- На арабском языке, - отвечал сарацин, - его название означает "Алмаз пустыни".
- Правильно его назвали, - ответил христианин. - В моей родной долине тысяча родников, но ни с одним из них у меня не будет связано таких дорогих воспоминаний, как с этим одиноким источником, дарящим свою драгоценную влагу там, где она не только дает наслаждение, но и необходима для жизни.
- Правду ты говоришь, - сказал сарацин, - ибо на том море смерти все еще лежит проклятие, и ни человек, ни зверь не пьет ни из него, ни из реки, что его питает, но не может насытить. Из нее пьют лишь за пределами этой негостеприимной пустыни.
Они сели на коней и продолжали путь через песчаную пустыню. Полуденный зной спадал, и легкий ветерок немного смягчил зной пустыни, хоть и нес на своих крыльях мельчайшую пыль. Сарацин мало обращал на нее внимания, в то время как его тяжело вооруженному спутнику это так досаждало, что он снял свой железный шлем, повесил его на луку седла и заменил его легким колпачком, носившим в те времена название mortier из-за его сходства со ступкой. Некоторое время они ехали молча. Сарацин взял на себя роль проводника, указывая дорогу и всматриваясь в едва заметные очертания скал горного хребта, к которому они приближались. Казалось, он был всецело поглощен этим занятием, как кормчий, ведущий корабль по узкому проливу. Но не проехав полумили и убедившись в правильности выбранной им дороги, он, вопреки характерной для своего народа сдержанности, пустился в разговор:
- Ты спрашивал о названии того источника, напоминающего живое существо. Да простишь ты меня, если я спрошу тебя об имени моего спутника, с которым я сначала померился силами в опасной схватке, а потом разделил минуты отдыха. Оно, вероятно, небезызвестно даже здесь, в Палестине?
- Оно еще недостойно славы, - сказал христианин. - Однако знай, что среди крестоносцев я известен под именем Кеннета - Кеннет, рыцарь Спящего Леопарда. На родине у меня есть еще много имен, но для слуха восточных племен они показались бы слишком резкими и грубыми. Теперь, храбрый сарацин, позволь и мне спросить, к какому арабскому племени принадлежишь ты и под каким именем ты известен?
- Рыцарь Кеннет, - сказал мусульманин, - я рад, что мои уста легко могут произнести твое имя. Хоть я и не араб, но происхождение свое веду от рода не менее дикого и воинственного. Да будет тебе известно, рыцарь Леопарда, что я - Шееркоф, Горный Лев, и что в Курдистане, откуда я происхожу, нет рода более благородного, чем род сельджуков.
- Я слышал, - отвечал христианин, - что ваш великий султан происходит из того же рода.
- Слава пророку, так почтившему наши горы: из их недр он послал в мир того, чье имя - победа, - отвечал язычник. - Пред королем Египта и Сирии я - лишь червь, но все же мое имя на моей родине кое-что значит. Скажи, чужестранец, сколько воинов вышло с тобой вместе на эту войну?
- Клянусь честью, - сказал рыцарь Кеннет, - с помощью друзей и сородичей я едва снарядил десяток хорошо вооруженных всадников и пятьдесят воинов, включая стрелков из лука и слуг. Одни покинули несчастливое знамя, другие пали в боях, некоторые умерли от болезней, а мой верный оруженосец, ради которого я предпринял это паломничество, лежит больной.
- Христианин, - сказал Шееркоф, - здесь у меня в колчане пять стрел, и на каждой - перо из орлиного крыла. Стоит мне послать одну к шатрам моего племени, как тысяча воинов сейчас же сядет на коней, пошлю другую - встанет еще такое же войско, а пять стрел заставят пять тысяч всадников повиноваться мне. Отправлю туда лук - и пустыня сотрясется от десяти тысяч всадников. А ты со своими пятьюдесятью пришел сюда покорить эту страну, в которой я - один из самых ничтожных.
- Клянусь распятием, сарацин, - возразил западный воин, - прежде чем похваляться, подумай о том, что одна железная рукавица может раздавить целый рой ос.
- Да, но сначала железная рукавица должна поймать их, - сказал сарацин с такой саркастической улыбкой, которая могла бы испортить их новую дружбу, если бы он не переменил тему разговора, и сразу добавил:
- А разве храбрость так высоко ценится среди знатных, что ты, без денег и без войска, можешь стать, как ты говорил, моим покровителем и защитником в стане твоих собратьев?
- Знай же, сарацин, - сказал христианин, - что имя рыцаря и его благородная кровь дают ему право занять место в рядах самых знатных властелинов и равняться с ними во всем, кроме королевской власти и владений. Если бы сам Ричард, король Англии, задумал оскорбить честь рыцаря, хоть бы и такого бедного, как я, он по рыцарским законам не мог бы отказаться от поединка.
- Хотел бы посмотреть на такое странное зрелище, - сказал эмир, - где какой-то кожаный пояс и пара шпор позволяют самому бедному стать рядом с самым могущественным.
- Не забудь прибавить к этому благородную кровь и неустрашимое сердце, - сказал христианин, - тогда бы ты не судил ложно о благородстве рыцарства.
- И вы так же смело можете обращаться с женщинами, принадлежащими вашим военачальникам и вождям? - спросил сарацин.
- Видит бог, - сказал рыцарь Спящего Леопарда, - самый ничтожный рыцарь в христианской стране волен посвятить свою руку и меч, славу своих подвигов и непоколебимую преданность сердца благородному служению прекраснейшей из принцесс, чело которой когда-либо было увенчано короной.
- Однако ты только что говорил, - сказал сарацин, - что любовь - это высшее сокровище сердца. И твоя любовь, наверно, посвящена знатной, благородной женщине?
- Чужестранец, - отвечал христианин, густо краснея, - мы не разглашаем опрометчиво, где мы храним наше драгоценное сокровище. Достаточно тебе знать, что моя любовь посвящена даме самой благородной, самой родовитой. Если ты хочешь услышать о любви и сломанных копьях, отважься, как ты намеревался, приблизиться к стану крестоносцев, и, если захочешь, ты найдешь дело и для своих рук, да и уши всего наслышатся.
Приподнявшись в стременах и потрясая в воздухе копьем, восточный воин воскликнул:
- Боюсь, что среди крестоносцев не найдется ни одного, кто бы померился со мной в метании копья.
- Не могу обещать тебе этого, - отвечал рыцарь. - Хотя, конечно, в стане найдется несколько испанцев, весьма искусных в ваших восточных состязаниях с метанием копья.
- Собаки и собачьи сыны! - воскликнул сарацин. - И на что потребовалось этим испанцам идти сюда покорять правоверных, когда в их собственной стране мусульмане - их владыки и хозяева? Уж с ними бы я не стал затевать никаких военных игр.
- Смотри, чтобы рыцари Леона или Астурии не услышали, как ты о них говоришь, - сказал рыцарь Леопарда. - Но, - добавил он, улыбнувшись при воспоминании об утренней схватке, - если бы вместо стрелы ты захотел выдержать удар секирой, нашлось бы достаточно западных воинов, которые могли бы удовлетворить твое желание.
- Клянусь бородой моего отца, благородный рыцарь, - сказал сарацин, подавляя смех, - такая игра слишком груба, чтобы заниматься ею просто ради забавы, но в бою я никогда не старался бы избежать с ними встречи; голова же моя, - тут он приложил руку ко лбу, - никогда не позволит мне искать таких встреч ради забавы.
- Хотел бы я, чтобы ты посмотрел на секиру короля Ричарда, - отвечал западный воин, - та, что привешена к луке моего седла, перышко в сравнении с ней.
- Мы много слышали об этом властелине на острове, - сказал сарацин. - Ты тоже принадлежишь к числу его подданных?
- Я один из его соратников в этом походе, - отвечал рыцарь, - и служу ему верой и правдой. Но я не родился его подданным, хоть и принадлежу к уроженцам того острова, которым он правит.
- Как это надо понимать? - спросил восточный воин. - Разве у вас два короля на одном маленьком острове?
- Это именно так, как ты говоришь, - сказал шотландец (сэр Кеннет был родом из Шотландии). - Хоть население обеих окраин этого острова находится в постоянной войне, страна, как ты видишь, может снарядить войско, способное совершить далекий поход, чтобы освободить города Сиона, томящиеся под нечестивым игом твоего властелина.
- Клянусь бородой Саладина, назареянин, ведь это безумие и ребячество! Я бы мог. посмеяться над простодушием вашего великого султана: он приходит завоевывать пустыни и скалы, сражаясь с государями в десять раз сильнее его, оставляя часть своего узкого островка, где он царствовал, под скипетром другого властелина. Право же, сэр Кеннет, и ты и все твои добрые товарищи - вы должны были бы подчиниться власти короля Ричарда, прежде чем оставить свою родную землю, разделенную на два лагеря, и отправиться в этот поход.
Горячим и стремительным был ответ Кеннета:
- Нет, клянусь небесным светилом! Если бы английский король не начал крестовый поход до того, как стал властелином Шотландии, полумесяц мог бы вечно сиять над стенами Сиона - ни я, да и никто из верных сынов Шотландии и пальцем не шевельнул бы.
Зайдя так далеко в своих рассуждениях и как бы спохватившись, он прошептал: "Меа culpa! Mea culpa! Разве мне, воину креста, подобает вспоминать о войнах между христианскими народами? "