---------------------------------------------
Юрий Бурносов
Когда чай из блюдца со вкусом пьешь, главное умение – не плескать. Отставной майор Иван Ильич Кнышов этого только что не учел и теперь с сожалением глядел, как на белых полотняных штанах расползается большое пятно, горячее к тому же.
– Стыд какой, – сказал он сам себе, промокнул штаны углом скатерти и постучал ложечкой о сахарницу. Тотчас же появился Архипка.
– Чего изволите, барин? – спросил он.
– Позови-ка Пахома.
– Сию минуту.
Пришел Пахом. Тиская в руках картуз, он стоял в самых дверях, боясь ступить на свежевыкрашенные половицы веранды. Майор еще раз промокнул штаны, сокрушенно цыкнул, покачал головой и перевел взгляд на мужика:
– Здорово, братец.
– Здравствуйте, барин, Иван Ильич.
– Ведаешь, зачем зван?
– Как не ведать… Небось про жаб спрашивать станете?
– Про жаб? Стало быть, что и про жаб. Ты вон садись туда, на лавку, да рассказывай – да с расстановкой, чтоб понятно было.
Пахом огляделся, тихонько сел на лавку и спросил:
– С чего начинать-то, барин, Иван Ильич?
– А с самого начала и начинай, – сказал майор и сунул в рот большой кусок колотого сахару.
– Погода ввечеру была жаркая, все видать, к ливню. Я, помню, телегу смотрел – колесо заднее разболталось, то ли выкинуть, то ли Пантелею чинить велеть. Смотрю, значит, телегу, а тут Пантелей-то сам и бегит. Кричит кричмя, без порток, страм один. Я думаю, пьян напился, варнак. Стой, говорю! Куда тебя бесы несут? Да. А Пантелей остановился и говорит: в речку, говорит, кунался, от жары тоисть. Раз мырнул, два, а на третий как вынырнул наружу, а на берег, где ракиты, как плюхнет! И огнем пышет. Пантелей как был выскочил, токмо рубаху ухватить успел, и побег.
Я говорю: экой ты варнак! Глаза залил, видать, и тебе померешшилось, алибо молонья в дерево ударила. Какая же молонья, говорит, коли дожжа нету? И небо чистое. И пальцем этак в небо кажет.
Ну, думаю, я ж тебя уловлю. А дыхни, говорю. Он дыхнул, и дух не то чтобы крепкий, тоисть ежели и пил, то в обед, не позже того. Ну, в обед кто не выпьет, коли есть чего. А ты, говорит, поди, дядя Пахом, да сам посмотри. А я с тобой не могу, ибо напужалси. Я один и пошел.
– Это когда было-то? – уточнил майор, хрустя сахаром.
– А дней уж десять тому. Как раз как вы в гости уехали.
– Ну-ну. Продолжай, братец, продолжай. Занятно рассказываешь.
Вот я и говорю: пошел, значит, к речке, топор ишо с собой взял на всякий случай. Иду, а сам думаю: «Отче наш, иже еси, не дай пропасть».
– Отчего же пошел?
– Антиресно, барин, Иван Ильич. Это чего жа надо Пантелею, собаке, показать, чтоб он без порток из речки вынырнул. И вот иду я, к речке уже подошел, вот и ракиты. Гляжу – в самом деле чего-то в кустах сверкает. Этак блесь да блесь… Навроде как церква, и наверху востренькая, только махонькая, с меня ростом. Такая вся серебристая, ровно лампада. Ну, думаю, не иначе небесные каменья повалились, как вы сказывали. Эко, думаю, повезло. Небось денег стоит больших, снесу барину, Ивану Ильичу, он в эту… Академию отпишет, в Питенбурх, большая радость будет, почет. Подошел ближе, думал, жар какой от ее исходит, ан нет. Рукой даже тронул, не убоялся, – холодная. Хлад такой, как от крепкого металла. Ну, думаю, пущай пока стоит, а сам вокруг гляжу, не свалилось ли ишо чего с небеси. А они тута.
С этими словами Пахом показал себе под ноги. Был он босиком, и майор некоторое время смотрел на его черные грубые пальцы с большими круглыми ногтями.
– Кто? – переспросил он наконец.
– Да жабы же, барин, Иван Ильич. Сидят, подлые, как бы кружком, и глядят. Такие из себя, почти как наши, токмо покрупнее – с ворону, и не зеленые, а чуть с крапинкой красноватой. И в руках навроде палочки какие… Навроде железные, с крючочками мелкими.