Глава III. ВЛАСЯНИЦА И ШУТОВСКОЙ КОЛПАК
Шут и монах поспорили, и предметом разногласий, к стыду монаха и славе шута, была женщина. И монах, проиграв шуту в словесном споре, толстый и бесформенный, стащил с ноги сандалию, чтобы огреть ею шута. А тот, худой, костлявый, да ещё и трусишка, постыдно бежал с поля боя, петляя меж деревьев.
Как и всякий дурак, он на бегу оглядывался, дабы убедиться, что святой отец не настигает его. Поэтому он не увидел лежащего на земле человека и пробежал бы мимо, если бы не споткнулся о тело и не грохнулся оземь, звеня пришитыми к капюшону колокольцами.
Со стоном сел, услышав ругательства того, в чей бок уткнулись его ноги. Мужчины изумлённо уставились друг на друга. Одного переполняла злость, второго - испуг.
- С добрым пробуждением вас, благородный господин, - первым подал голос шут, полагая, что вежливость в данной ситуации - лучший союзник. Ярость благородного господина тем временем угасла, и он уже с интересом разглядывал сидящую перед ним довольно-таки странную личность.
Маленького роста, с горбом на спине, миниатюрными руками и ногами, в камзоле, рейтузах, наполовину чёрных, наполовину алых, с уродливой физиономией, обтянутой капюшоном, с которого на плечи ниспадала пёстрая пелерина, также унизанная серебряными колокольчиками, сверкающими в лучах солнца и дребезжащими при малейшем движении… Из-под выступающих надбровий смотрели блестящие глаза, посаженные широко, словно у совы, а широкий рот постоянно кривился в усмешке.
- Будьте прокляты и ты сам, и те, кто тебя послал, - услышал шут в ответ, но в голосе говорившего уже не слышалось злобы. Он рассмеялся, увидев, как лицо уродца исказилось в непритворном страхе.
- Смиренно приношу свои извинения, ваше сиятельство, - залебезил шут, опасаясь получить ещё пару оплеух. - За мной гнались…
- Гнались? - сразу обеспокоился его собеседник. - И кто же?
- Сам дьявол в образе и подобии доминиканского монаха.
- Да ты смеёшься надо мной? - вскипел незнакомец.
- Смеюсь? Если б вы получили сандалией меж лопаток, как я, то у вас сразу бы отпала всякая охота смеяться.
- Тогда ответь на простой вопрос, если для этого у тебя достанет ума. Монах где-то поблизости?
- Да, шныряет меж кустов. Он слишком толст, чтобы бегать, а иначе примчался бы за мной следом, как исчадие ада.
- Так приведи его сюда, - последовал короткий приказ.
- О Боже! - в ужасе вскричал шут. - Я не посмею приблизиться к нему, пока он не остынет от ярости! Если, конечно, вы не избавите меня от горба и не подкупите наследством святого Петра.
Незнакомец отвернулся от него и позвал громко:
- Фанфулла! Эй, Фанфулла!
- Я здесь, мой господин, - донеслось справа, из-за кустов, и тотчас же спавший там юноша поднялся на ноги, удивлённо уставившись на шута, ответившего ему таким же взглядом. Конечно, наряд Фанфуллы в немалой степени пострадал как в бою, так и от проведённой в лесу ночи, но шут отметил и отменный бархат камзола, и украшенную драгоценной цепочкой шапочку. Не ускользнуло от его внимания и почтение, с которым этот богато одетый дворянин обращается к разбуженному им мужчине. Тот всё ещё сидел на земле, бережно поддерживая левую руку. Волосы его были забраны в золотую сеточку. Простой люд таких не носил. Маленькие глазки всмотрелись в лицо сидящего, широко раскрылись: шут таки его узнал.
- Господин мой, граф Акуильский! - пробормотал он.
Но не успел он вымолвить последнее слово, как сильная рука ухватила его за плечо, а над головой сверкнул кинжал Фанфуллы.
- Клянись на кресте, что никому не скажешь о пребывании здесь его светлости, а не то этот кинжал пронзит твоё сердце.
- Клянусь! Клянусь! - торопливо выкрикнул бедолага.
- А теперь приведи монаха, добрый шут, - вновь попросил граф и улыбнулся. - Нас тебе бояться нечего.
А когда шут оставил их, повернулся к дельи Арчипрети.
- Фанфулла, ты слишком осторожничаешь. Что произойдёт, если меня и узнают?
- Я бы не хотел, чтобы это произошло в столь опасной близости от Сан-Анджело. Мы шестеро, собравшиеся прошлой ночью, обречены. Во всяком случае, те, кто ещё жив. Для меня и да Лоди, если он не попал в лапы Мазуччо, спасение лишь в бегстве. Я не смогу ступить ногой на территорию Баббьяно, пока у власти Джан-Мария, если только мне не надоела жизнь. Что же касается вас… седьмого… Вы слышали, что да Лоди поклялся держать это по-прежнему в секрете. Однако, если его высочество узнает о вашем присутствии в здешних краях и в моей компании, у него могут зародиться подозрения, которые подскажут ему истину.
- Ага! И что тогда?
- Тогда? - в глазах Фанфуллы отразилось изумление. Ему-то казалось, что ответ предельно ясен. - Тогда обратятся в прах наши надежды… надежды всех достойных людей Баббьяно. Но вот наш приятель-шут ведёт за собой почтенного монаха.
Фра Доминико, которого нарекли этим именем в честь святого покровителя ордена, с важным видом подошёл к Фанфулле и поклонился, выставив на обозрение жёлтую тонзуру.
- Вы можете врачевать? - осведомился Фанфулла.
- Имею некоторый опыт, ваше сиятельство.
- Тогда осмотрите раны этого господина.
- О? Бог мой! Вы, значит, ранены?
Он повернулся к графу, который, предупреждая новые вопросы, обнажил левое плечо.
- Рана одна, святой отец.
Толстый монах начал было опускаться на колени, чтобы получше осмотреть рану, но Франческо, поняв, каких усилий требует от толстяка это телодвижение, поднялся сам.
- Рана не так уж тяжела, чтобы я не мог стоять.
После осмотра монах признал, что опасности для жизни нет, но рана будет довольно долго досаждать доброму господину. На просьбу перевязать его фра Доминико развёл руками - под рукой не было ни целебной мази, ни белой материи. Но Фанфулла заявил, что всё необходимое они могут получить в монастыре в Аскуаспарте, и предложил сопроводить его туда и обратно.
На том и порешили. Монах и Фанфулла отправились в путь, оставив графа в компании шута, усевшегося на землю по-турецки.
- Кто твой господин, шут? - поинтересовался граф.
- Есть, конечно, человек, который кормит и одевает меня, но истинный мой господин - дурость.
- А зачем же этот человек даёт тебе еду и одежду?
- Я притворяюсь большим дураком, чем он сам, и по сравнению со мной он кажется себе мудрым, что льстит его самолюбию. Опять же, я куда уродливее, чем он, а посему он мнит себя эталоном красоты.
- Глупо, не правда ли? - улыбнулся граф.
- Да уж не глупее того, что граф Акуильский лежит на земле с раной в плече и беседует с дураком.
Улыбка Франческо стала шире.
- Благодари бога, что Фанфулла ушёл, а не то эти слова стали бы для тебя последними. Ибо приятная наружность Фанфуллы обманчива - в душе он кровожадное чудовище. Со мной же всё иначе. По натуре я человек очень мягкий, как ты, должно быть, слышал, добрый шут. Но постарайся поскорей забыть моё имя и нашу встречу, если не хочешь прямиком отправиться в ад, ибо в раю шуты не требуются.
- Мой господин, простите меня. Я буду повиноваться вам во всём.
Но тут из-за кустов до них донёсся женский голос, звонкий и мелодичный.
- Пеппино! Пеппино!
Шут вскочил.
- Меня зовёт госпожа.
- Значит, госпожа у тебя всё-таки есть, хотя господин твой - дурость, - рассмеялся граф. - Хотел бы я лицезреть ту даму, которой ты имеешь честь принадлежать, мессер Пеппино.
- Для того чтобы лицезреть её, вам достаточно повернуть голову, - прошептал Пеппино.
Неторопливо, с улыбкой, в которой сквозило пренебрежение, граф Акуильский взглянул в направлении, указанном шутом. И в тот же миг выражение его лица изменилось. Любопытство сменилось изумлением, уступившим место благоговейному трепету.
На краю полянки, где он лежал, замерла женщина. Стройная, изящная, с золотистыми волосами, в белом платье с зелёным бархатным лифом. Но особо очаровали графа её чудесные глаза, в которых тоже отразилось удивление от нежданной встречи.
Приподнявшись на локте, Франческо дель Фалько, словно зачарованный, всматривался и всматривался в глаза, которые могли принадлежать лишь святой, спустившейся из рая.
Но чары разрушил голос Пеппино, который обратился к своей госпоже, склонившись в глубоком поклоне. Тут же вскочил и Франческо. Забыв о ране, он тоже поклонился. Но в следующее мгновение, охнув, покатился по земле и застыл, бездыханный, среди высокой травы.
Глава IV. МОННА ВАЛЕНТИНА
Впоследствии граф Акуильский пребывал в убеждении, что только ослепительная красота девушки сразила его так, что он рухнул у её ног. Нам же представляется более убедительным мнение Фанфуллы и монаха, хотя граф и полагал его оскорбительным: от резкого движения рана на плече открылась, и боль в сочетании со слабостью, вызванной большой потерей крови, послужили причиной обморока.
- Кто это, Пеппе? - спросила она шута, а тот, памятуя о данной им клятве, ответил, что понятия не имеет, добавив, хотя она видела это и сама, что несчастный ранен.
- Ранен? - повторила девушка, и глаза её наполнились состраданием. - И он один?
- Его сопровождал дворянин, мадонна, но вместе с фра Доминико он ушёл в монастырь Аскуаспарте за целебной мазью и бинтами, чтобы перевязать ему плечо.
- Бедняжка, - прошептала она, глядя на лежащего без чувств Франческо. - Кто же его ранил?
- Об этом, мадонна, я не ведаю.