупыми, но безошибочно отобранными и впечатляющими штрихами рисуется далее осенний русский пейзаж, и все нарастает напряженная взволнованность и музыкальность стиха. Вот еще еле заметная, ненавязчивая аллитерация: "Мы взором пристальным сЛедим за Лётом журавЛиным… Летят, Летят косым угЛом…", в которой, быть может даже бессознательно, отразилось воспоминание о журавлином клике – курлыканье. Вот все более явственные повторы и параллелизмы: "Вожак звенит и плачет… О чем звенит, о чем, о чем?… И низких нищих деревень не счесть, не смерить оком… О, нищая моя страна… О, бедная моя жена…"