- Пули-то их берут, - согласился полковник. - Но вот что любопытно, Ростислав Александрович… Вы не задумывались, каким образом красные умудряются побеждать? Нет, я не про общую, так сказать, политику! Тут и они, и мы наделали глупостей приблизительно одинаково. И не замысел операций - тут тоже "обое рябое"… Я про их умение побеждать в нужный момент в нужном месте, выигрывать, так сказать, ключевые операции! Вы обратили внимание? Как раз к решающему бою у них и войска дисциплинированные, и население поддерживает, и наши чудо-богатыри, как на грех, в зайцев превращаются…
- А это из-за упырей, - вставил Ревяко. - У них упыри одностороннего действия. Своих вдохновляют, а на наших ужас наводят.
- Может быть, - спокойно отреагировал полковник. - А может, все несколько проще… И одновременно - сложнее. Один мой хороший приятель предположил, что у красных есть нечто вроде психического оружия.
- Лучи смерти, - с пафосом заметил Ревяко. - Пещера Лейхтвейса и человек-невидимка!
- Принцип Оккама, - пожал плечами Любшин. - Самое простое объяснение может оказаться самым верным. Технически это, конечно, сложно… Хотя, господа, кто его знает? Об этом говаривали еще до войны.
- Не думаю, господин полковник, - недоверчиво заметил Арцеулов. - По-моему, вся беда в том, что наша мобилизованная сволочь разбегается при первой же опасности. Если позади каждой роты поставить по пулеметчику - то поверьте мне, красным никакие упыри не помогли бы…
С этим не спорили. Вскоре полковник Любшин распрощался, прихватив с собой и безымянного капитана, который так и не успел в полной мере очухаться. Арцеулов еще раз вспомнил все виденное и слышанное этой ночью, пожал плечами и крепко уснул.
Наутро поезд было не узнать. Известие о падении Иркутска враз разрушило то подобие дисциплины, которое еще сохранялось в последние дни. На поверке недосчитались больше половины нижних чинов; впрочем, и многие из офицеров тоже сгинули, даже не попрощавшись. Остальные тревожно перешептывались, ближе к полудню говорить стали в полный голос. Положение и в самом деле становилось безнадежным. С запада наступала Пятая армия красных, окрестные сопки оседлали повстанцы, а путь в спасительное Забайкалье был отныне намертво перекрыт иркутской пробкой. Вдобавок ненавидимые всеми чехи усилили охрану станции, выведя прямо к семафору свой бронепоезд. Эшелоны Верховного оказались в западне, из которой не было выхода. Поговаривали, что легионеры получили строгий приказ своего Национального совета не брать в поезда офицеров, отчего цены на такие поездки сразу стали поистине астрономическими. Говорили даже, что проклятые союзники, взяв золото (а без золота, как уверяли, к ним нечего было и соваться) попросту выдавали офицеров повстанцам. То и дело в разговорах мелькало слово "Монголия", но почти все считали эту мысль безнадежной - пройти по лютому морозу несколько сотен верст было делом невозможным. Наибольшие оптимисты уповали на войска Владимира Оскаровича Каппеля, прорывавшиеся, по слухам, через тайгу, но оптимистам не верили - в такой ситуации не верилось даже в непобедимого Каппеля.
Ростислав Арцеулов не принимал участия в этих разговорах. Болтать и сплетничать не хотелось. Он лишь мельком взглянул на карту и тут же понял, - войска Каппеля едва ли успеют на помощь. В Монголию тоже не уйти - мешал не только мороз, но и повстанцы неуловимого красного генерала Зверева, контролировавшие все окрестности. Из наличности у Арцеулова имелось лишь два империала и пачка никому уже не нужных бумажек, выпущенных Сибирским правительством. Уходить было некуда и незачем - Ростислав предпочитал встретить смерть в бою, чем быть выданным в связанном виде комиссарам или замерзнуть где-нибудь под сугробом. Боялся он лишь одного - что у адмирала не выдержат нервы и он попросту сдастся сам и сдаст свой конвой чехам. Если же этого не случится, то Нижнеудинск в качестве места последнего, личного боя Арцеулова вполне устраивал. Сдаваться он не собирался, да и жить после всего случившегося не особо тянуло.
Он вполне мог погибнуть еще осенью 17-го, когда взбесившаяся солдатня под Коростенем рвала на части офицеров его полка. Мог погибнуть несколькими месяцами позже, когда шел с Корниловым в Ледяной поход. Смерть ждала его весь 18-й год, когда Добровольческая армия то уходила в кубанские степи, то вновь выныривала у очередной железнодорожной станции, чтобы отбить у краснопузых эшелон с патронами или провиантом. Арцеулову везло - он был лишь один раз ранен, и то легко. Казалось, судьба хранила его, а может, берегла для чего-то более важного.
Также это могло произойти и в марте 19-го, во время отчаянного перехода вместе с Гришиным-Алмазовым через волжские и уральские степи к адмиралу. Тогда им повезло, но с того самого момента Ростислава не оставляла мысль о том, что он исчерпал терпение Судьбы до конца, и настало время платить долги.
Он не ошибся. Отказавшись служить в конвое Верховного, он подал рапорт с просьбой направить его в корпус Каппеля. Вместе с ним на фронт ехала Ксения - его жена, которую он чудом нашел в переполненном беженцами Омске. Ксения была медсестрой, за летние бои 17-го имела солдатский Егорий и, несмотря на уговоры мужа и подруг, не желала отсиживаться в тылу.
Он лежал за пулеметом у высокого берега Белой, когда снаряд разорвался где-то совсем рядом, и захлебнувшийся кровью Ростислав потерял сознание. Через месяц, в Екатеринбурге, когда он уже стал выздоравливать, в госпитале началась эпидемия тифа. Его спасла Ксения, не отходившая от мужа все самые тяжелые дни. Она буквально вытащила его из черного забытья, но однажды, когда кризис уже миновал, Ростислав увидел, что жены рядом нет. Три дня ему не говорили правды, а на четвертый все было уже кончено - Ксения Арцеулова сгорела от тифа и была похоронена в огромной братской могиле неподалеку от госпиталя.
После этого Арцеулову было уже почти все равно: жить или не жить. Почти - потому что он не считал возможным дешево продавать свою жизнь. Он был офицером императорской армии и без лишней скромности ценил свою жизнь в сотню, а то и в полторы красных уродов, которых он поклялся захватить с собой. Правда, в бою вести подобный счет было практически невозможно, но Арцеулов считал, что не выбрал и половины. А еще ему хотелось дожить до двадцати пяти. Он родился в феврале и втайне надеялся как-то протянуть оставшиеся полтора месяца.
Итак, бежать было некуда и незачем. Ростислав, убедившись, что в наступившей панике его скромная особа никого не интересует, поудобнее устроился на полке и стал равнодушно глядеть в потолок, не без иронии прислушиваясь к доносившимся до него обрывкам панических разговоров, в которых чаще всего поминались чехи, золотые империалы и Иркутский Политцентр. Его соседа - подполковника Ревяко - не было, исчезли также его вещи, и Ростислав вспомнил вчерашнюю фразу о двадцати червонцах, которые были способны доставить их владельца до Читы. Червонцы у Ревяко, насколько он знал, водились - подполковнику везло в карты и, как поговаривали, везло неспроста. Исчезновение соседа оставило капитана равнодушным - положение было действительно безнадежное, и каждый в такой момент решал сам за себя.
Ближе к полудню в купе заглянул полковник Любшин и сообщил, что по слухам адмирал передал всю власть в Сибири Семенову, а чехи - и это уже не по слухам, - собираются с завтрашнего дня поставить свою охрану к золотому эшелону. Разговор о Монголии действительно был, но большинство офицеров предпочло попросту скрыться на станции, надеясь то ли на милость чехов, то ли на судьбу. Арцеулов лишь пожал плечами - он никуда не собирался уходить, и судьба дезертиров его не волновала.
…Ростислав задремал, перед глазами закружились какие-то странные тени, чей-то далекий голос позвал его, и вдруг он почувствовал, что не лежит, а сидит на своей койке, купе залито ярким мигающим светом, а напротив - на пустой койке подполковника Ревяко - сидит молодая женщина в легком белом платье, таком нелепом среди сибирской зимы.
- Ксения, - усмехнулся Арцеулов, сообразив, что спит. Он часто видел во сне покойную жену, но сны всегда уносили его в довоенное время и, увидев себя в том же надоевшем за эти месяцы купе, он немного удивился.
- Ксения, - тихо повторил он, жалея, что сон скоро кончится. Жена, казалось, услыхала его и улыбнулась, но глаза ее оставались печальными и полными болью - такими, какими он запомнил их за долгие недели своей болезни.
- Мы скоро увидимся, - добавил он, постаравшись тоже улыбнуться. Мельком Арцеулов подумал о том, как он сам выглядит во сне, и пожалел, что в купе нет зеркала.
- Нет, Слава, - жена покачала головой. - Нет, не скоро.
- Скоро, - даже во сне Арцеулов помнил все о том, что творилось за железными стенами поезда. - Боюсь, не дотяну до юбилея. Ну ничего, раньше встретимся.
Ксения еще раз покачала головой - и улыбка ее исчезла.
- Ты будешь жить долго, Слава. Когда ты умирал, я отмолила тебя. Ты должен выжить. Будет трудно, но тебе помогут… А сейчас мне пора.
- Кто поможет? - Арцеулов настолько удивился, что даже на мгновенье забыл, что спит и видит сон.
- Тебе поможет тот, кто уже помог тебе, хоть и желал зла. Тебе поможет тот, кому помог ты, хоть и забыл об этом. И, наконец, тебе поможет старый друг, с которым ты не надеешься увидеться…
- Постой, постой, - Ростислав окончательно растерялся, но молодая женщина грустно улыбнулась и медленно встала.
- Мне пора, Слава. Прощай… И обязательно надень мой перстень. Тот самый, помнишь?
- Но ведь…