Так мы и сделали. Осмотрев рану, мы пришли к выводу, что нанесена она и результате территориальных споров. То ли свои отлучили барсука от родной группы, то ли он залез на территорию, принадлежащую другим, и был за это жестоко покусан.
Одно из ушей барсуку закрывала слежавшаяся шерсть, с которой капала кровь; от середины спины до самого хвоста тянулась еще одна рана, кишевшая личинками. Все свидетельствовало о том, что раны достаточно старые. При этом барсук недвусмысленно давал понять, что ему решительно не нравятся любые наши действия - он ворчал, плевался, носился по ящику как угорелый и на каждую попытку приблизиться отвечал глубоким гортанным рычанием. Сталкиваясь с подобным отношением, поневоле подумаешь, прежде чем взяться за ручки ящика, хотя они и расположены высоко и барсуку их нипочем не достать.
Мы отвезли бедолагу прямо в Бриджуотер к Марку - новому ветеринару, пользующему наших питомцев. Сначала нужно было ввести барсуку анестезирующее средство и только затем приступать к дезинфекции раны, так что я сказала Марку, что позвоню позже.
Через пару часов я позвонила - узнать, как там барсук. Марк объяснил, что удалил все гниющее мясо и теперь заживление раны - вопрос времени. Судя по состоянию его зубов, Марк решил, что это зверь довольно почтенного возраста. От этой новости у меня сжалось сердце - обычно, когда к ветеринару поступает пожилой барсук с ранениями, полученными из-за территориальных споров, его приходится усыплять. Ведь эти раны означают не что иное, как потерю барсуком своего места и положения в группе, - таков, к сожалению, безжалостный закон, действующий у многих животных. Если вылечить его и вернуть на прежнее место жительства, его опять прогонят. Но поскольку Марк сделал все необходимое для спасения животного, нельзя лишать его шанса.
Первое, что я сделала, забрав барсука от ветеринара, - постелила свежевыстиранное одеяло под лампу в загоне-"лечебнице" и поместила на него барсука - пусть греется. Одеяло в подобных случаях нужно затем, чтобы следить за характером выделений мочевого пузыря и кишечника, которые иначе легко поглотились бы соломой. На мой взгляд, барсук вовсе не выглядел таким старым, каким он показался ветеринару, - значит, мы правильно сделали, что оставили ему жизнь и дали шанс на выздоровление! Видать, ему здорово надавали по носу - он не блестел, как у других барсуков, а был покрыт красными пятнами да еще пересечен большой царапиной, что придавало ему весьма комичный вид. Не спуская с меня настороженных глаз, барсук принялся обнюхивать одеяло; я же медленным шагом ретировалась из загона. Беззвучным движением заперев за собой дверь, я стала наблюдать за Достопочтенным Барсуком в окошко. Прежде всего он направился к миске с водой - он очень хотел пить. Девушки, работавшие на ферме, загодя положили ему еду, так что я удалилась, оставив его в покое.
Вечером, идя на свидание с Блюбелл, я, естественно, зашла проведать и его. Несмотря на то что у Достопочтенного Барсука до самого хвоста тянулась огромная рана (которая казалась еще больше после того, как была очищена от гниющего мяса), барсук слопал половину всего припасенного и теперь блаженно грелся под лампой. Отдыхай, сердечный, подумала я. Настрадался… Это не то слово! Зато как порозовел теперь! Видать, дела пошли на поправку! За что я, помимо всего прочего, уважаю барсуков, так это за их колоссальную способность переносить травмы и недуги. Не горюй, старина! До свадьбы заживет!
Не прошло и двух недель, как нашего барсучьего полку, снова прибыло. В Гластонбери нашли крохотного барсучонка и отвезли к местному ветеринару. Детеныш пробыл у него ночь наедине с миской кошачьей еды. Такого кроху еще надо кормить из бутылочки, и хотя он изрядно проголодался, кошачья еда не вызвала в нем энтузиазма - даже, наоборот, привела в смущение. Тем не менее барсучонок оказался крепким малым, несмотря на свои шесть-семь недель от роду. Ну что ж, раз у него такая пробивная натура, значит, его ждет удачливая жизнь.
Я опустила барсучонка на пол возле кресла. Забравшись под него, новый жилец обнаружил спящую Кэткин. Та блаженно свернулась под теплым одеялом и, сколько он ни тыкался своим холодным носиком, никак не реагировала. Что ж, раз такое дело, барсучонку пришлось устроиться на ночлег рядом с нею. Только когда чувство голода разбудило Кэткин, она обнаружила новенького.
Акорн (Желудь) - как я назвала парнишку - тоже проснулся и, видя, что Кэткин отправилась обедать, последовал за нею. Подойдя ко мне, он поприветствовал меня своим милым мурлыканьем "ув-вув-вув", каким они всегда приветствуют друг друга. Вскоре, когда у нас будет целая компания барсучат, он станет заводилой. А пока что единственным его товарищем по играм (не считая меня) оставалась Кэткин. Перевернувшись на спину, она протянула ему обе передние лапы - дескать, поиграй со мной, не все же внимание уделять этой старой тетке, я тоже человек! В ответ Акорн хорошенько ткнул подружку носом и цапнул за ухо. Та с удивлением вскочила на все четыре ноги и подождала пару секунд, прежде чем решиться снова подзадорить его на игру. Он не отказался, только стал задаваться пуще прежнего - не забывай, кто теперь здесь хозяин!
Такая активность радовала бы меня, если бы не одно неприятное обстоятельство. Как-то раз я даже подумала: если вздумаю красить пол в кухне, то только в желтый! А то, знаете ли, жутко, когда просыпаешься утром, и первое, что бросаете в глаза, - желтые лужи.
Когда приходило время кормежки, Акорн не заставлял себя упрашивать, тем более что от одного вида приемной сестренки, с жадностью хватающей соску, текут слюнки. После обеда начинались игры; но пусть всякий, кто захочет завести себе барсука в качестве товарища по играм, запомнит простую истину: барсуки даже в таком юном возрасте здорово кусаются и царапаются. Что поделаешь, такие они уродились. Они, конечно, шутят, да вот беда - у людей нет такой, как у них, толстой кожи. Спасти может только быстрота реакции - умение вовремя отдернуть руку.
Когда щиплешь их за уши, они инстинктивно реагируют, поворачивая голову и отталкивая твою руку сильными плечами. Если я, наигравшись с ними вдоволь, вижу, что они готовы играть дальше, я просто ссаживаю их на пол - возитесь сами, а у меня уже нет сил. Тогда они обычно вступают в бой с ковром или со старым ботинком и под конец, обессиленные, медленно ползут к себе под кресло. Там они раскапывают лапами положенные для них тряпки, "взбивая" постель, потом сворачиваются в комочек - и отбой! И им хорошо, и мне - еще три часа можно жить в покое!
В общем, живут два моих барсучонка, не тужат, а вскоре к ним пришло пополнение. Соррелл (Щавель) поступил к нам всего через три дня после Акорна. Его нашли совершенно обезвоженным на тропе близ Вестона. Размером он был с Кэткин - что ж, где две бутылочки, там и три! Еще неделю спустя прибыл Тэнси (Пижма), но он уже был достаточно взрослым, бутылочка ему была не нужна, так что с этим барсучонком было много проще. Итак, ровным счетом четыре - полный комплект, как я тогда думала.
У меня никогда не было столько барсучат одновременно - равно как у всех тех, кто занимался выкармливанием осиротевших детенышей. Зима в этом году была очень влажной - я уверена, что самки находили для себя достаточно пищи, и, следовательно, у них не было недостатка в молоке для своих детенышей. Но пришел апрель, и вдруг Мать Природа ожесточилась: выдалась засуха, какой не помнили уже давно. В это время барсучихи уже, как правило, прекращают кормить детенышей молоком, и они должны самостоятельно добывать жуков и земляных червей. Но чем жарче и суше становилась погода, тем нереальнее для детенышей было добыть себе пищу. Мало-помалу слабейшие истощались от обезвоживания организма, и если им не удавалось ничего найти, погибали. Раздобыть пишу трудно было даже взрослым - территориальные владения не могли их прокормить. Они выходили на поиски новых территорий и потому чаще, чем прежде, гибли и поучали увечья на дорогах.
Между тем большинство двуногих радовались раннему наступлению жаркой поры, нежились на солнышке, которое неделю за неделей не пряталось в тучах, и знать не знали о тяготах, переживаемых дикой природой. Слишком затянувшиеся периоды любой погоды - иссушающей жары или дождей - могут оказаться губительными для многих видов.
Даже мистер Достопочтенный Барсук, который совсем уже поправился, и то не мог быть отпущен на свободу, пока не пройдут дожди и еды опять не будет в достатке. Нужно, правда, отметить, что его рана заживала не так быстро, как хотелось бы: края никак не хотели срастаться, и в конце концов решено было отвезти его к ветеринару, чтобы тот наложил швы. Наконец настало время снимать их; у нас с обычным визитом как раз был Стюарт Мэрри, и я спросила его, по силам ли ему такая работа.
- Вы бы сначала дали ему наркоз, - предупредила я.
- Это еще зачем? - задорно ответил врач.
Мы вместе вошли в загон к барсуку. Я накрыла его одеялом; с виду он казался совсем смирным, но, как я хорошо знаю по горькому опыту, ситуация может резко измениться на противоположную.
- Только держи его спереди! - весело сказал Стюарт и, подняв край одеяла, принялся за работу.
Между тем мой "конец" рычал все яростнее, и я вздохнула с облегчением, когда Стюарт сказал: "Готово дело". Мы тут же дружно обратились в бегство, захватив с собой одеяло, и успели захлопнуть дверь прежде, чем барсук стукнулся в нее мордой.
- Ф-фу! - воскликнул Стюарт, - Вот уж не думал, что он будет так себя вести, - добавил он и вытер лоб рукавом.
- Сам виноват, балда несчастный, - выругалась я. - Кто из нас лучше понимает в барсуках - ты или я?
- Ну ничего. Зато теперь гора с плеч свалилась, - сказал он и подмигнул.
- Уф-ф! - выдохнула я.