Позже, к середине жизни, я, конечно, всё строже воздерживался от любых "духовных" напитков: я, исходя из собственного опыта ставший противником вегетарианства, совсем как обративший меня Рихард Вагнер, должен со всей возможной серьёзностью посоветовать всем более духовным натурам безусловное воздержание от алкоголя. Достаточно и воды... Я предпочитаю места, где повсюду есть возможность черпать из текущих источников (Ницца, Турин, Зильс); маленький стакан следует за мною всюду, как собачонка. In vino veritas: похоже, и здесь я снова не согласен со всем миром касательно понятия "истины" - для меня дух носится над водою... Ещё несколько советов из области моей морали. Сытная трапеза переваривается легче, чем чересчур лёгкая. Первое условие хорошего пищеварения, это чтобы желудок был задействован как целое. Надо знать величину своего желудка. По той же причине не следует советовать тех продолжительных обедов, которые я называю прерванными жертвенными торжествами, - все эти табльдоты. - Никаких закусок в промежутках, никакого кофе: кофе омрачает. Чай полезен только утром. Немного, но крепкий; чай очень вреден и делает на целый день хворым, стоит ему быть всего на градус слабее нужного. У каждого здесь своя мера, часто в самых узких и деликатных рамках. В очень раздражающем климате начинать с чая не рекомендуется: за час до него следует начать с чашки густого, очищенного от масла какао. - Как можно меньше сидеть; не доверять ни единой мысли, которая не родилась на воздухе и в свободном движении - когда и мускулы тоже празднуют свой праздник. Все предрассудки происходят от кишечника. - Сидячая жизнь - я уже говорил однажды - есть настоящий грех против святого духа.
2
С вопросом о питании тесно связан вопрос о месте и климате. Никто не волен жить где угодно; а кому суждено решать великие задачи, требующие напряжения всех его сил, тот даже весьма ограничен в выборе. Влияние климата на обмен веществ, его замедление и ускорение, заходит так далеко, что ошибка в выборе места и климата может не только сделать человека чуждым его задаче, но даже вовсе скрыть от него эту задачу: он никогда не взглянет ей в лицо. Животная vigor никогда не станет в нём настолько большой, чтобы была достигнута та переливающаяся в самую сердцевину духа свобода, когда человек признает: это по силам лишь мне одному... Одной лишь обратившейся в привычку малейшей вялости кишечника вполне хватает, чтобы сделать из гения нечто посредственное, нечто "немецкое"; достаточно одного только немецкого климата, чтобы лишить мужества крепкие и даже предрасположенные к героизму внутренние органы. Темп обмена веществ стоит в прямом отношении к подвижности или слабости ног духа; ведь сам "дух" и есть только лишь род этого обмена веществ. Пусть сопоставят места, где живут и жили духовно одарённые люди, где шутка, утончённость, колкая злость неотъемлемы от счастья, где гений просто не мог не чувствовать себя дома, - во всех этих местах замечательно сухой воздух. Париж, Прованс, Флоренция, Иерусалим, Афины - эти имена о чём-нибудь да говорят: гений обусловлен сухим воздухом, чистым небом - стало быть, быстрым обменом веществ, возможностью всегда вновь доставлять себе большие, даже огромные количества силы. У меня перед глазами пример, когда значительный и взыскующий свободы ум только из-за недостатка инстинктивной тонкости в вопросах климата сделался узким и зашоренным, сделался специалистом и брюзгой. В конечном счёте я и сам мог бы превратиться в такой пример, если бы болезнь не принудила меня к разуму, к размышлению о разуме в реальности. Теперь, когда я, вследствие долгого упражнения, отмечаю влияния климатического и метеорологического характера на себе, как на очень тонком и надёжном инструменте, и даже во время краткой поездки, скажем, из Турина в Милан, физиологически вычисляю на себе перемену в процентах влажности воздуха, - теперь я со страхом думаю о том зловещем факте, что моя жизнь до последних десяти лет, опасных для жизни лет, всё время протекала в неподходящих и прямо-таки запретных для меня местностях. Наумбург, Шульпфорта, вообще Тюрингия, Лейпциг, Базель - всё это несчастные места для моей физиологии. Если у меня вообще нет приятного воспоминания обо всём моём детстве и юности, то было бы глупостью приписывать это так называемым моральным причинам, - например, бесспорной нехватке удовлетворительного общества: ибо эта нехватка присутствует и сейчас, как она присутствовала всегда, не мешая мне быть бодрым и отважным. Зато невежество in physiologicis - проклятый "идеализм" - вот настоящая беда моей жизни, излишнее и глупое в ней, нечто, из чего не выросло ничего доброго, чему нет никакого возмещения, никакого оправдания. Последствиями этого "идеализма" объясняю я себе все промахи, все серьёзные заблуждения инстинкта и все "скромности", уводящие в сторону от задачи моей жизни, например, что я стал филологом - почему по крайней мере не врачом и вообще кем-то отверзающим очи? В базельскую пору вся моя духовная диета, включая распорядок дня, была совершенно бессмысленным злоупотреблением незаурядной силой, без какого-либо свежего притока, покрывающего их расход, даже без единой мысли об этом расходе и необходимости возмещения. Не хватало тонкостей себялюбия, защиты, которую даёт повелевающий инстинкт; это было приравнивание себя к кому угодно, это была "самоотверженность", забвение своей дистанции - нечто, чего я себе никогда не прощу. И когда я был уже почти на исходе, именно потому, что я был почти на исходе, я наконец задумался об этом коренном неразумии своей жизни - об "идеализме". Только болезнь привела меня к разуму.
3