Иван Николаевич внимательно на меня посмотрел, перелистывая наши тетрадки.
- Что ж, молодцы, - сказал он, - думаю, что достаточно понаписали. Можно и доклад готовить.
Потом он встал, еще раз пристально на меня поглядел и вдруг спросил:
- А вам обязательно хочется сделать какое-нибудь открытие?
Мне показалось, что Иван Николаевич просто решил над нами посмеяться. Я уж и сам хотел сказать, что пошутил. Но Женька опередил меня.
- А разве можно сейчас какое-нибудь важное открытие сделать? - спросил он как будто между прочим. Но уж я-то видел, что он волнуется. - Разве можно?.. - повторил Женька. - Ведь про революцию - и про тысяча девятьсот пятый год, и про семнадцатый - уже давно все известно…
- Ты так думаешь? - проговорил Иван Николаевич.
Холодок пробежал у меня по спине. Мне почему-то показалось, что Иван Николаевич знает какую-то тайну, но сомневается, можно ли нам ее доверить.
- Ладно, - сказал Иван Николаевич. - Будет у меня для вас особое задание.
- Какое? - Женька вскочил со стула, и глаза его загорелись.
- Узнаете завтра.
Целый день мы с Женькой гадали, что это может быть за задание. Женька уверял меня, что мы непременно полезем в какие-нибудь неизведанные пещеры, где собирались рабочие-дружинники и где на стенах остались неразгаданные надписи. Я сначала возражал ему, но потом мне и впрямь стало казаться, что есть у нас в городе какие-нибудь неизвестные катакомбы, вроде тех, что описаны в книге "За власть Советов!".
На другое утро чуть свет Женька прилетел ко мне, и мы побежали к Ивану Николаевичу.
- Хорошо, что пришли так рано, - сказал он. - Времени у меня сегодня мало, а нам нужно пойти в городской архив.
- Зачем? - разом спросили мы.
- Там узнаете.
До архива надо было ехать на автобусе. Мы ехали молча. Я знал, что спрашивать у Ивана Николаевича про особое задание бесполезно: сейчас все равно он ничего не скажет. Так, в молчании, только переглядываясь и перемигиваясь с Женькой, доехали мы до остановки площадь Советов.
Когда мы вышли из автобуса и свернули в переулок, Иван Николаевич неожиданно заговорил сам. Но про задание опять ничего не сказал. Мы только услышали от него, что сотрудники архива работают сейчас над материалами событий первой русской революции и что найдено много ценных документов.
- Вот и посмотрим, - закончил он, - может быть, для вас тоже отыщется что-нибудь интересное. Надо только как следует порыться в архиве.
Когда мы подходили к зданию архива, я думал, что придется спускаться в какой-нибудь подвал, набитый бумагами, в которых и правда надо будет рыться, чихая от пыли. Но архив оказался похожим на библиотеку. В светлых, чистых комнатах - ни соринки. По стенам - ряды желтых полок. На них, под стеклами, стоят одинаковые папки в синих переплетах.
Иван Николаевич что-то сказал маленькой седой женщине, которая сидела за столиком в одной из комнат. Она прищурилась и оглядела нас так пристально, что я даже потрогал пальцами, не съехал ли у меня галстук набок. Мог еще испачкаться воротничок, и я на всякий случай скосил глаза. Нет, все было в порядке.
- Сейчас принесу, - сказала женщина, кончив нас разглядывать, и вышла.
Вскоре она вернулась и положила на стол две одинаковые синие папки с черными тесемочками: одна была потоньше, другая потолще. Иван Николаевич взял одну из них и бережно развязал тесемки.
- Ну-ка, попробуйте разобраться, - сказал он, расправляя на столе листок бумаги.
Это был затрепанный, пожелтевший от времени лист. Даже не целый лист, а только отрывок. Правый верхний угол у него был обгорелый, а нижний слева - оторван. Коричневая бахрома на обожженной стороне проходила как раз по изображению двуглавого орла, так, что он превратился в одноглавого. Снизу, под орлом, стояли печатные старинные буквы: "уѣздная Судебн…" И еще ниже: "Слѣдоватѣль по особымъ дѣ…"
Наверно, ни я, ни даже мой друг Женька не смогли бы разобраться в этой загадочной бумаге, если бы нам не помогли Иван Николаевич и маленькая седая сотрудница архива. Ее звали Татьяной Федоровной.
- Давайте вместе разберемся, - сказал Иван Николаевич, увидав, что мы в недоумении хлопаем глазами над этой бумагой. - Видите цифру? Вот здесь, наверху слева.
- Одна тысяча девятьсот семь… - медленно, неуверенно прочитал я.
- Тысяча девятьсот седьмой год! - догадался Женька.
- Правильно. А что это был за год? Ну-ка, вспомните. Это входит в тему вашего доклада.
Ну, это-то мы, конечно, помнили. После вооруженного восстания в 1905 году, когда царские войска подавили революцию, министр Столыпин издал закон, по которому революционеров стали преследовать еще больше, чем преследовали раньше. Их сажали в тюрьмы, угоняли на каторгу и в ссылку. Многих в то время казнили…
Женька сразу стал об этом рассказывать, а я только поддакивал, потому что он говорил очень быстро, словно боялся, что Иван Николаевич его перебьет.
- Так, так, - кивал головой Иван Николаевич. - Все правильно, Вострецов. Значит, эта бумага относится к…
- К тысяча девятьсот седьмому году! - наконец-то удалось и мне вставить словечко.
- Верно. Давайте посмотрим дальше.
Так, буква за буквой, слово за словом, прочитали мы хитрые завитушки, разбросанные рукой какого-то судебного писаря. Из бумаги можно было понять, что это первый лист судебного дела, которое разбиралось у нас в городе в июне 1907 года. Обвиняемой была женщина двадцати двух лет. Звали ее Ольга. Я увидел это имя - Ольга. Дальше кусок листка был сожжен. Следующая строчка начиналась с половины фразы: "…ющей мѣстожи…" Снова - обгорелая бахрома, внизу слева оторванный угол, и опять строчка начинается с половины слова: "…ражной".
- Она жила на Овражной улице! - опять первым догадался Женька.
- Правильно, - сказал Иван Николаевич.
Дальше в бумаге было еще несколько оборванных строчек, мы прочли лишь слова "сословія" да старое название нашей области, которая в те годы называлась губернией. Ни фамилии, ни отчества этой неизвестной Ольги в бумаге не оказалось.
- Вот и все, - сказал Иван Николаевич.
С удивлением, еще ничего не понимая, взглянул я на него. О каком особом задании говорил он нам вчера? Может быть, нам с Женькой, как тимуровцам, надо будет взять шефство над старой пенсионеркой, участницей восстания тысяча девятьсот пятого года? Может быть, эта рваная бумажка пригодится нам для доклада о революционном прошлом Овражной улицы?
Кажется, всегда смекалистый Женька на этот раз понимал не больше меня. А Иван Николаевич смотрел на нас пытливо и серьезно. Никогда раньше я не видел у него такого выражения лица. Казалось, он с беспокойством и даже с тревогой ждет от нас какого-то важного ответа.
- Надо… фамилию узнать… - почему-то очень нерешительно вдруг проговорил Женька.
Я опять ничего не понял. Для чего нам ее фамилия? Но, видно, я и правда, как всегда уверяет Женыка, бестолковый.
- Верно, - сказал Иван Николаевич. - Фамилию ее надо узнать. Но не только фамилию. Надо узнать, что стало с нею после суда, в каком доме на Овражной улице она жила, за что осудил ее столыпинский суд. Видите, ничего о ней пока не известно. Но зато мы предполагаем, что она осталась жива, участвовала в революции в семнадцатом году и воевала в гражданскую войну на фронте. Ну-ка, давайте посмотрим еще один любопытный документ.
Он взял другую папку, развязал тесемки. Я думал, что перед нами опять окажется какой-нибудь кусок рваной бумаги, но Иван Николаевич вытащил из папки и положил на стол толстую тетрадку, переплетенную в новенькую картонную обложку.
Глава третья
Сейчас, когда все наши поиски давно позади, когда я сижу за столом и по поручению исторического кружка Дворца пионеров, по поручению всего отряда нашего шестого "А" 14-й средней школы вспоминаю и описываю наши с Женькой похождения, - эта тетрадка опять лежит передо мной. Но теперь-то я знаю все, о чем в ней написано. А там, в архиве, Иван Николаевич сам отыскал страницу, откуда надо было начать. Я все-таки успел заметить, что под новенькой картонной обложкой есть другая - потертая, клеенчатая, с оторванным уголком. На первой страничке, сильно засаленной, стояли фамилия и имя: "Альберт Вержинский" - и цифра: "1918".
- Этому человеку принадлежала тетрадка, - объяснил Иван Николаевич. - Он был белогвардейским офицером, служил в войсках Колчака. - Потом Иван Николаевич быстро перелистал пожелтевшие странички и сказал, осторожно разгладив листки: - Читайте вот отсюда.
"5-е мая 1919 г." - потускневшими от времени чернилами было выведено в верхнем углу страницы.
Конечно, потом, позже, мы с Женькой прочитали и начало, где этот Альберт описывал, как он удирал со своим братом, поручиком Георгием Вержинским, из революционного Екатеринбурга - так раньше назывался город Свердловск.
"Кажется мне сейчас, - писал он, - будто все на земле сошли с ума. Сотни тысяч людей бросили все: дома, уютные уголки, обжитые в продолжение многих, многих лет, - и мчатся, мчатся подальше от хаоса, в котором исчезла, словно в кошмарном водовороте, вся наша прежняя жизнь с ее надеждами, привычками, милыми сердцу людьми… Надя! Надя! Что же будет теперь со всеми нами? Ах, ты не слышишь меня, не можешь мне ответить!.. Но всегда с тобою моя бессмертная любовь, и всегда со мною моя ненависть к бандитам и кровопийцам, разлучившим нас!.."
"Бандиты и кровопийцы" - это он так называл большевиков.