- О, пожалуйста, о хлопотах вообще не может идти речи! Вы видели, что я до некоторой степени был изумлен. Это произошло вследствие вашего поистине поразительного сходства с одним очень известным в лучших местных кругах господином.
- Могу ли я узнать, кто этот господин?
- Конечно. Я имею в виду полковника Латорре, о котором вы, может быть, слыхали.
- Я, разумеется, знаю имя этого офицера, с которым многие, кажется, связывают определенные надежды на будущее. Смею вас заверить, что мы с ним похожи лишь внешне. Я - простой турист и не обладаю ни малейшим стремлением или же способностью к политике и военному искусству.
- В вас говорит скромность. Мой компаньон сообщает мне, что вы в течение ряда лет находились среди индейцев; стало быть, в военном деле вы понимаете толк. Надеюсь, я буду иметь удовольствие послушать ваши рассказы о пережитых вами приключениях. Не окажете ли вы мне честь отужинать сегодня вечером у меня?
- Я полностью в вашем распоряжении.
- Тогда я попрошу вас явиться к восьми часам в мой особняк; адрес вы найдете на этой визитной карточке. Чем я могу вам еще послужить?
- Ну, если я смею вас просить. Мне хотелось бы вручить вам вот эту бумагу.
Я дал ему свою визитную карточку, а также протянул вексель на предъявителя. Он проверил его, написал на листке несколько цифр и передал мне его со словами:
- Касса там, сеньор. Я откланиваюсь, но не прощаюсь - до встречи нынешним вечером!
Он повернулся, чтобы исчезнуть за дверью, продувная бестия. Одного взгляда на листок было достаточно, чтобы убедиться, что меня собрались обмануть.
- Сеньор! - крикнул я ему вслед. - Пожалуйста, задержитесь еще лишь на одну минутку!
- Что еще? - спросил он, снова оборачиваясь. С лица его сошла любезность, а голос зазвучал резко и повелительно.
- Тут, пожалуй, вкралась ошибка. Вексель выписан на сумму меньшую, чем я рассчитывал.
- По всей вероятности, вы забываете об учетной ставке?
- О ней нельзя не забыть, поскольку об учете речь вообще не идет. Вы удерживаете у меня пять процентов, в то время как вексель выписан на предъявителя, а не на последующий срок.
- Удерживаем, потому что так у нас принято.
- Пусть сборщик чая руководствуется вашими личными привычками, если ему ничего другого не остается и он находится целиком в вашей власти; мне в этом надобности нет. Ваш компаньон принял этот вексель к оплате не в угоду мне, а потому, что я полностью оплатил ему сумму и, стало быть, также полностью потребую ее назад; я вообще не должен нести потерь по процентам.
- Я больше ничего не заплачу.
- Тогда оставьте себе ваши деньги и дайте мне мой вексель назад!
- Он находится у меня на хранении, и вы получили за него ордер в кассу. Следовательно, вексель - моя собственность.
- Я кладу этот ордер обратно на стол, поскольку не буду им пользоваться.
- Поступайте, как вам угодно. Только вексель оплачен и находится у меня в руках!
- Хорошо, я уйду, но через пять минут вернусь с полицейским. Пока что честь имею кланяться!
Я отвесил ему короткий поклон и повернулся, чтобы уйти. Его подчиненные отложили свои перья. Я уже взялся за ручку двери, когда он окликнул меня:
- Постойте, сеньор! Пожалуйста, одну секунду!
Этот человек побаивался полиции. Могла пострадать его деловая репутация, а кроме того, позволь он мне уйти, о выполнении намеченного плана не могло быть и речи. Он еще раз достал "рекомендательное" письмо и сделал вид, будто внимательно перечитывает его. Потом в своей прежней учтивой манере он произнес:
- Я, разумеется, прошу прощения. К сожалению, перед этим я упустил из виду концовку письма, где мой компаньон пишет, что вы должны получить сумму полностью и мы из уважения к вам обязаны в данном случае отказаться от принятой у нас процедуры. Поэтому я выписываю вам всю сумму полностью. Вы удовлетворены?
Я небрежно кивнул.
- Забудем мелкие распри, сеньор, - сказал он. - Ну а сегодня вечером я все-таки действительно смогу на вас рассчитывать?
- Конечно! Впрочем, при одном условии: если в вашем доме не приняты обычаи, которые раздражают меня.
- О, нет, нет, нет! - воскликнул он с дружелюбной миной, но хриплым от бешенства голосом, а затем исчез за своей дверью.
Я получил деньги, спрятал их, поблагодарил, раскланялся и вышел. И тут же увидел несчастного сборщика чая, стоявшего на углу напротив. Я подошел к нему и предложил немного пройтись со мной.
В Монтевидео нет ресторанов в нашем понимании. Кофейни неважные, не говоря уж о том, что пить приходится не кофе, а мате, парагвайский чай. Получше так называемые кондитерские, в них наслаждаешься отличным печеньем, мороженым и другими лакомствами.
В гостиницах за номер и пансион (не включая вино) требуют по пятьдесят бумажных талеров в день. Это звучит очень внушительно, но составляет всего восемь марок, так как бумажный песо оценивается примерно в шестнадцать немецких пфеннигов. Бутылка пива стоит шесть талеров, то есть почти одну марку. Парикмахеру платят десять талеров, за стаканчик рома величиной с наперсток я выложил три талера. В странах Ла-Платы в те времена следовало вести себя очень осмотрительно, чтобы не потерпеть немалый убыток из-за разного рода неполноценных ассигнаций. Местные жители самым отвратительным образом наживались на неведении иностранцев.
Я повел сборщика чая в одну из кондитерских.
Заведение было полно посетителей, судя по одежде, не бедных. Сборщик вытаращил на них глаза, но я и в ус не дул. Все попятились от нас, так что места вокруг хватило бы на пятерых или шестерых. Нам это было очень кстати, и мы не огорчились.
Сборщик чая вел себя вполне прилично. Пусть выглядел он далеко не так, как сеньоры вокруг, но что касается его поведения, жестов и так далее, он был настоящим кабальеро, как любой, у которого в жилах есть немного испанской крови, наделен благородством, хотя бы внешним. В этом отношении южноамериканец совсем не похож на представителя так называемых народных классов европейских государств. Первый, даже облаченный в лохмотья, ведет себя всегда по-рыцарски. У европейца же в любом его движении сквозит столько угловатости и грубости, что в нем безошибочно узнаешь заурядного пролетария, пусть и выряженного в генеральскую форму.
Его бородатое лицо можно было назвать даже привлекательным. Взгляд был скромно потуплен, но стоило ему поднять голову, как открывалось, что у него ясные, внимательные, проницательные глаза, по их взгляду хорошо было судить о силе характера и чувстве собственного достоинства этого человека. В нем, казалось, соединялись два разных существа: забитый, безропотный рабочий и мужественный, вдумчивый странник, скитающийся по непроходимым лесам и пампе, способный, если нужно, проявить необычайную изобретательность.
Среди имевшихся в наличии сладостей он выбирал понравившиеся ему с такой миной, словно с детства посещал подобные заведения. Он наслаждался обстановкой с элегантностью привычной к этому дамы и ни единым жестом не давал понять окружающим, что я - тот самый человек, которому в конце концов придется платить. Он говорил, очевидно, в присущей для себя манере, подбирая благозвучные слова.
- Сеньор, вы подали мне знак подождать вас. Я послушался и теперь готов внимать вашим приказам.
- Я не намерен отдавать вам приказы, - ответил я. - Это скорее просьба, с которой мне хотелось бы к вам обратиться. Я был невольным свидетелем конца вашего разговора с сеньором Тупидо. Из услышанного я заключаю, что вы находитесь в зависимости от этого господина?
- Гм! Может быть! - ответил он с улыбкой человека, который без ущерба для себя может подарить кому угодно тысячу бумажных талеров.
- В то же время я услышал, что вы, располагая двумя сотнями бумажных талеров, могли бы освободиться от этой кабалы. Вы позволили бы мне предоставить в ваше распоряжение эту сумму?
Он с важностью поглядел на меня. Хотя сумма невелика, всего тридцать две марки, но для бедного сборщика чая она была, пожалуй, все же немалой. Участь бедняги взволновала меня, и, следуя счастливому инстинкту, я собирался подарить ему деньги, хотя сам вовсе не был зажиточным человеком.
- Вы это серьезно, сеньор? - спросил он. - Какую цель вы преследуете?
- Никакую иную, кроме желания вернуть вам независимость.
- Значит, из сострадания?
- Нет, из участия. У слова "сострадание" есть одно побочное значение, которое не подошло бы тому кабальеро, каким вы мне кажетесь.
Его было омрачившееся лицо просветлело.
- Значит, вы, несмотря на мою нищету, считаете меня кабальеро? - спросил он. - Но каким образом со словом "кабальеро" сочетается милостыня?
- О милостыне речь не идет.
- Значит, ссуда?
- Если вам угодно назвать это ссудой, то да. Вы примете ее?
- Может быть, да, а может быть, и нет. Какие условия вы выдвигаете?
- Вы возвращаете мне сумму с тремя процентами. Предупреждать о расторжении договора нужно за год. При нашей следующей встрече каждый из нас двоих вправе заявить о расторжении договора, после чего, по истечении года, вы должны выплатить мне деньги.
- А если мы больше никогда не встретимся?
- Тогда вы оставляете деньги у себя или через пять лет дарите такую же сумму человеку, который беднее вас.
Тут он протянул мне свою руку, самым сердечным образом пожал мою и сказал:
- Сеньор, вы славный человек. Я с удовольствием приму от вас ссуду и уверяю, что вы не потеряете ни песо. Могу я спросить, кто этот иностранный сеньор, который так любезно отнесся ко мне?
Я подал ему свою визитную карточку.
- Германец! - воскликнул он с радостью, когда прочитал мое имя. - Возьмите и мою, сеньор!