С южной стороны рельеф обозначался значительно резче. У берегового обрыва скала поднималась вверх бесконечными уступами, а в дюжине лье от уреза воды резко вздымались островерхие пики, вонзавшиеся в небо. Ближе других к берегу находился один из шарообразных куполов с вершиной округленной формы, в чистом, разреженном воздухе он казался совсем близким. Но ни по величине, ни по высоте его нельзя было сравнить с горами, которые вырастали рядом из каменистых глыб, на мощном костяке орографической системы хребтов со словно приклеенными к ним сверкающими ледниками. Эти горы поднимались до очень холодных слоев атмосферы и своими вершинами пронзали облака в шести тысячах футов над уровнем моря.
Впрочем, не создавалось впечатления, что необозримые пространства, которые открывались взору, необитаемы. Пустынны - да… необитаемы - нет! Сюда постоянно наведывались индейцы того же народа, что и раненый туземец. Они то вели оседлый образ жизни, то кочевали по лесам и равнинам, питаясь дичью, рыбой, съедобными кореньями, плодами, жили в хижинах из веток и дерна или под навесами из шкур, натянутых на колья.
На водной глади пролива глаз наблюдателя не обнаруживал ни суденышка, ни каноэ, ни пироги под парусом, и на всем побережье ни дымка - верного признака присутствия человека. Четвероногих животных здесь было не так-то и много, а гуанако, ускользнувший от лассо индейца, и ягуар, сраженный пулей Кау-джера, представляли собой скорее исключение, чем правило. Зато на пляжах забавлялись амфибии, множество пар голенастых птиц поклевывали фукусовые водоросли, сохнущие на камнях, стаи крикливых птиц устроили свои гнезда в расщелинах скал.
В северной части равнины водились страусы нанду, менее рослые, чем их азиатские и африканские сородичи, но не менее пугливые и быстроногие. Печальное безмолвие нарушали приглушенные крики. Их издавали расположившиеся парами морские волки - исключительно ловкие ластоногие, - способные взбираться по крутым склонам прибрежных скал, где их обычно подстерегали "молотильщики".
Наконец, стаями, более многочисленными в воздухе, чем на земле или на поверхности воды, свистя, щебеча, наполняя округу шумом широких крыльев, проносились белые, словно лебеди, альбатросы, большие поморники с длинными цилиндрическими клювами, тираны водоплавающих птиц, длиннохвостые бакланы и другие виды лапчатоногих, которые резвились в последних лучах солнца, менее жарких, чем те, что лучезарное светило посылало, вставая из-за горизонта.
В час, когда все проникнуто легкой грустью, Кау-джер стоял на краю скалы, неподвижный как изваяние, и, казалось, не замечал ничего, что происходило вокруг.
Он был погружен в себя, и никто не имел права нарушить его одиночество. Ни один мускул не дрогнул на лице, ни один жест не прервал задумчивости. И вдруг с губ у него сорвалось:
- О нет! Ни Бога, ни властелина!
Эти слова в какой-то мере проливали свет на его загадочное молчание и тайные мысли.
II
ВДОЛЬ ПРОЛИВА
- Перенести индейца на шаланду мы сможем только вдвоем. Ягуара оставь пока здесь - вернешься за ним после, - как бы очнувшись, произнес Кау-джер, повернувшись к Карроли.
Их ждало трудное испытание - спуститься с раненым по расщелине к берегу; склон был очень крутой. Туземец не приходил в сознание. Его грудь слегка приподнималась от слабого и неравномерного дыхания. Пусть мертвым, но Кау-джер доставит охотника в стойбище валла.
- Возможно, он не выживет, - сказал Кау-джер, - зато соплеменники смогут проститься с ним.
Они двинулись в путь с большой осторожностью, стараясь не споткнуться и не упасть. Осыпавшиеся под ногами камни грозили нарушить равновесие. Потребовалось немало времени и сил, чтобы выбраться из расщелины и ступить на берег. Здесь сделали остановку, и Карроли вернулся за ягуаром. Он с трудом перетащил зверя к скале, слегка повредив при этом шкуру хищника.
Кау-джер еще раз послушал сердце индейца и молча поднялся.
По песчаному берегу, усеянному небольшими скалами и многочисленными раковинами, раненого перенесли к воде.
На водной глади плавно покачивалась удерживаемая якорем шаланда, на которой валялось с полдюжины шкур вигоней и гуанако, убитых на островах во время плавания. Это было суденышко с двумя мачтами, сильно отличавшееся от пирог туземцев, перекрытое настилом от форштевня до кормовой мачты. Такелаж несколько напоминал оснастку бретонских сардинщиц, у которых фок, обшитый с наружной стороны и удерживаемый в натяжении штагом, мог служить кливером. Лучше оснащенная, чем каноэ туземцев, с парусами из циновок, балансирами и лопатообразными веслами, она могла плавать в открытом море.
Индейца перенесли на судно и поместили под настилом на охапке сухой травы. Раненый по-прежнему не приходил в себя.
Карроли вернулся на берег, взвалил на плечи ягуара и отнес на корму шаланды, паруса которой уже были подняты. Легкого дуновения ветерка оказалось достаточно, чтобы судно - теперь можно было прочитать его название: "Вель-Кьеж", что на языке аборигенов означало "Чайка", - отчалило.
Время приближалось к пяти, и отлив еще в течение шести часов будет гнать воду на восток. Шаланда держалась в кабельтове от левого берега. Благодаря стихающему северо-западному ветру, шаланда двигалась довольно быстро. Порой, когда ветер порывом налетал из-за какого-нибудь выступа скалы, паруса округлялись. "Вель-Кьеж" тогда заметно кренился, и Карроли, стоявший у руля, отдавал шкот грота и приводил, если надо, руль к ветру. Но солнце клонилось к горизонту, бриз стихал - через каких-нибудь полчаса они будут полностью зависеть от течения.
Мало-помалу скалы становились ниже, иногда они отступали, и тогда безжизненный скальный ландшафт сменялся равнинами, зелеными лугами, густыми лесами. Бухты, питаемые в основном водой рек, впадающих в пролив, становились более широкими, а берег - более изрезанным.